Отвергнутая - Екатерина Валерьевна Шитова Страница 15

* * *

Возможно, время не лечит боль, но оно облегчает её, отодвигает в дальние уголки памяти. Мало-помалу Прасковья обжилась дома, заговорила с родными, а иногда они замечали лёгкую улыбку, озаряющую на миг её бледное лицо. Прасковья изо всех сил пыталась сблизиться с сыном, но мальчик всё равно считал своей матерью Акулину.

К Алексею Прасковья стала относиться с добротой, иногда вечером, погасив в спальне свет, они долго разговаривали о чём-нибудь, и тогда казалось, что любовь вернулась в их союз. Но Прасковья по-прежнему не подпускала к себе мужа. Он то и дело тянулся, чтобы поцеловать её, обнимал, гладил по спине, но она всегда отстранялась от него.

Однажды Алексей не выдержал, повалил Прасковью на кровать и задрал ей ночнушку, страстно целуя в шею. Он думал, что тем самым пробудит страсть и чувства, уснувшие в жене, но не тут-то было. Прасковья подняла такой дикий крик, что все в доме переполошились, Феденька в соседней комнате проснулся и заплакал.

– Не подходи! Не трожь! – прошипела Прасковья, дико сверкая глазами.

Она оттолкнула Алексея и расправила ночнушку.

– Да что с тобой, Прося? – в сердцах воскликнул Алексей. – За что ты меня всё мучаешь? За Катьку? Так я её давным-давно бросил и забыл. Подумаешь, ну ошибся по молодости, с кем не бывает? Пока тебя не было, я хранил верность, вот те крест! Любая жена на твоём месте уже давно бы всё простила.

Прасковья молчала, сжав зубы, и неотрывно смотрела в стену.

– Прося… – прошептал Алексей и, встав на колени, осторожно обнял жену за ноги. – Ну прости ты меня!

– Давно простила, – тихо сказала Прасковья, – просто не трогай меня пока, Алёша.

Она посмотрела Алексею в глаза, и он кивнул, отошёл в сторону.

– Хорошо. Буду ждать столько, сколько прикажешь.

Тяжело вздохнув, он добавил чуть тише:

– Люблю я тебя, Прасковья.

* * *

Шли дни. Небо над головой Прасковьи кружилось, темнело и светлело, меняло и смешивало цвета. Всё постепенно вставало на круги своя, вот только сама она не могла стать прежней. Прасковья безвозвратно изменилась после года, проведённого в обители монахов. Она так никому и не рассказала, через что ей пришлось там пройти, но до сих пор по ночам она просыпалась с криком и в холодном поту от мучивших её ночных кошмаров.

Прасковья заново училась радоваться жизни и её обыденным событиям. Она устроилась работать на скотный двор и работала за троих, чтобы проводить дома как можно меньше времени. Феденька по-прежнему относился к ней настороженно, а Алексей одолевал своим вниманием – и то, и другое ей было в тягость. Поэтому она уходила из дома ни свет ни заря, а возвращалась уже затемно. Работа успокаивала её, приносила радость. А ещё Прасковья быстро уяснила для себя, что чем тяжелее работа, тем крепче сон. Поэтому она старалась хорошенько вымотаться за день, чтобы ночью не видеть снов.

Однажды по дороге домой Прасковья остановилась и засмотрелась на звёзды. Они светили ярко, рассыпавшись по чёрному небу сверкающими бусинами. Прасковья стояла, задрав голову кверху. Раньше они с подругами загадывали желания, увидев падающую звезду. А теперь? Какое желание ей загадать? Она уже и желать-то разучилась…

Прасковья грустно усмехнулась, а потом услышала рядом с собой шорох – как будто кто-то пробирался к ней сквозь кусты. Прасковья оглянулась по сторонам и крикнула в темноту:

– Кто тут ходит?

Никто не откликнулся на её зов. Тогда она отошла с тропки, прижалась к осине и спряталась за её серым стволом. Осина шелестела листьями при каждом, даже самом лёгком дуновении ветра, ветки хрустели. Казалось, что она что-то тревожно шепчет Прасковье. Притаившись, Прасковья всматривалась в темноту. И вот из густых зарослей на тропинку, где она только что стояла, кто-то вышел. Массивная, тёмная фигура остановилась, замерла на месте, оглядываясь по сторонам. Прасковья округлила глаза от испуга, зажала рот ладонью. А великан в это время с шумом втянул в себя воздух, словно принюхивался.

– Господи, это ещё что за чудище? – прошептала Прасковья одними губами.

Великан сделал несколько шагов в её сторону, и она сильнее прижалась к осине, мечтая, чтобы её тело срослось с серым стволом дерева, стало невидимым. Великан замер, громко сопя, а потом развернулся и снова скрылся в кустах. Еле живая от страха, Прасковья бросилась бежать к дому с отчаянно бьющимся в груди сердцем.

* * *

– Мамочка, оно ходит за мной.

– О чём ты, дочка?

Прасковья сидела за столом напротив матери. Перед ней стояла маленькая керосинка, её огонёк проливал мерцающий мягкий свет на лица обеих женщин.

– Кто за тобой ходит, Просенька? – снова спросила мать, положив свои руки на ладони дочери.

Прасковья тоскливо взглянула на мать.

– Не знаю… Что-то чёрное, большое. Может, это бес мой, а может, само зло. Мне так страшно, мамочка!

– Да может, померещилось тебе? Может, пьяница-забулдыга какой тебя в ночи напугал? Много у нас тут таких: ходят, шатаются, иногда ещё и песни горланят. Так что не выдумывай!

– Не пьяница это был, мама. И не человек вовсе. Чудище это было – огромное, чёрное, страшное.

– Ох, Просенька! Ну что за напасть! Какое чудище в селе? Мерещится тебе это. Как пить дать, мерещится!

Зоя тяжело вздохнула.

– Домой-то не собираешься? – настороженно спросила она.

– Не хочу домой, мамочка. Можно у тебя ещё немного посижу?

Прасковья вопросительно взглянула на мать, и та усмехнулась.

– Это тоже твой дом, Прося. Разве я посмею хоть когда-нибудь тебя прогнать отсюда?

Какое-то время женщины молчали, а потом Зоя тихо проговорила, глядя в окно, за которым синие сумерки незаметно превратились в чёрную тьму:

– С тех пор, как ты вернулась, Прося, я всё время спрашиваю себя: ты ли это? Почему ты такая стала? Ты ведь у меня была совсем другой – шумной, озорной, звонкой. А сейчас ты словно старуха. Ходишь еле-еле, говоришь тихим голосом. Даже глаза, и те потухли.

Прасковья сидела за столом неподвижно и слушала мать, сгорбив плечи и низко опустив голову.

– Ты такой вернулась от монахов, – Зоя прижала ладони к горящим щекам и заговорила тише, – я и спросить тебя про этот монастырь боюсь и не спросить-то тоже не могу.

В кухне повисло молчание. В растопленной печи потрескивали дрова, огонёк керосинки освещал лица женщин жёлтым светом. Прасковье было уютно здесь, в родном доме, рядом с матерью, в тёплой кухне. И