Михаил Танич - Играла музыка в саду Страница 16

А когда несколько дверей, пока еще никаких не стальных, а самых обыкновенных, закрылись за нами, в дежурке перво-наперво грубо срезали с брюк все крючки и пуговицы, чтобы брюки поддерживал руками - не убежит, а потом разобрались - и машинкой скосили волосы. И все! И вы уже житель другого мира, обитатель чистилища.

Кабинет начальника следственного отдела показался огромным. Потом приходилось читать об огромном столе в кабинете Берии, этот все же маленький начальник, но по правилам тех лет подражал вождю. Вспомните сталинские френчи и фуражки. Фамилия подполковника с густо заросшими рыжим волосом руками из-под засученных рукавов гимнастерки была Немлихер. Давно уже Сталин очистил органы от людей еврейской национальности. Так считалось. Но тем не менее этого человека звали подполковник Немлихер.

Стол - к столу. За перпендикулярным - два офицера: капитан Лукьянов и майор Ланцов. Эта пара как-то мелькала в последние месяцы моей тайно подследственной жизни, да и на обыске оба топтались. И даже отобрали с занесением в протокол обыска стихотворение Никиты Буцева: "Меня всегда за деньги не считали, с тех пор как цифры выбили на мне". Потом эти строчки войдут в приговор суда: "...вели антисоветские разговоры, под влиянием которых подсудимый Буцев писал стихотворения упадочнического характера, например" - и эти две строки.

Пока парочка оперов ерзала стульями, подполковник рассматривал меня с ленивым любопытством: чего от него ждать?

- Расскажите о вашей контрреволюционной деятельно-сти! - Простенько и со вкусом.

- Это ошибка. Я студент, недавно солдат. В плену не был. Никакой еще деятельностью не занимался.

- Ложь! - Он уже стоял около моей табуретки и держался за гнутую спинку стула, вся его стать выдавала намерение поднять стул в воздух и опустить на мою голову. - Предлагаю чистосердечно рассказать о вашей контрреволюционной деятельности.

Я перед допросом побывал в камере. Меня встретили человек десять бледных, как мел на стене, живущих без воздуха людей. Я положил на стол свою кепочку-восьмиклинку, полную сломанных пополам - по инструкции, а мало ли? папирос "Наша марка".

- Курите, пацаны!

А потом спросил:

- Здесь пытают?

- Нет, - сказали, - даже не бьют, недавно у них на это дело запрет вышел. Правда, вот одного тут по нахалке искусственно кормят.

"Вот один" был бургомистром города Ейска при немцах. Он единственный вслух и откровенно ненавидел советскую власть. Остальные - молча, про себя.

- Был в Ейске, - говорил ему следователь, - там тебе уже вешалку построили. Люди ждут, когда тебя вешать привезем.

- А я вас ебал! - коротко отвечал арестант и голодал. И его кормили насильно.

...Подполковник Немлихер даже приподнял стул и выпучил глаза. Но я увидел: актер он плохой. И я-то уже узнал в камере: "не пытают и даже не бьют". Табу.

И я повторил ответ:

- Никакой контрреволюционной деятельностью я не занимался. Только вот воевал. - И провел по гимнастерке, на которой был выгоревший след от моих орденов.

ХОРОШИЕ РЕБЯТА

Буду легко рассказывать и о тюрьме. Поскольку я все равно считаю свою жизнь счастливой. Если обрубить все ветки подробностей, то останется: пришел с войны живым и приблизительно целым - раз. Пришел из тюрьмы живым и по видимости здоровым - два. Женат сорок четыре года на любимой и красивой женщине. Это вам не три, это три-четыре-пять. Чего тебе еще, чтобы жаловаться и сочинять трагедию из тех небольших испытаний, сквозь которые провела тебя судьба? Между дождинок, почти как Микояна.

На столе у следователя Ланцова лежали горкой раздобытые прошлой ночью на обыске чьи-то вещи, и среди них - немецкие школьные тетрадки в оранжевых корочках. Такие я видел только у Никиты Буцева. Ага! Значит, они и Никиту загребли. Вот так конспирация. Он не знал про тетрадки.

Первый вопрос:

- Назовите ваших друзей!

Ответ:

- У арестованных друзей не бывает!

- А все-таки?

- Маленков.

- Кто?

- Маленков Георгий Максимилианович.

- Еще.

- Каганович Лазарь Моисеевич.

- Пошути-пошути! Вот запишу это в протокол - добавим еще пятерик за остроумие.

- А сколько собираетесь давать?

- Да лет семь схлопочешь. Не жалко.

Хорошенькое начало! Так установились отношения со следователем майором Ланцовым, которого я считал, а теперь, по размышлении, не считаю своим ночным палачом. Работа есть работа. Он допрашивал меня только ночами и строго велел попкам во внутренней тюрьме следить за мной персонально и, главное, не давать уснуть.

Вопрос второй:

- Что вы знаете об Александре Солженицыне?

- Не знаю такого человека.

На самом деле я много слышал о нем от третьего своего подельца, Ильи Соломина. Илюшка с восторгом произносил имя своего командира батареи и друга по войне: "Саня? О! Это - сила!" А сам Солженицын уже года два как был обычным затерянным зэком, никем по сути дела, как можно быть никем только в нашем любимом отечестве. А Илюшка, бывший старшина батареи Солженицына, безродный, приехал с войны в стоптанной своей кирзе к жене командира батареи Наташе Решетовской (командира батареи, а никакого еще не писателя!) и снимал в ее квартире раскладушку на ночь, и очень успешно учился в нашем строительном институте. Он-то и попал в широкоугольный объектив ГБ-шного бдения в городе Ростове-на-Дону: за семьей врага народа Солженицына следили на всякий случай неусыпно.

- И не знаете, что ваш друг Соломин живет на квартире у жены Солженицына?

- Если этого человека зовут Саня, то, может, я и слышал его фамилию. Не более. - Я решил прекратить изображать этакую целку. Тем более, следователь подсказал мне, что Илья Соломин, догадываешься, идет с тобой по делу.

- Что ты все за окно глядишь, к трамвайчикам прислушиваешься? Забудь! сказал следователь. - Тебе туда не скоро. Даже если ты и ни в чем не виноват. Наша организация не допускает брака в работе. Мы - советская власть. Мы! Ясно?

На них - гимнастерочки

Цвета

Всей радуги хаки

И по два кармана

Один, разумеется,

Для партбилета,

Второй - для нагана.

А впрочем, наганы,

Как гири, вихляли,

Болтаясь пониже.

Когда они здесь,

На Мясницкой,

Стреляли,

В ушах отдавало

В Париже.

Дзержинский.

Менжинский.

Ягода.

Ежов

И Агранов.

Эпоха наганов.

Скучно, и не стану описывать наши ночные посиделки в течение двух месяцев. Его в этой разборке интересовало: восхвалял ли я жизнь за границей (так по инструкции)? А я стоял на своем: да, да, говорил про хорошие немецкие радиоприемники "Филипс" и "Телефункен", но нет, жизнь за границей не восхвалял. Мы перетягивали канат без переменного успеха, его конец становился все длиннее. Этот сценарий был разработан в Москве умельцами, членами Союза писателей, в значительной его части связанного с ГБ. Ланцов говорил опять же по сценарию:

- Ну вот, приемники хвалил, а жизнь за границей не восхвалял? Что же, приемники так вот из жизни и выбросил?

- Ладно, пишите как вам надо! - сдался я на десятую ночь. - Отпустите поспать!

Так и было предусмотрено типовым сценарием такого рода дел. На десятую ночь сломаются.

Никто на нас не клеветал, просто записывали и доносили. Мы не очень и сопротивлялись, понимая в душе, что ведь и правда мы не так любим советскую власть, как об этом пишут в газетах и как мы сами притворялись на экзаменах по политэкономии.

Следствие обычно заканчивалось в положенные сроки. Человека оформляли на 6 - 8 - 10 лет, пусть одумается, да и лес кому-то валить надо, лесо-повал, чай, пятилетка на дворе!

У нас в камере сидел высокий, высохший седой старик. Он все время молчал, но когда кашлял, выдыхал такой нестерпимо смердящий запах, что мы задыхались и по очереди ложились на пол, к двери, обитой железом, куда проникал в уголок свежий запах из коридора, там прогуливались вертухаи в бесшумных своих валенках. Я боролся с тюрьмой за старика, которому место в больнице, заодно и за нас, которые чахли от вони в тридцатиградусную жару (июнь 1947) в нагретой от железной сковородки-козырька на окне камеры внутренней тюрьмы.

И победил - старика взяли в больницу. Не думаю, что он долго в ней протянул.

А история его, как выдумка, детективна. Посидевший еще по царским острогам, прозябал он, никому не нужный, и при совдепе, торгуя железяками на ростовской толкучке. Однажды шел с рынка со своим вечным мешком по мосту через Темерничку, глядит у мостка - за ним какие-то типы. А в мешке-то на этот раз среди скарба был и товар - пистолетик "ТТ", данный кем-то на продажу. Такого добра в Ростове ходило навалом. Он шагу прибавляет, те не отстают. Он этот пистолетик тогда бултых - и в речку! Они - бултых - и, нырнув, достают его! Надо же было старику быть при царе революционером!

А в это время - вот детектив-то! Сам усатый товарищ Сталин через Ростов тремя поездами следует, голубчик, в свой Сухуми! Ну что твой Сименон вместе с Марининой? Сюжет для небольшого расстрела.