Елена Ханга - Про все Страница 16

Следующие два года отец курсировал между Советским Союзом и Англией, где изучал экономику. Он и моя мать продолжали говорить о том, что она присоединится к нему в Африке после обретения Занзибаром независимости, но я не думаю, что мама поехала бы туда, уже увидев, как он отреагировал на мое рождение.

"Если бы ты была мальчиком, - сказала мне мама, - все могло бы обернуться по-другому. Но я чувствовала, что должна дать тебе максимум возможностей для всестороннего развития. И понимала, что такое невозможно в обществе, где женщинам запрещено говорить в присутствии мужчин. Как в этом случае я могла дать тебе образование? Если отношение твоего отца ко мне столь радикально изменилось даже в России, я могла себе представить, что меня ждет на его родине, где в полной мере властвовали мусульманские традиции".

Рассказывая об отце, мама объясняла мне, что его отношение к женщинам продиктовано именно культурными традициями, кардинальным образом отличающимися от русских. Она не критиковала их, но подчеркивала, что полученное ею воспитание не позволило бы к ним адаптироваться. Она также много рассказывала мне о мечтах моего отца, которому хотелось видеть Африку свободной и устремленной в будущее. В общем, старалась показать его таким, каким он был на самом деле, без романтического ореола.

В России многие девушки растут с уверенностью, что каждая из них встретит мужчину, который будет заботиться о своей избраннице. Со мной все было с точностью до наоборот. В нашем доме женщины надеялись только на себя. Бабушка много лет прожила с мужчиной, которого любила всем сердцем, но он умер, когда ей было всего тридцать пять лет, а их дочери - только шесть. Мама вышла замуж за человека совсем другой культуры, и ей тоже пришлось самой воспитывать ребенка.

Эти две самые близкие мне женщины на собственном примере показали, что найти мужчину - далеко не все. Любить и быть любимой - прекрасно, но женщина не должна верить, что любовь освобождает ее от ответственности за свою судьбу. И бабушка, и мама настаивали на том, чтобы я сама могла обеспечить себя. Потому что принцы и ковры-самолеты бывают только в сказках. Так что в нашем доме предпочтение отдавалось трудолюбию и упорству в достижении поставленных целей.

Я, кстати, едва не умерла на первом году своей жизни. Все началось в родильном доме, где я чем-то заболела. И потом росла очень слабенькой. Москвичи помнят, что 1962 год выдался одним из самых дождливых. Мама говорит, что в июне, июле и августе едва проглядывало солнце. Несмотря на то что мне регулярно давали рыбий жир, у меня начался рахит. В год я едва поднимала голову.

В мае 1963 года детский врач сказал маме, что я могу умереть, если не удастся перевезти меня в более теплое и солнечное место. В советских условиях она с тем же успехом могла посоветовать матери-одиночке перебраться на Марс. На курортах гостиницы резервировались исключительно для партийных шишек и иностранных туристов. Большие санатории и дома отдыха, вроде тех, где в три-дцатые годы отдыхали мои бабушка и дедушка, были переданы профсоюзам.

Но маму трудности не остановили. Раз ребенку требовалось солнце, он его получит, решила она. Она обзвонила всех друзей, с которыми познакомилась, играя в теннис и гастролируя с джаз-группой в середине пятидесятых. И ей удалось за-бронировать для нас каюту на теплоходе, курсирующем по Черному морю, и номер в Батуми, самом теплом городе на черноморском побережье. Она набрала с собой переводов, чтобы зарабатывать деньги и во время отпуска, а недостающие средства заняла у друзей.

Через две недели после прибытия в Батуми я уже уверенно держала голову. К концу лета ходила. От рахита не осталось и следа. Я так понравилась одному грузину, что он умолял маму продать меня ему (конечно же, я это знаю со слов мамы).

Этот эпизод наглядно показывает, что мама и бабушка, если возникала угроза нашим жизням или благополучию, всегда сами находили возможность отвести ее. Они ни на кого не надеялись.

Кроме этих двух, самых дорогих мне людей, немалую роль в моей жизни сыграла и третья женщина, баба Аня, российская возлюбленная моего дедушки, о которой он рассказал бабушке, когда начиналась их совместная жизнь в Нью-Йорке.

Бабу Аню мы нашли случайно. В 1953 году, когда мама пела в составе джаз-группы, кто-то из приятелей сказал ей, что встретил в Ленинграде молодого человека, как две капли воды похожего на нее. Моя мама не удивилась. И она, и бабушка всегда помнили о ребенке, который родился у Оливера Голдена в Ленинграде в двадцатых годах. И мама, конечно же, поняла, что речь идет о ее сводном брате.

По прибытии в Советский Союз дедушка и бабушка пытались разыскать Аню и ее сына Олаву, названного в честь моего дедушки. Но получили официальный ответ, что Аня умерла, а следы Олавы, отправленного в детский дом, затерялись. Однако мама не теряла надежды, что когда-нибудь сможет найти своего брата. Как выяснилось, Аня даже и не думала умирать. Более того, она прошла всю войну, сражаясь с немцами в партизанах.

Позже, часто приезжая к нам, она рассказывала мне истории о том, как убивала немцев и захватывала их в плен.

- Твой дядя Олава жил в партизанском лагере вместе со мной, - говорила она. - Летом мы питались ягодами, грибами и дичью, которую удавалось подстрелить. Часто голодали, так как немцы вывозили из окрестных деревень все съестное.

Жизнь Олавы в лесу представлялась мне очень романтичной. Я не думала о том, какой он испытывал страх. А рассказы бабы Ани о партизанской войне казались сказочными приключениями. И уже засыпая, я, бывало, слышала, как бабушка, войдя в комнату, спрашивала:

- Что, снова воюем?

Не думаю, что бабушка одобряла эти полуночные посиделки, но она слишком любила бабу Аню, чтобы останавливать ее. А баба Аня часто водила меня на Красную площадь и, указывая на Мавзолей, напоминала мне о делах "нашего великого Ленина". Моя бабушка, наоборот, никогда не пользовалась языком официальной пропаганды и не выказывала интереса к мумии.

Они с Аней относились друг к другу, как сестры, делясь воспоминаниями о человеке, которого обожали. От Ани, члена партии, требовалось немалое мужество, чтобы внести фамилию американца в свидетельство о рождении ребенка. Она без труда могла назвать любую другую фамилию или никакой вовсе и избавить себя от усиленного внимания НКВД.

Реакция моей бабушки на известие о том, что баба Аня жива, показывает ее великодушие и доброе сердце. Она считала себя счастливой, прожив тринадцать лет с моим дедушкой, шесть из которых они вместе воспитывали свою дочь. И она сожалела о том, что Олава не получил подарков, которые они привезли в Советский Союз в 1931 году: Аня узнала о приезде отца ее ребенка, но побоялась связаться с ним. Наверное, она поступила правильно, иначе могла бы и не пережить тридцатых годов.

НОВЫЙ МИР

В начале восьмидесятых мне не приходило в голову, что гласность позволит наладить контакты с американскими родственниками. А потом хлынул поток информации, все больше людей стали приезжать из Европы и Америки. Американцы перестали быть инопланетянами, как для меня, так и для москвичей.

В начале 1987 года журналистка из "Крисчен сайенс монитор" провела несколько месяцев в Москве. Я познакомила ее с методами репортерской работы, которые ее очень удивили. Наверное, то же удивление испытала бы и я, если бы в мгновение ока перенеслась в редакцию американской газеты.

Взять хотя бы такую элементарную вещь, как использование телефонных справочников. В Москве журналистке из "Монитор" пришлось учиться добывать информацию, не раскрывая справочника (в Америке мне пришлось учиться ими пользоваться). Допустим, я хотела бы написать о музее "Метрополитен". Для этого требовалось найти номер в телефонном справочнике, позвонить в отдел связей с общественностью и объяснить, о чем будет статья. Сотрудник отдела сам подобрал бы лучшего специалиста, от которого я получила бы все необходимые сведения. Если репортеру в Москве требовалось написать статью о Пушкинском музее, прежде всего он должен был найти приятеля или коллегу, который там кого-то знал. Этот знакомый представил бы репортера руководству, а уж оно могло назвать (а могло и не назвать) нужного специалиста. И это, и многое другое мне пришлось объяснять журналист-ке из "Монитор", точно так же, как потом ей пришлось учить меня.

Вскоре после отлета нашей американской гостьи позвонила секретарша главного редактора и сказала, что меня ждут в его кабинете ровно в одиннадцать. Я решила, что чем-то проштрафилась. Ведь у нас главные редакторы обычно вызывали репортеров, чтобы устроить им разнос.

- Не волнуйся, - успокоила меня секретарша. - Я думаю, тебя ждет приятный сюрприз.

И действительно, я узнала, что мне предстоит участвовать в программе журналистского обмена и представлять мою страну и мою газету, три месяца работая в "Монитор". Два года проработав журналистом в советской газете, мне предстояло узнать, как работают журналисты в Америке.