Николай Гейнце - Под гнетом страсти Страница 16

Анжелика стеснялась говорить с графом Владимиром, но с Александром Михайловичем она свободно высказывала свои мысли.

К интересу Ртищева примешалась жалость к бедной девочке, у которой не было ни одного человека, который бы любил ее, но последнего чувства он никогда не выказывал ей; она была слишком горда, чтобы переносить сожаление других. Нередко она, доведенная до страшного раздражения выходками Лоры, не выходила ни к завтраку, ни к обеду. Она сидела в своей комнате с сухими, пылающими глазами, со сжатыми руками, олицетворяя злобу всем своим существом. Между тем, характер у нее был не злой; все эти вспышки гнева происходили от того, что у дочери итальянской певицы было не меньше самолюбия и гордости, чем у графини Ладомирской.

Несмотря на свою молчаливость, она редко оставляла без ответа какую-нибудь колкость Лоры, и поэтому немудрено, что молодая графиня так желала удаления ее из дома.

Странно, что, несмотря ни на какие оскорбления и горести, Анжелика никогда не проронила ни одной слезинки. Ее великолепные глаза могли сверкать гневом и ненавистью, но не могли проливать слез гнева и обиды.

Уже год с лишком прожила Анжелика в доме графа.

В квартире Ладомирских царила какая-то невозмутимая тишина.

Анжелика мимоходом остановилась на пороге гостиной и, увидев Ртищева, сидевшего в кресле, а графа Владимира спящего в другом, на цыпочках подошла к Александру Михайловичу и поздоровалась с ним.

— Где все? Уехали? — отрывистым шепотом спросила она.

— Графиня Лора с Дмитрием в голубой гостиной, — также тихо ответил он ей.

Дмитрий, или Дмитрий Петрович Раковицкий, был товарищ по полку Ртищева и Владимира.

Она задумчиво постояла несколько минут, подняла упавшую газету Владимира и села на стуле у окна.

— Что с вами сегодня опять, Анжелика Сигизмундовна? Вы нездоровы? — спросил Александр Михайлович, всматриваясь в унылое личико девочки.

Ее тонкие брови сдвинулись, губы дрогнули, и она отрицательно покачала головой.

— Так, значит, с той стороны? — кивнул он по направлению к голубой гостиной.

— Да, — гневно прошептала девочка, — она опять мучила меня все утро. О, когда-нибудь я отомщу ей за все! — добавила она с жестом, не предвещавшим ничего хорошего.

В ту минуту Владимир проснулся и, с удивлением взглянув на нахмуренное лицо Анжелики, зевая, сказал:

— Однако я, кажется, крепко заснул! А вы что тут делаете? Анжелика смотрит так, как будто собирается меня проглотить, — пошутил он и, снова зевнув, встал с кресла.

— Который час?

Прежде чем Ртищев успел вынуть свои часы и от ветить ему, Анжелика была уже в столовой и сказала оттуда:

— Три часа!

— Как поздно. Мне пора домой. Дмитрий! — крикнул Александр Михайлович. — Не пора ли ехать?

— К твоим? — отвечал Раковицкий.

Услышав шаги Дмитрия Петровича и Лоры, Анжелика быстро выскользнула из комнаты. Владимир и Александр засмеялись.

— Ну, Лора, — обратился первый к входившей сестре, — доняла, видно, ты Анжелику. Бедняжка не может выносить твоего присутствия. Она только что была здесь и, услыхав, что ты идешь, убежала.

Лора презрительно передернула плечами и, ничего не ответив, грациозным наклонением головы простилась с молодыми людьми.

По уходе их Владимир походил по комнате, посвистал и снова сел в кресло.

— Такая скука эти воскресенья! Куда ты едешь, Лора? — спросил он, услыхав отданное ею приказание подать шляпку.

— Покататься. Не хочешь ли ты со мной?

— Нет.

Графиня вышла. Владимиру стало скучно. Мертвая тишина царствовала в квартире. Тиканье часов в столовой ясно долетало до него.

— Анжелика! — крикнул он. — Где вы? Идите, ради Бога, сюда, — прибавил он входившей девочке, — тут такая тишина, что мне кажется, будто я в могиле.

Она послушно села против него.

Несколько минут они молчали.

Он пристально смотрел на нее.

— У вас прекрасные глаза, Анжелика, — сказал он вдруг.

Легкая краска выступила на лице смуглянки.

Владимиру понравилось ее смущение, его забавляло действие, производимое на нее его комплиментами, и он продолжал:

— Ей-Богу, вы будете недурны собой. Таких рук и ног я ни у кого не видел.

Молния гнева блеснула в черных глазах Анжелики. "Он насмехается надо мной!" — подумала она. Он безжалостно улыбался.

— Мне кажется, что Александр Михайлович неравнодушен к вам. Как вы думаете, Анжелика?

Девочка вскочила.

— Не смейте смеяться надо мной! — крикнула она. — Я урод, ваша сестра еще сегодня сказала мне это.

Владимиру стало жаль бедное существо, которое целый день всячески травили.

— Вы знаете, что вы скоро поступите в пансион, Анжелика? — переменил он разговор. — Рады вы этому?

Это было решение старого графа, принятое им по настоянию жены и дочери, утверждавших, что только в пансионе Анжелика может приобрести более или менее порядочные манеры и что они от влияния на нее в этом смысле отказываются.

Гнев исчез с лица Анжелики от его ласкового тона.

— Мне все равно где быть, — тихо сказала она и вышла из комнаты.

"Странная девочка", — подумал Владимир и, поднявшись, пошел навстречу приехавшей матери.

Анжелика больше не вышла в этот день из своей комнаты, сославшись, по обыкновению, на головную боль.

На другой день был понедельник — jour fixe y Ладомирских.

Рано утром старый граф призвал Анжелику к себе и объявил ей, что ровно через неделю она отправится в пансион.

Девочка вышла от него довольная.

Только вечер субботы и воскресенье будет проводить она у Ладомирских, значит, почти всю неделю она не будет видеть ненавистную Лору.

Она сидела в своей комнате и думала, что сегодня будет последний раз присутствовать на jour fixe Ладомирских.

Этого дня она ждала всегда с нетерпением.

Происходило это не от того, что она любила общество, напротив, она скорее пряталась от людей, но в эти вечера занимались музыкой и пением, а этого было достаточно, чтобы Анжелика забыла все и всех, упиваясь звуками, которые заставляли вспомнить ее милую мать. Она сама прекрасно играла на рояле, но игры ее в доме графа еще никто не слыхал, так как со смерти матери она не дотронулась ни разу до клавишей.

В восемь часов вечера, еще до приезда гостей, Анжелика пробралась в залу и приблизилась к роялю.

Настроение ее сегодня было очень грустное: она всю ночь видела во сне свою мать и проснулась со страшно расшатанными нервами и тяжестью на сердце.

Ей страстно хотелось излить свою тоску в звуках музыки. Ей казалось, что ей будет легче, если она поиграет.

Она оглянулась. В зале никого не было.

"А если услышат и будут смеяться?" — мелькнуло у нее в голове, но искушение было слишком велико.

Она быстро придвинула табурет и начала фантазировать.

Едва первые звуки коснулись ее уха — она забыла всякую осторожность и играла, играла до тех пор, пока так долго сдерживаемые, крупные слезы не хлынули из ее глаз.

Игра оборвалась на полутоне, и, опустив свою маленькую головку, Анжелика простонала:

— Мама! Мама!..

В ту же минуту она быстро вскочила.

Рукоплескания раздались в зале, и она увидала человек десять гостей и всю семью Ладомирских, стоявших у дверей.

Прежде чем она успела опомниться, все очутились около нее.

— Браво, Анжелика, я не знала, что ты так играешь, — сказала Марья Осиповна, — у тебя, мой друг, талант.

— Отлично, отлично, Анжелика Сигизмундовна, вы прекрасно знаете музыку, — заметил Александр Михайлович.

Похвалы сыпались на нее со всех сторон, только Лора молчала и насмешливо улыбалась, смотря на растерявшуюся девочку.

Через минуту Анжелику забыли, и она скрылась из залы.

XVII

СЕСТРА МИЛОСЕРДИЯ

Через неделю для Анжелики началась новая жизнь. Эта жизнь не доставляла ей никаких радостей, но она была, по крайней мере, спокойна, без всяких тревог и волнений.

Окружающая среда в пансионе казалась ей столь же чуждой, как и в доме Ладомирских, но это не было тяжело для нее.

Она привыкла к мысли всегда и везде быть чужой для всех.

Она училась хорошо, но не была прилежной — ей помогали ее замечательные способности.

Когда она по субботам возвращалась домой, то после первого же часа начинала с нетерпением ждать утра понедельника, чтобы снова на неделю покинуть эту семью, которая ничего не доставляла ей, кроме неприятностей.

Даже Владимир вовсе перестал говорить с ней, так как почти не бывал дома, сопровождая свою сестру то на бал, то в театр, а если и приходилось ему оставаться, то он сидел в своем кабинете и читал.

Раз, вернувшись в одну из суббот домой, она застала большое оживление во всем доме.