Иван Бунин - Том 1. Стихотворения. Рассказы Страница 16

1907

Нищий

Возноси хвалы при уходе звезд.

Все сады в росе, но теплы гнезда —Сладок птичий лепет, полусон.Возноси хвалы — уходят звезды,За горами заалел Гермон.

А потом, счастливый, босоногий,С чашкой сядь под ивовый плетень:Мир идущим пыльною дорогой!Славьте, братья, новый божий день!

Дамаск, 1907

Каин

Баальбек воздвиг в безумии Каин.

Род приходит, уходит, И земля пребывает вовек…Нет, он строит, возводит Храм бессмертных племен — Баальбек.

Он — убийца, проклятый, Но из рая он дерзко шагнул.Страхом Смерти объятый, Все же первый в лицо ей взглянул.

Жадно ищущий бога, Первый бросил проклятье ему.И, достигнув порога. Пал, сраженный, увидевши — тьму.

Но и в тьме он восславит Только Знание, Разум и Свет —Башню Солнца поставит, Вдавит в землю незыблемый след.

И глаза великана Красной кровью свирепо горят,И долины Ливана Под великою ношей гудят.

Синекудрый, весь бурый, Из пустыни и зноя литой,Опоясан он шкурой, Шкурой льва, золотой и густой.

Он спешит, он швыряет, Он скалу на скалу громоздит.Он дрожит, умирает… Но творцу отомстит, отомстит!

<1906–1907>

Закон

Во имя бога, вечно всеблагого!Он, давший для писания тростник,Сказал: блюди написанное словоИ делай то, что обещал язык.

Приняв закон, прими его вериги.Иль оттолкни — иль всей душою чти:Не будь ослом, который носит книгиЛишь потому, что их велят нести.

<1906–1907>

Мандрагора

Цветок Мандрагора из могил расцветает,Над гробами зарытых возле виселиц черных.Мертвый соками тленья Мандрагору питает —И она расцветает в травах диких и сорных.

Брат Каин, взрастивший Мандрагору из яда!Бог убийцу, быть может, милосердно осудит.Но палач — не убийца: он — исчадие ада,И цветок, полный яда, бог тебе не забудет!

1906–1907

С обезьяной

Ай, тяжела турецкая шарманка!Бредет седой согнувшийся хорватПо дачам утром. В юбке обезьянкаБежит за ним, смешно поднявши зад.

И детское и старческое что-тоВ ее глазах печальных. Как цыган,Сожжен хорват. Пыль, солнце, зной, забота..Далеко от Одессы на Фонтан!

Ограды дач еще в живом узоре —В тени акаций. Солнце из-за дачГлядит в листву. В аллеях блещет море…День будет долог, светел и горяч.

И будет сонно, сонно. ЧерепицыСтеклом светиться будут. ПромелькнетВелосипед бесшумным махом птицы.Да прогремит в немецкой фуре лед.

Ли, хорошо напиться! Есть копейка,А вон киоск: большой стакан водыДаст с томною улыбкою еврейка…Но путь далек… Сады, сады, сады…

Зверок устал, — взор старичка-ребенкаТомит тоской. Хорват от жажды пьян.Но пьет зверок: лиловая ладошкаХватает жадно пенистый стакан.

Поднявши брови, тянет обезьяна,А он жует засохший белый хлебИ медленно отходит в тень платана…Ты далеко, Загреб!

1906–1907

Александр в Египте

К оракулу и капищу СивахаШел Александр. Дыханием костраДул ветер из пустыни. Тучи прахаТемнили свет и рвали ткань шатра.

Из-под шатра с верблюда, в тучах пыли,Он различал своих проводников:Два ворона на синих крыльях плыли,Борясь с косыми вихрями песков.

И вдруг упали вихри. И верблюдыОстановились: медленно идетПесками змей, весь черный. ИзумрудыГорят на нем. Глаза — как мутный лед.

Идет — и вот их двое: он, Великий,И змей, дрожащий в солнечном огне,Рогатый, мутноглазый, черноликий,Весь в самоцветах пышных, как в броне.

«Склони чело и дай дорогу змею!» —Вещает змей. И замер царь… О да!Кто назовет вселенную своею?Кто властелином будет? И когда?

Он, символ и зловещий страж Востока,Он тоже царь: кто ж примет власть богов?Не вы, враги. Грядущий бог далеко,Но он придет, друг темных рыбаков!

<1906–1907>

Бог

Дул с моря бриз, и месяц чистым рогомСтоял за длинной улицей села.От хаты тень лежала за порогом,И хата бледно-белою была.

Дул южный бриз, и ночь была тепла.На отмелях, на берегу отлогом,Волна, шумя, вела беседу с богом,Не поднимая сонного чела.

И месяц наклонялся к балке темной,Грустя, светил на скалы, на погост.А бог был ясен, радостен и прост:

Он в ветре был, и моей душе бездомной —И содрогался синим блеском звездВ лазури неба, чистой и огромной.

7. VI.08

Саваоф

Я помню сумрак каменных аркад,В средине свет — и красный блеск атласаВ сквозном узоре старых царских врат,На золотой стене иконостаса.

Я помню купол грубо-голубой:Там Саваоф, с простертыми руками,Над скудною и темною толпой,Царил меж звезд, повитых облаками.

Был вечер, март, сияла синеваИз узких окон, в куполе пробитых,Мертво звучали древние слова.

Весенний отблеск был на скользких плитах —И грозная седая головаТекла меж звезд, туманами повитых.

28. VII.08

Долина Иосафата

Отрада смерти страждущим дана.Вы побелели, странники, от пыли,Среди врагов, в чужих краях вы были.Но вот вам отдых, мир и тишина.

Гора полдневным солнцем сожжена,Русло Кедрона ветры иссушили.Но в прах отцов вы посохи сложили,Вас обрела родимая страна.

В ней спят цари, пророки и левиты.В блаженные обители еяВсех, что в чужбине не были убиты,Сбирает милосердый судия.

По жестким склонам каменные плитыСтоят раскрытой Книгой Бытия.

20. VIII.08

Бедуин

За Мертвым морем — пепельные граниЧуть видных гор. Полдневный час, обед.Он выкупал кобылу в ИорданеИ сел курить. Песок как медь нагрет.

За Мертвым морем, в солнечном тумане,Течет мираж. В долине — зной и свет,Воркует дикий голубь. На герани,На олеандрах — вешний алый цвет.

И он дремотно ноет, воспеваяЗной, олеандр, герань и тамарикс.Сидит как ястреб. Пегая абая

Сползает с плеч… Поэт, разбойник, гикс.Вон закурил — и рад, что с тонким дымомСравнит в стихах вершины за Сиддимом.

20. VIII.08

Открыты окна. В белой мастерской…

Открыты окна. В белой мастерскойСледы отъезда: сор, клочки конверта.В углу стоит прямой скелет мольберта.Из окон тянет свежестью морской.

Дни все светлей, все тише, золотистей —И ни полям, ни морю нет конца.С корявой, старой груши у крыльцаСпадают розовые листья.

28. VIII.08

Художник

Хрустя по серой гальке, он прошелПокатый сад, взглянул по водоемам,Сел на скамью… За новым белым домомХребет Яйлы и близок и тяжел.

Томясь от зноя, грифельный журавльСтоит в кусте. Опущена косица,Нога — как трость… Он говорит: «Что, птица?Недурно бы на Волгу, в Ярославль!»

Он, улыбаясь, думает о том,Как будут выносить его — как сизыНа жарком солнце траурные ризы,Как желт огонь, как бел на синем дом.

«С крыльца с кадилом сходит толстый поп.Выводит хор… Журавль, пугаясь хора,Защелкает, взовьется от забора —И ну плясать и стукать клювом в гроб!»

В груди першит. С шоссе несется пыль,Горячая, особенно сухая.Он снял пенсне и думает, перхая:«Да-с, водевиль… Все прочее есть гиль».

1908