Чингиз Гусейнов - Магомед, Мамед, Мамиш Страница 16

Умолк. Подошел к окну, свесился по пояс. Долго стоял так, высунувшись наружу. Потом выпрямился.

- Отдышался, и стало легче.

- И что отец?

- Отец - мясник! Особенно по части бабьих печенок, сырыми их ест!

- Она знала, что он твой отец?

"Нет, это бред какой-то! О чем я спрашиваю?"

- Было уже поздно, когда узнала. Он давно за нею охо-тился, и она рассказывала мне об ухаживаниях какого-то седого мужчины, я думал, разыгрывает, ревность вызвать хочет. А мой отец

знаю!..

искусно плел сети, и она попалась. Однажды Рена про-пала,

и это я знаю!

исчез тогда и мой отец. Потом она объявилась и оста-вила мне записку, что вышла замуж. Он купил для нее эту самую квартиру в микрорайоне. И об отце, и о квар-тире я узнал полгода спустя. Я знал, что он содержит любовницу, знала и мать, но что это именно Рена, в го-лову не приходило.

отец твой хорошо угостил нас тогда!

"Ну вот, я пригласил вас к себе, хочу познакомить с но-вой женой!" А с Мамишем уже не раз говорил Хасай: вот, мол, и перед тобой я чист, дорогой мой Мамиш, но ничего, я найду тебе хорошую девушку! Да, я как-то вас видел... Жаль, жаль, хар-рошая девушка была!.. "Ну вот, братья мои дорогие, сын мой, ты уже взрослый и должен меня понять, племянник мой любимый, пред-ставляю вам, вернее, представляю вас моей новой жене Рене-ханум! Кто меня любит - тому и Рену любить!" И на Мамиша взгляд: "Ты, конечно, понимаешь, о ка-кой любви я говорю?" Гейбата помнит Мамиш, тот рас-плылся в улыбке, будто царице его представили, заулы-бался и Ага, а вот Гюльбалу он не помнит. "А кто ее не полюбит, того я из сердца вон",- и пальцем черту в воздухе. И все на Мамиша, на Мамиша погля-дывает, а ей хоть бы что, смотрит влюбленно на Хасая...

- О, эта записка!..

- А... до тебя у нее был кто?

- Говорю тебе, я у нее первый!

- А ты вспомни!

- Ухаживал за нею какой-то чудак, но это не в счет, так, вздыхатель. Да, кстати, она называла его имя, как твое точь-в-точь... Мамишей, ясное дело, много.

Гюльбала стоит на балконе. "Кто это выжег? Ты?" - "Нет".- "Вот это - Р?" "Да нет же, говорю!" - "Но здесь есть и М, значит, ты, а вчера не было, я пом-ню,- провел пальцем.- Видишь, свежее, увеличитель-ным стеклом выжгли. Ты?" - "Почему я?" - и улыба-ется. "Слушай,- не отстает Гюльбала,- а откуда ты знаешь?" - "Что?" - "Не что, а кого, ну эту,' Р?" - "Оставь, никакую Р я не знаю".- "Ну и чудеса! Не сама же она? А может, и сама?"

- Очень много Мамишей... Что краснеешь? Слушай, а может, и ты в нее влюблен?! Ха-ха! Вот это да!.. Да отойди ты! Тоже вояка мне нашелся! Перед нею кто устоит? Ну, ладно, если не ты, скажу: она его бросила, молчун какой-то, сказала "ни рыба - ни мясо".

неужели и с нею, как со всеми?

Как в первый раз, во тьме,- ни лица не помнит, ни глаз, только голос: "Ну?" Это Гюльбала ему как-то: "А хочешь, тут у нас есть одна..." И повел его, заранее сговорившись: "Она уже здесь, иди". "Знаешь, где ком-ната?" спрашивает Гюльбала. "Знаю". А у самого голос дрожит. "Иди!" И Мамиш зашел в дом. Вот и ком-ната. В ушах шумит, сердце гулко бьется. "Ну, иди сюда". Зашел, а шагу сделать не может. "Долго тебя ждать?" Свет луны в окно падает. Черноволосая. "Ну?" И потом: "А ты впечатлительный! Таким, как ты, только по любви". И было еще в Морском. В будку влез, спасаясь от жары; прохладно здесь было. "Иди сюда, здесь дует". Сидит в тонком платьице. И ног не прячет. Сел. И вдруг потянуло к ней. "Что ты?" А у самой тоже голос дрожит. "Что ты?.. Дверь!.."

Вскочил, задвижку закрыл. "Ну что ты, что ты?.." И не помнит Мамиш, где он. Только: "Ой!" Губы, соль, же-сткие доски. И под ними бирюзовая вода. Сухие, соло-новатые губы... Потом еще раз виделись. Но больше не повторилось. "Нет!.. Сдурела я!.."

"Ни рыба - ни мясо". Как ушла Р тогда, после лихо-радки, Мамиш к ней звонил. "Это ты?" Очень похожи голоса Р и ее матери. "Кто вам нужен?" "Извините, можно Р?" - "Кого-кого?!" Грозный голос. И "ду-ду-ду-ду". Еще раз позвонил. "А кто ее просит?" А потом: "Ее дома нет".- "Когда будет?" И снова "ду-ду-ду-ду". "Тебя каждый полюбит,- говорит мать дочери,- а ты не увлекайся!" Не для того взрастила в райском саду розовощекое яблочко, чтоб потом в мазуте испачкать!

Варвара-ханум путала нефть с мазутом. "Надо силь-ную опору иметь",поучала она дочь. Теща - почти ровесница зятя, но он ей "Вы, Варвара-ханум". А она ему: "Ты бы, Хасай..."

- О, за эту записку ("Слушай, слушай, как он этой запиской!..") дорого мне заплатила ("Он может; брит-вой, не спеша, и шелк трепыхается, как ленты беско-зырки"). А потом плюнул на все, разорвал записку! Точка!

- Вчера?!

- Да!

- И все это время?..

- Да и да!

- Врешь! - И сам не знает, когда схватил его.- Врешь!

- Да ты что? - опешил Гюльбала и тут же: - А мо-жет... ,Да нет, чушь какая-то. Отпусти, рубашку по-рвешь!.. Ха-ха-ха!.. А может, и ты с нею того!.. Бей, да не так сильно,черт тебя возьми! - Гюльбала щеку трет, но в драку не лезет.- Ладно... А может,- снова ухмылка,- и правда? А? А что? И мне вроде не обидно. Подпрыгнул, зазвенел стакан.

- Могу не рассказывать!

- Рассказывай. Так чей же?..- Мамиш не докончил фразу.

Не смог. Язык не повернулся.

- Октай? - помог ему Гюльбала. И спокойно, как о чем-то второстепенном: Не знаю. Да и какая раз-ница?

- А что она?

- Чудак! Разве скажет?

На перроне стояла, по саду Революции шли с нею, по-том: "Познакомьтесь, это моя новая жена". А тут еще Гюльбала. И собрались лучи в пучок, жжется сухое де-рево, закругляется палочка - Р. И Мамиш в этом пуч-ке. Сейчас зазвонит будильник и Мамиш проснется: "Ну и сон!.."

- Я понимаю. Ты думаешь: подлость! грязь!.. Да, все хороши, и я тоже!

Будильник молчал, потому что Мамиша незачем бу-дить, он сидит у Гюльбалы, скрестив руки на груди и отодвинувшись от стола, напоминающего недорисован-ный натюрморт: сыр пожелтел и края его загнулись кверху, а на белом срезе редиски прожилки, точь-в-точь как на отпиленном бивне мамонта, подаренном матерью. Да, Гюльбала и Рена познакомились на пля-же, но что было дальше, Гюльбала скрыл. Об этом ни-кто не знает, только он и Рена, и никого Гюльбала в этот мир не впустит. Знал один-единственный человек еще, но его уже нет. Гюльбала и Рена в тот день в го-род не вернулись, а пешком пошли по кромке берега, шлепая по теплой воде, и вышли к дому, где похоронен прадед Гюльбалы. Почему он привел ее сюда, почему пошла с ним Рена, и не объяснишь; Рена никуда не спешила, именно в этот день мать уехала к подруге, которая жила в двух часах езды. И останется там на ночь. Рена почему-то решила поехать на пляж одна; хотя договаривалась с парнем, но тот стал раздражать ее - будто она хрупкий сосуд какой, вот-вот упадет и разобьется. У Рены наступило то неясное ей самой со-стояние, когда ни о чем думать не хочется, когда, будто кому-то вопреки, идешь за тем, кто тебя ведет, и ты знаешь, что непременно что-то должно произойти, что-то важное, решающее, и ты переступаешь порог, кото-рый хочешь переступить, нетерпелива, нет сил остано-виться, и боязно тебе, а ты все равно идешь, и ничто уже не в состоянии тебя остановить, идешь назло са-мой себе, перешагиваешь через запретную черту. Гюльбала иногда берет ее за плечо, и она вся замира-ет, тяжелеют ноги, и, если б не он, она бы упала, но он ее держит крепко, и она будто плывет и плывет по берегу. Пришли, он открыл калитку, смотрит во двор.

- Эй, кто здесь есть?

Никто не откликнулся. Вошли.

- А вдруг собака?

- Иди, не бойся... Эй! - кричит Гюльбала. Будто вы-мер дом. Ни на первом этаже никого, ни на втором. Са-мовар стоит теплый, дверь открыта, на балконе дере-вянная тахта, палас на полу.- Эй! - сверху кричит Гюльбала. Никого! Что за чудеса? Спустились снова во двор, даже в колодец Гюльбала заглянул, и Рена на свое отражение в круглом зеркале воды взглянула, не узнала себя. "А вот и случится!" - сказала ей та. "И пусть!" - ответила эта. И снова поднялись наверх. Гюльбала быстро взбежал, а у последней ступени сел, протянул Рене руки и ловко поднял ее, обнял, и она, ей очень этого хотелось, оказалась у него на коленях. И ушла в какое-то забытье. И отдаленно-отдаленно долетали до нее с порывом ветерка какие-то звуки.

Ушло, оттаяло, сгорело все то, что сковывало, сдержи-вало, создавало напряжение, постоянную насторожен-ность. Сгущались сумерки, она не помнит, как они ока-зались на балконе, как наступила ночь и когда они уснули.

Рано утром калитка отворилась, пришла хозяйка и на балконе увидела, что лежат чужие люди, прикрытые шалью. Она собралась крикнуть, но тут взор ее упал на девушку, лицо у нее было доверчивое, детское, и парня она увидела, и они лежали, так крепко обняв-шись, что она не стала их будить и тихо сошла. Первой проснулась Рена - ей в нос ударил запах табака, это хозяйка закурила внизу, набив чубук. Проснулась, с ужасом вспомнила, что не дома, а мама?! Но тут же успокоилась - как хорошо, что и ее нет!..- и прижа-лась к Гюльбале. Что же будет, когда хозяйка их уви-дит? Проснулся и Гюльбала, сразу поднялись оба, Рене вдруг жарко стало^ лицо горит; и шагу сделать не мо-жет, ой! И прижалась к Гюльбале, припала к нему, не от-пускает, он самый родной, близкий. Как же она теперь пойдет? Как уйти незаметно?.. А Гюльбала с балкона: