Александр Яшин - Сирота Страница 16

И Павел стал требовать.

Утром он терпеливо выстоял длинную очередь у кабинета врача. Врач, седая женщина лет семидесяти, не меньше, задыхающаяся от астмы, сгорбленная, которая сама должна бы жить здесь в качестве отдыхающей, взглянула на молодого Мамыкина с явным, как ему показалось, недружелюбием.

- На что жалуетесь, молодой товарищ?

- На травму.

- А что с вами случилось?

- Голова болит.

- Вы лечились? Случилось что?

- Лечился в больнице. Был удар по голове в цеху.

- В цехе? Вы - рабочий?

Павел промолчал. Врач заглянула в документы Мамыкина, в медицинское заключение, прилагаемое к путевке, и спросила снова:

- Сильно болит голова?

- По-разному.

- Часто?

- Вот посидел у вас в очереди, и опять заболела.

- Очередь... да... одна я здесь,- начала оправдываться старая женщина.Очереди большие. Вам бы в санаторий надо, а не в дом отдыха, там - лечение.

- Начальству виднее, куда посылать,- дерзко сказал Павел.

- Начальству? - удивленно переспросила женщина и опять посмотрела в его анкету.- Мо-олод! - покачала она головой, увидев его год рождения, и словно задумалась: продолжать ли называть этого дерзкого мальчишку на "вы" или разговаривать с ним, как принято разговаривать со школьниками.- До чего молод! - еще раз протянула она.

- Молод, значит, и лечить не надо? - спросил Павел.

- Нет, лечить мы тебя будем,- решительно перешла врач на "ты".- Будем лечить. Только без лекарств. Отдыхать будешь, гулять, много кушать, заниматься физкультурой, обтираться холодной водой. А снег выпадет - на лыжах пойдешь. Аппетит хороший?

- Аппетит ничего, есть могу.

- Ну вот и будешь много есть. Обязательно принимай рыбий жир, он с витаминами. И воздух тут витаминный, смоляной с фитонцидами. Дыши глубже. Я тоже здесь живу из-за воздуха. Он лучше всякой пенсии. Люблю запах живицы. Ну иди, все!

- Как все?

- Все! Иди гуляй. Следующий! - крикнула врач в дверь уже мимо Павла, не глядя на него.

* * *

Из-за сырой, мозглой погоды отдыхающие сидели в парковых беседках и в главном здании - в коридорах, в комнатах общего пользования. Играли в шашки, в шахматы, катали на маленьком бильярдном столе светлые подшипнички, не крупнее пушечной картечи,- на приобретение большого бильярда профсоюзных средств пока не хватало. Кое-кто сидел по углам, на стульях и диванах, либо у светлых окон, читали книги.

Никаких знакомых здесь у Павла, конечно, не оказалось. Не было и сверстников. Но он не унывал. Последнее обстоятельство ему даже льстило - он тут самый молодой, значит, самый удачливый. Скрытого ликования его не испортили даже грубоватые слова рыжего бородача с рыжими глазами и рыжими волосами на руках:

- Рано ты, паренек, начал по домам отдыха ездить, голова бы не закружилась.

- Из-за головы я и приехал.

- А что у тебя с ней?

- Травма.

- На работе получил?

- Да.

- Вершиной прихватило или комлем?

- Не, не в лесу.

- Значит, на сплаве? Или в конторе служишь?

- Не, в цеху.

- Так, понятно. Ну ничего, вылечат. Только маху дал, парень. В другой раз проси путевку в санаторий. Государство у нас богатое!

Павел не ответил, но совет запомнил.

За обедом в столовой не оказалось рыбьего жира. Павел не забыл, что ему врач советовала обязательно принимать рыбий жир, и хоть не любил ни вкуса, ни запаха его и, возможно, даже не стал бы пить ежедневно да еще трижды, но раз жиру не оказалось, Павел потребовал, чтобы ему дали его.

- Положено - значит, подай! - сказал он официантке - низкорослой, некрасивой и, вероятно, потому много кокетничавшей, грубо накрашенной и мелко завитой девушке Фросе.

Фрося обиделась.

- Во-первых, я тебе не "ты". А во-вторых, где я тебе возьму рыбий жир, я не рыба.

- Какое мое дело,- сказал Павел.- Положено - подай!

- Что значит "подай"? - возмутилась Фрося.- Я тебе не лакейка какая-нибудь и не куфарка. Я такая же служащая, как и ты.

- Вот и служи,- сказал Павел.- Ты к чему приставлена?

- Не к тебе же!

- Нет, ко мне. Тебе государство за что деньги платит?

- Много я получаю! - разбушевалась Фрося.- Ученый приехал.

- Где мой рыбий жир? - настаивал Павел на своем.

Вокруг одобрительно засмеялись.

Послеобеденный тихий час отдыхающие обязаны были проводить на открытой веранде. Павлу отвели плетеный лежак, старенькая няня показала ему, как пользоваться спальным ватным мешком; на первый раз сама помогла ему залезть в мешок, застегнула все пуговицы и затянула все шнурки на нем.

Густо, бархатисто шумели влажные сосны, мелкий осенний дождик шебаршил на дощатой крыше, то затихая, то усиливаясь, водяная пыль пронизывала воздух, он становился зримым. А в ватном мешке было и тепло и сухо, и Павлу приснился добрый сон.

Опять поет колокольчик, дорога постепенно становится грязнее. Деревня. Перелески. Поля. Изгороди.

Возница понукает лошадь, на подъемах соскакивает с козел, идет пешком.

Павел поначалу чувствовал себя неловко, потом осмелел, высвободил левую ногу и свесил ее снаружи корзины - так ездят люди, знающие себе цену: районные уполномоченные, председатели колхозов.

И вот уже слышен не робкий звон колокольчика, а требовательный, резкий звук автомобильного сигнала, и тарантас уже не тарантас, а легковая автомашина. И восседает в ней, мягко откинувшись на спинку, не какой-то Пашка Мамыкин, а Павел Иванович - не то директор, не то секретарь райкома...

...Шумят влажные сосны, идет мелкий дождик. Людмила Константиновна накрывает колени Павла тулупом, а он с сочувствием смотрит на девушку-возницу, которая опять одна бредет по грязи сбоку лошади...

- Садись рядом со мной,- говорит он ей.- Что ж ты в люди не выбилась? Хочешь я тебя научу?

Девушка благодарно садится рядом, прижимается к нему, а Людмила Константиновна залезает на козлы и погоняет лошадь. Она же первая замечает на дороге узелок и показывает на него кнутовищем.

- А ну, подними! - приказывает Павел.

Людмила Константиновна, не слезая с лошади, поднимает кнутовищем узелок. А узелок этот оказывается бабушкиным платком, а в платке - деньги.

- Возьмите, Павел Иванович, это ваши деньги! - говорит Людмила Константиновна.

Павел набивает деньгами карман и выбрасывает старый платок на дорогу. Платок на дороге опять свертывается в узелок, а в узелке опять деньги. Тогда Павел слезает с лошади, чтобы поднять узелок, и видит, что грязь на дороге тоже деньги. Он собирает их - мокрые, мятые рублевки и десятки - и развешивает на оглоблях, на ободах колес, на дуге, как выстиранное белье для просушки.

Деньги подсыхают, он заполняет ими все карманы. А Людмила Константиновна говорит ему, протягивая расходную ведомость:

- Распишитесь, пожалуйста, это же деньги. Просто распишитесь!

...Между тем тарантас потянуло под откос, лошадь напряглась, Людмила Константиновна и девушка-возница изо всех сил стали помогать ей.

И вот девушка, которая нравилась Павлу, вдруг рявкнула на него:

- Вылезай, раззява, ваше благородие! Ямочка на ее подбородке заляпана грязью. Павел выскочил на дорогу и стоит по колено в грязи, не зная, что ему делать.

-- До дыр просидел свою сидальницу! - продолжает ругаться девушка.- Еще один начальничек растет, не хватает их нам!

На следующий день после обеда отдыхающие опять устраивались на веранде, и Павел захотел, чтобы ему снова помогли забраться в спальный мешок.

- Дует! - крикнул он няне, пожелавшей всем хорошего отдыха.

- Застегнуться надо.

- Как же я застегнусь, руки-то в мешке?

- А как другие застегиваются? - удивленно спросила старушка.

- Я в мешках никогда не спал. У нас в мешках только картошку хранят.

На плетеном лежаке недалеко от Павла поднялась рыжебородая, рыжебровая голова.

- Слушай ты, начальничек! У тебя травма, ну и лежи спокойно.

- Я и лежу.

- Спокойно лежи, не картошка, не рассыплешься. Ишь нервный какой.

- Ну нервный, и что? - не испугался Павел.

- А то! Рано привередничать начал.

- Тебе хорошо говорить.

- А тебе плохо?

- Плохо. Я всю жизнь без отца, без матери рос.

- После войны, может, половина людей так выросла. Ты один, бедный, обижен! Наверно, давно уже за девками бегаешь...

* * *

Доить коров, конечно, нелегко, особенно если их много, убирать двор лопатой и вилами тоже не сладость, а носить утром и вечером воду на коромысле, да греть ее, да разливать пойло по корытам - от этого одного за один год можно сгорбиться. Но, пожалуй, тяжелее и надоедливее всего - каждый вечер бегать за коровами на выпас. Если бы только раз в неделю, ну, на худой конец, два раза, а то ежевечерне, да по одним и тем же местам. Обрыдло!

Нюрку еще выручали молодые ноги, а пожилым напарницам ее было просто невмоготу.

Так велось от века: по утрам подоенных коров выгоняли из оград на улицу, иногда провожали их до околицы, а дальше они шли, позвякивая колокольцами, уже одни, без пастухов, и кормились до вечера, разбившись на небольшие стада.