Борис Лавренёв - Крушение республики Итль Страница 16

Оркестр умолк, на столиках перестали звенеть стаканы и ножи, и можно было бы без преувеличения сказать, что в эти минуты последний потомок ассорской династии снискал у зрителей не меньший успех, чем ожидаемая танцовщица.

Среди тишины стукнул упавший стул, и из-за стола поднялся старый лидер демократической оппозиции, мужчина нечеловеческого роста, с курчавой шевелюрой и нечеловеческими же усами. Он тряхнул гривой и решительно направился к ложе. Принц, завидевший его приближение, попытался было скрыться в аванложу, но сидевшая рядом женщина что-то шепнула ему, и он остался, смотря на подходящего испуганными кроличьими глазами.

Лидер подошел к ложе, облокотился на барьер и, протянув ладонь, похожую на большой норвежский боевой топор, пророкотал гладким басом:

– Долг последовательного демократа предписывает мне ненавидеть ваше высочество, как потомка тиранов, но голос человека, видевшего ваше бескорыстное благодеяние в таком огромном размере, заставляет меня отныне предложить вам мое сердце.

Принц Максимилиан, скроив на одутловатом личике робкую улыбку, пригласил демократа в ложу выпить за будущую дружбу.

За лидером оппозиции последовали другие, и вскоре ложа принца напоминала первое заседание коалиционного министерства, ибо в ней звенели стаканами представители всех парламентских группировок республики. После недолгого размышления к обществу в ложе присоединился и только что приехавший генерал фон Брендель.

И когда музыка по собственному почину заиграла старинную песенку о короле, подхваченную с энтузиазмом всеми присутствовавшими, за одним из столиков посетитель нагнулся к другому:

– Примечай, Атанас! В воздухе пахнет миро… тем самым миро, которым попы мажут плоские королевские лбы… Поверь моему опыту!

Второй собеседник повернулся к ложе принца и долго рассматривал его сощуренными глазами.

– Ты хочешь сказать, что эта двуногая простокваша, которая пропахла уборной и сидит там, в ложе, метит короноваться? Так, что ли?

– Совершенно так… именно так!

– Но…

– Ты хочешь сказать, что у него нет данных для этого, что он слишком мочала? Не беспокойся, за него все сделают другие. Ему останется только положить в рот верноподданное отечество со всеми угодьями и обитателями… Ты видел, какую бумажку он швырнул маленькой Лите?

– Десять тысяч, – ответил Атанас, поперхнувшись цифрой, как будто четыре нуля ее застряли у него в горле.

– Они самые! А ты видел когда-нибудь у этого недоноска больше медного гроша?

– Нет… Так значит?..

– Так значит, друг мой, что у него завелся банк… Банки же бывают разные, включительно до плавучих, и в данном случае это так и есть…

– Иностранцы?

– Да… и я соображаю. Если он будет королем, даю сейчас выпростать все мои потроха, если я – да и ты – не будем министрами. Мне надоели темные аферы. Я хочу стать честным демократом. Хоть ненадолго… Для развлечения».

– Что же, мы пойдем представляться этой кукле?

Коста бросил в пепельницу огрызок сигары и отмахнулся от голубой змейки дыма, которая закарабкалась по его лицу.

– Сейчас нет… Рано… И потом честь не позволяет мне сидеть рядом с народными представителями. Подождем удобной минуты. Кроме того, не забудь, что завтра мы едем к куриному генералу. И так как третий час утра, я полагаю, что члены торгового дома «Кантариди и сын» нуждаются в кратком отдыхе.

Он поднялся, отряхнул крошки с костюма, направился к дверям, сопровождаемый компаньоном, и у самого входа разминулся с тремя наутилийскими моряками, только что прибывшими в «Преподобную Крысу».

Двое из них ничем не были замечательны, третий обратил на себя общее внимание почти неприятной красотой. Женские взоры в зале повернулись к нему с такой стремительностью, что некоторые потом уверяли, будто слышали скрип глазных яблок в орбитах при этом внезапном маневре.

Баронет Осборн (это был он) со спутниками угрюмо занял большой стол визави коронной ложи, веселье в которой приняло к этому времени уже совсем свободный характер. Он не обращал никакого внимания ни на обстрел восхищенных зрачков, ни на хохот и крик из ложи.

Поиски Геммы, продолжавшиеся третьи сутки, не дали никакого результата. Баронет не ощущал особой сердечной боли от отсутствия возлюбленной, тем более что воображение его было занято ослепительной спиной президентской дочери, но бегство Геммы грозило его служебной карьере и било по самолюбию.

Он мрачно сосал коньяк и сосредоточенно смотрел на скатерть, не поддаваясь никаким внешним впечатлениям, и потому не заметил, как на эстраде появилась новая танцовщица в гавайской тапе и заколыхалась под пронзительные свисты флейт в «уле-уле». Он очнулся только тогда, когда один из спутников крепко сдавил ему плечо и прорычал в ухо:

– Фрэди, да посмотрите же на сцену, говорю вам!

Коммодор нехотя повернулся, к сцене, вздрогнул и несколько минут оставался неподвижным. Спутник продолжал шипеть ему в ухо:

– Восхитительно!.. Она успела уже получить ангажемент… Это женщина! Вы просто олух, Фрэди, что упустили ее.

Баронет воспрянул от оцепенения, вскочил на ноги и вытянул руку в направлении сцены. Между столиков, шелестя, проползло легкое замешательство, и флейты жалобно оборвались.

Антоний Баст, покраснев от гнева, спросил у невежливого гостя:

– Что вам угодно, сэр, и почему вы прерываете программу?

– Я желаю говорить с этой женщиной, – ответил баронет, указывая на эстраду, и двумя скачками очутился у рампы.

Танцовщица стояла, скрестив руки на груди, колебавшейся тяжелыми и яростными толчками.

– Гемма!.. Я рад, что вы нашлись! Я предлагаю вам сойти вниз и отправиться домой, – сказал Осборн, занося ногу на помост.

Гемма выпрямилась и обожгла его лицо сухим огнем зрачков.

– Не подходите!.. Не лезьте на эстраду!.. Я не желаю вас видеть, Фрэди! Вы негодяй, вы жалкий бабник! Вы променяли меня, у которой все на месте, на драную кошку, у которой нет ничего, кроме спины. Не лезьте на эстраду, повторяю вам… иначе я закричу на всю залу, каких вестовых…

Она не успела договорить, ибо баронет, понявший, что еще два слова – и он погиб, очутился на эстраде под аплодисменты и сочувственный хохот женщин.

Но Гемма отшатнулась от него и, перебежав сцену, исполинским фуэте перелетела полуторасаженное пространство, отделявшее ее от ложи принца Максимилиана. Протянувшиеся руки подхватили ее, как залетевшую ласточку.

Старый Баст, почувствовав приближение небывалого, тщетно пытался вылезть из-за прилавка, но живот, застрявший между стулом и стойкой, не пускал его, и он вопил, багровый и взбешенный:

– Господа!.. господа!.. я пошлю за полицией!

Но никто уже не слушал.

Баронет Осборн сошел с эстрады и спокойно подошел к ложе.

– Кто является ответственным в этом помещении? – спросил он гневно.

Лицо принца, украшенное моноклем, склонилось к нему.

– Здесь я хозяин, милостивый государь, – сказал он презрительно, – что вам угодно?

– Вы стащили мою женщину! – крикнул баронет, сжимая кулаки.

Принц пожевал губами.

– Должен заметить, милостивый государь, что в нашей стране собственность на женщин отменена. И, кроме того, вы ведете себя, как скверный нахал.

Баронет взмахнул рукой и нанес молниеносный удар в нос принца, затем вскочил на барьер ложи. Но здесь его постигла неудача. Лидер оппозиции, вставши во весь свой гигантский рост, схватил смельчака поперек туловища, и тело баронета, описав дугу, шлепнулось на столик посреди зала в звоне и дребезге разбитой посуды.

Присутствовавшие в зале наутилийские офицеры бросились на выручку, и у барьера ложи вырос неистовый клубок сцепившихся людей.

В гаме и грохоте низкими волнами рокотал бас лидера оппозиции, который, сорвав палку от портьеры, орудовал ею с необычайной легкостью, как рапирой, и пел во весь голос национальный гимн.

Палка летала, как молния, оставляя кровавые следы на лицах наступавших, и долго еще потом очевидцы утверждали, что никогда национальное самосознание и героический патриотизм не достигали в Итле такой степени энтузиазма и готовности самопожертвования в борьбе за независимость, как в этот достопамятный момент.

Генерал фон Брендель, выброшенный кем-то из ложи, повис, запутавшись шпорой в портьерных кистях, вниз головой и, тщетно стараясь принять нормальное положение, кричал изнемогающим голосом:

– Смирно… ря-яды вздвой!..

А в аванложе Гемма вытирала тонким шелковым платком вспухший нос пострадавшего принца и торопила его, бросая озабоченные взгляды в сторону зала:

– Скорей… зажмите крепче… мы выбежим через боковую дверь… вы наймете коляску и отвезете меня домой… я не хочу попасть в лапы этого безумного мальчишки!..

– Но если он нападет на меня на лестнице? – возразил трепетно принц.

– Да он не очнется скоро от своего полета… Торопитесь!

Она ухватила принца за руку и вытащила почти силой из ложи. В коридоре и на лестнице было пусто, и они выбежали на площадь, уже зарозовевшую утренним светом. У фонаря стояла закрытая каретка. Гемма распахнула дверцу, втолкнула принца, вскочила сама, и сытая лошаденка помчала их по улице.