Николай Лохматов - Листопад Страница 16

- Чего чепуху мелешь?

Ковригин, озираясь по сторонам, заговорщицки зашептал:

- Парень твой, видать, с его девкой-то того...

- С какой девкой? - перебил его Шевлюгин.

- Да с дочкой нового... Понятно? После работы все у конторы крутится: не идет ли она?

Сверлящий взгляд Шевлюгина жестко уставился на гостя.

- Ты что, молодым не был? - строго спросил он. - Я бы тебе посоветовал вот что... Придешь домой - переоденься в юбку.

- Зачем? - не понял Ковригин.

- Тебе больше пристало быть повитухой, чем мужиком. И жить так полегче: что ни пупок, то десятка.

Ковригин вскочил, несколько раз пересек из угла в угол избу, оставляя на полу темные пятна от мокрых валенок. В душе всколыхнулась обида и на себя, и на этого головастого, так больно жалящего словами человека. И тут же, представив себя в старушечьем наряде, не удержался - расхохотался на весь дом.

- Ну и злой ты, дьявол! - хлопал он по плечу Шевлюгина. - Что ни слово, то хоть падай.

Рука Ковригина нырнула в карман полушубка и выхватила бутылку.

- В таком случае махнем по маленькой!..

Шевлюгин покосился на поллитровку и поспешно начал собирать ружье.

- По одной не откажусь, а от другой не удержусь.

Отмыв от масла руки, он засуетился у стола. Поставил два граненых стакана, подал краюху хлеба, сходил в другую половину дома за солеными огурцами. Ковригин тем временем крупно нарезал принесенное им сало.

Пили молча. Одной поллитровки оказалось мало. Шевлюгин достал из стенного шкафчика четырехгранную банку спирта.

Доливая воду, тянули спирт медленно, шумно отдувались и подолгу жевали размякшее от тепла сало.

2

Охота началась задолго до рассвета. Стрелки обкладывали квартал за кварталом, и каждый раз Шевлюгин обнаруживал выходные следы. Обеспокоенные лоси меняли одно урочище за другим.

Шевлюгин шагал по глубокому снегу, пытаясь обойти зверей. Ко второй половине дня ему наконец удалось это сделать. На продолговатой, обросшей ивняком поляне он расставил охотников, а сам пошел гнать лосей.

- Чтобы ни гу-гу, а то все попортите, - назидательно выговаривал он.

Маковеев, поглядывая на заснеженную поляну, косился на темный ельник. Там, картавя и гомоня, устраивались клесты. Наискосок от него, в осиннике, положив на сук ствол ружья, сидел Ковригин. Острый взгляд его прощупывал каждый кустик, каждый бугорок на поляне. Зырянов, припав по-фронтовому к земле, на малейший шорох поворачивал голову, настораживался.

Тихий морозный воздух тронул мелодичный звук рожка. Звук нарастал с каждой минутой. Маковеев разложил патроны рядками на пеньки, щелкнул предохранителем и прижался плечом к стволу старой березы. От волнения у него пересохло во рту.

Зимний день короток. За Окой, в сосняках, большим золотым пауком пряталось солнце, опутав ветви прозрачными паутинами. Над омутами лесов далекое белесое небо проросло яркой, прозрачной прозеленью.

Рожок внезапно смолк. Наступила тягучая, напряженная тишина. У Маковеева начали стынуть в валенках ноги, озноб пробирался под меховую куртку. Он терпел, старался ничем не выдать себя. На верхушку березы села стайка овсянок. Желтыми осенними листьями закачались они на тонких ветках.

"Стою как изваяние, - мысленно отметил Маковеев. - Птахи, на что глазасты, и те, должно, приняли меня за пень".

Тишину вдруг разорвал отрывистый крик и пронзительный свист. Овсянки, осыпав на его голову мелкий иней, вспорхнули, оставив на сухом сучке розовую, как клочок утреннего тумана, пушинку. И тут над низкими, запушенными снегом елочками неизвестно откуда появились серые сухие сучья. Маковееву показалось, будто они плывут на него. Так и не понял он: что это такое, пока на поляну, раздвигая кусты, не вышли лоси. Головы у них были вскинуты, раскидистые, с широкими лопастями рога едва не касались спины. Впереди стада, прокладывая путь, шел вожак. Позади стада трусили телята. Огромные, сильные звери казались необыкновенно легкими. Тонкие, стройные ноги... В лучах заходящего солнца серебристая шерсть на них отливала неугасимым бурым пламенем.

Сердце Маковеева учащенно билось. Задерживая дыхание, он поймал на мушку голову вожака, но стрелять воздержался: можно промахнуться. Решил метить в лопатку. Так будет вернее.

Из еловой чащи вынырнула сорока. Заметив в осиннике Ковригина, она забила тревогу. Рога зверя метнулись, словно куст от порыва ветра. Маковеев торопливо нажал на спусковой крючок. Ружье дернулось. Прозвучал выстрел. Стадо шарахнулось к ельнику. Лось в один миг перескочил можжевелку и оказался около старой березы, из-за которой стрелял охотник. Выброшенная вперед нога ударилась о ствол. Брызнули кусочки коры, на снег посыпалась кухта.

Маковеев, цепенея от страха, попятился, наткнулся на пень с расставленными патронами и рухнул в сугроб. Почти над самым ухом о мерзлую землю застучали копыта, затрещал валежник.

Не помня себя, он вскочил на ноги и, не целясь, послал вслед убегающему зверю другой жакан. Мертвенно-бледное лицо его подергивалось, руки тряслись.

Тяжелый удар в плечо отрезвил Маковеева. Он повернул голову. Перед ним, размахивая охотничьим рожком, стоял Шевлюгин. Красное лицо его тряслось как в лихорадке.

- Тебе девок щупать, а не охотиться! - кричал он на весь лес.

На шум из осинника выбрался Ковригин.

- Зря кипятишься, Кузьмич, - урезонил он егеря. - Анатолий Михайлович чуть не поплатился жизнью, а ты... Да и сорока, будь она трижды проклята, весь лес взбаламутила. Я и то не успел стрельнуть.

В самый разгар ссоры за мелким березняком замаячила жердистая фигура Сеньки Зырянова.

- Братцы!.. - заорал он еще издали. - Что же вы стоите?.. Бык-то кровянит.

Слова его послужили для Маковеева как бы сигналом. Он сорвался с места и бросился за убегающим зверем. Глубокие размашистые следы уходили в густой сумеречный лес. Желание догнать и всадить в рогаля смертельный заряд было настолько велико, что он не заметил, как перескочил поляну и начал углубляться в лес.

Пока охотники обменивались мнениями, стали цепью обходить урочище, Маковеев был уже далеко.

3

Время потеряло счет, а Маковеев все шел и шел по следу. Перепуганный выстрелом лось не замедлял бега. Те же широкие прыжки, так же цвели розами на снегу кровянистые пятна. Достигнув болота, зверь, очевидно, выбился из сил и свернул на просеку, шел медленно, приостанавливался. Маковеев поднялся на пригорок и, отмерив несколько шагов, начал спускаться в небольшую ложбину. В ней толпились старые сосны. Прямые, словно отлитые из меди, стволы их подпирали темно-зеленые шапки вершин. Понизу путалась полузанесенная снегом густая поросль.

По другую сторону ее, над двумя маленькими сосенками, Маковеев увидел широко раскинутые веером рога. На фоне снега отчетливо выделялся темный лоб старого лося. Маковеев сунул руку в патронташ, чтобы достать патроны и зарядить ружье. Патронташ оказался пустым.

И тут обожгла догадка: патроны остались на пне, у березки. Ноги сразу ослабели. Охотиться больше не было смысла. Он хотел было повернуть обратно, но тяжелый вздох зверя остановил его. Стиснув в руках ствол ружья, Маковеев от дерева к дереву стал пробираться к лежке зверя. "Кокну по виску прикладом, - решил он, - а пока очухается, расхвачу горло ножом". Охотничья страсть снова охватила его.

Предательский сучок звучно треснул под ногой. Бык вздернул голову. Лодочки-уши настороженно повернулись на хруст. В продолговатых грустных глазах отразился испуг. Он мигом вскочил на ноги и, круто повернув могучее тело, в несколько прыжков выскочил из ложбины и скрылся за стволами сосен. Только на лежке осталось большое пятно крови.

- Видать, хорошо угодил, коли устраиваешь лежки, - отметил вслух Маковеев. - Не уйдешь. Хоть два дня буду бродить.

След тянулся бором, пересекал русла занесенных снегом речушек, овраги, обходил завалы. На небольшой поляне лось, увидев чью-то свежую лыжню, шарахнулся к ореховым зарослям. Маковеев обогнул лощину и пошел крутым склоном оврага. Где-то по ту сторону в морозном воздухе печально и тихо закуковала кукушка. И тут же ей ответила другая.

На Маковеева словно пахнуло весной. Он остановился и начал прислушиваться к голосам. "Никак, начали ток? Рановато что-то..."

Птицы поговорили и затихли. Может, они нашли друг друга и полетели на одну из елок продолжать свои любовные игры. И вдруг из зарослей брызнула раскатистой дробью трель. Все, что сейчас слышал Маковеев, было невероятным. Очарованный звуками природы, он забыл о зиме. Ему почудилось, что лицо ласкает теплый весенний ветер и, встревоженные песнями, шумят молодой листвой леса. Душно и мучит жажда. И тут, как по велению волшебства, совсем рядом, внизу оврага, заплескался родник, булькая на крупных камнях и звеня на больших спадах.

"Попить бы!" - обрадовался Маковеев и, выбрав менее заросший склон оврага, начал спускаться.