Ирина Головкина - Побежденные (Часть 3) Страница 16

- Россия!..

Ночное небо было над его головой - высокое, далекое, звездное! Свет звезд просился в душу. Ненависть и обида, еще недавно клокотавшие в его груди, стихли; презрение, гордость и вся узкая классовость, замкнувшая все лучшее, что было в нем, - все это ощущалось теперь как нечто второстепенное, поверхностное, наносное перед тем, что концентрировалось в груди - там билась любовь, перераставшая рамки тела, и заливало всю душу настороженное и трепетное ожидание предстоящего. Новая насыщенная жизненность охватила его, а тело в мучительном напряжении ждало удара.

Было два светлых образа в его жизни - две привязанности; все лучшее в нем связывалось с ними - в детстве и юности - мать, позднее - Ася. Над ними - именно в этой самой высокой точке души - реял, казалось призрак России.

- Господи, спаси мою душу! Яко разбойник исповедую. Мама, родная, дорогая, если ты жива - ты меня видишь и слышишь! Приди же и встреть своего сына...

Толчок в грудь. Земное кончено. В том теле, которое упало, уже нет души. Жизнь или смерть? Свет или темнота?

Глава девятая

- Надо их пропустить без очереди; они маленькие и измучаются, сказала Ася.

Несколько человек согласились с ней и двух черноглазых мальчиков пропустили вперед. Очередь безнадежным кольцом извивалась в тесном и душном помещении. Ася прислонилась к стене и, озираясь, пыталась вычислить, которая она по счету. Славчик в этот раз остался дома совсем один! Она оставила ему молоко с булкой и игрушки; спички и острые предметы тщательно запрятала, и тем не менее тревога за малыша сосала материнское сердце. Стоскуется и заплачет! Молоко, наверно, разлил и булку будет жевать всухомятку; штанишки, конечно, мокрые; не потянул бы за хвост сеттера, не ушибся бы как-нибудь! Дело все не решается, страшно подумать, что будет... а тут еще от мадам писем не было... Она опять стала считать: "Кажется, я теперь пятидесятая... еще часа полтора. И что это мне сегодня Говэн все время припоминается?"

Призрак литературного героя - любимого героя ее юности, над судьбой которого она плакала в четырнадцать лет, первый пленивший ее мысли мужской образ - с утра в этот день навязчиво сопутствовал ей: траурный марш, шеренги войск, барабаны, затянутые в черное, эшафот; и он - молодой, красивый, героический, этот аристократ, отдавший жизнь своему народу, приближается к гильотине, гениальному созданию революции, порожденному необходимостью быстрее и ловчее рубить головы всем тем, кто ci-deuant, как они... Теперь гильотины нет, теперь иначе, но от этого не легче!

- Да, я вот за этой дамой. Да, очень долго! Ну, конечно, пятьдесят восьмая! У вас тоже? Смотрите, этот старик еле стоит - его бы надо усадить или пропустить без очереди.

То перекидывались словами, то понуро смолкали и передвигались все ближе к окошку, и по мере приближения сосущее беспокойство делалось все острей и мучительней и концентрирова-лось только на том, что скажут из этого окна и примут ли передачу.

Когда впереди осталось только три человека, волнение Аси достигло предела - она чувствовала, что вся дрожит и что руки ее холодеют, а в ногах появилась странная слабость...

"Сейчас могут объявить мне приговор... Страшно! Боже мой, как страшно! Что если... если двадцать пять лет лагеря без права переписки - ведь это почти как смерть! Олега замучают, а мы со Славчиком будем совсем одни в целом мире. Страшно, а я так мало молилась эти дни..."

Она взглянула еще раз на очередь и малодушно шепнула даме, стоявшей позади нее:

- Подходите сначала вы, - а сама закрыла ладонями лицо: "Господи! Иисус Христос! Милосердный, светлый, милый! Пощади меня и Олега! Ну, пусть ссылка или хоть пять лет лагеря - сделай так! Тогда еще можно надеяться на встречу, я буду его ждать. Иисус Христос, если непременно нужно одному из нашей семьи погибнуть - возьми меня, лучше меня! Я - бестолковая, не сумею ни заработать, ни воспитать сына, ничего не сумею! Мальчику отец нужнее. Мой Олег любит земную жизнь, он хочет борьбы, деятельности... Господи, я мало молюсь, но зато у меня сейчас вся душа в молитве! Пощади Олега! Только бы не... пощади нас!"

Испуганно как заяц, взглянула она на окошечко, через которое разговаривала пропущенная ею дама, и растерянно оглянулась назад.

- Подходите, - шепнула она пожилому мужчине, стоявшему за ней.

Но тот пристально и печально взглянул на нее, указал ей головой на окошко и слегка подтолкнул вперед под локти. Дыхание у Аси захватило.

- Дашков Олег Андреевич, - дрожащим голосом, запинаясь, выговорила она и, поставив свою корзину на доску перед окном, припала к ней головой.

"Ты будешь милосердным, будешь!" - твердила она про себя.

- Нет такого, - отчеканил через минуту трескучий голос.

Она дрогнула и выпрямилась:

- Как нет?! Он был здесь, был, я знаю!

- Нет такого, говорю вам, гражданка! В списках тех, на кого принимаем передачу, не числится. Следующий подходи.

Ася уцепилась за окошко:

- Скажите, пожалуйста, скажите, что же это может быть - отчего его нет? К кому мне идти?

- Гражданка, не задерживайте! Я вам уже ответил, а бюрократию разводить с вами у меня времени нет. Может, переведен, а может, в лазарете или приговорен. Не числится. Следующий!

Но Ася не отходила, цепляясь рукой за окно. Мужчина, стоявший за ней, твердо и решительно сказал:

- Эта гражданка выстояла в очереди пять часов. Мы все, здесь стоящие, готовы подождать, пока вы справитесь по спискам. У вас должны быть перечислены и заключенные, и приговорен-ные. Вы обязаны справиться и ответить - вы работник советского учреждения.

Окошечко вдруг закрылось. Все стояли в полном молчании; странно было в этом оцепенении чувствовалось предвестие чего-то грозного. Мужчина поддерживал Асю под локти. Одна из дам - последняя в хвосте - вдруг подошла и, беря Асю за руку, сказала:

- Мужайтесь, дитя мое.

Опять открылось окошечко.

- Дашков Олег Андреевич приговорен к высшей мере социальной защиты; приговор приведен в исполнение. Следующий.

Секунда гробовой тишины.

- Приговорен? Приговорен! Высшая мера... Это что же такое - высшая мера?! - голос Аси оборвался.

Мужчина слегка отодвинул ее от окна:

- Поймите сами, что может называться "высшей мерой наказания", - тихо, внушительно и серьезно сказал он.

Глаза Аси открывались все шире и шире, немой ужас отразился в ее лице.

- Высшая, самая высшая... так это... это... - повторяла она побледневшими губами, - гильотина?! - и закрыла руками лицо.

- Следующий! - повторил голос из окна, и мужчина оставил Асю, чтобы в свою очередь навести справку.

- Теперь не гильотинируют и не вешают, - поправил какой-то юнец из очереди. - Высшая мера в нашем Союзе означает расстрел. - Он, по-видимому, полагал, что такие слова могут служить утешением.

- Да молчите уж лучше! - замахала на него дама, обнимавшая Асю.

Ася вдруг затрепетала и, как будто желая освободиться от чужих рук и сделав несколько неверных шагов в сторону, прислонилась к стене.

- Несчастная девочка! - тихо сказал кто-то в очереди.

- О ком она справлялась - о муже, об отце или о брате? - спросила одна из дам, вытирая глаза.

- О муже, кажется. Да она не в положении ли, посмотрите-ка, - сказала другая.

- Вам не дурно ли, молодая женщина? Не вызвать ли медицинскую сестру? - спросил один из мужчин, приближаясь к Асе.

- Нет, нет... спасибо, не надо... оставьте! - забормотала Ася и бросилась к выходу, как будто спасаясь от погони.

Сначала она стояла около каких-то ящиков, потом ее толкнули те, которые их грузили, - сказали, чтоб не мешала; потом - около серой глухой стены; потом попала, сама не зная как, к мосту канала и стояла, опираясь на чугунные перила.

Ушел совсем из ее жизни! Ушли все, кому она была дорога! Она и ее Славчик всеми покинуты, случайно забыты на этой земле, всем чужие! Ушел из жизни, а дома ждет маленькое, совсем маленькое существо, а внутри ее шевелится крошечными конечностями другое, которое он никогда, никогда не увидит! Да разве можно лишать жизни молодых - тех, у кого есть дети?! Ушел совсем, а ее любовь еще только-только в расцвете! У него были красивые густые волосы - она любила их трепать и ерошить... никогда уже больше не тронут ее пальцы этих волос! И голова никогда больше не прижмется к его плечу!

Какой отрадой было, прижимаясь к нему, сознавать, что между ней и действительностью стоит этот сильный и умный, бесконечно преданный ей человек! Он, правда, часто говорил: "Не надежен твой муж", но она, рядом с ним, ничего не страшилась: в ссылку, в лагерь - всюду пошла бы за ним, уверенная в его защите и поддержке. Какие угодно испытания, лишь бы быть под его крылом! И вот теперь она одна лицом к лицу со всеми невзгодами! Бедный, милый, любимый, у него было так много горя, он так недолго был счастлив! Ему еще так хотелось деятельности - кипучей, полезной, захватывающей! Хотелось славной смерти за Родину на поле битвы, а смерть от рук палачей все-таки подошла, все-таки настигла! И поглотила, как бездна!