Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 33. Воскресение. Черновые редакции и варианты Страница 16

Была весна. Онъ вставалъ рано, шелъ купаться, потомъ садился за свое сочиненіе. Обѣдалъ съ тетушками, ходилъ гулять или ѣздилъ верхомъ, потомъ учился по итальянски, читалъ и писалъ свои записки. Это было одно изъ лучшихъ временъ его жизни, которое онъ всегда вспоминалъ съ умиленіемъ.

Нѣкоторую особенную прелесть его этому предпослѣднему пребыванію у тетушекъ придавало еще присутствіе у тетушекъ ихъ воспитанницы Катюши, брошенной матерью дѣвочки сиротки, которую подобрали тетушки.

Въ это послѣднее пребываніе у нихъ у него какъ то нечаянно, незамѣтно между имъ и Катюшей завязались полушутливыя, полулюбовныя отношенiя.

Катюша была84 тоненькая 17 лѣтняя быстроногая дѣвочка85 съ агатово черными глазами, занимавшая въ домѣ тетушекъ неопредѣленное положеніе не то воспитанницы, не то горничной. Особенныя отношенія между Дмитріемъ Нехлюдовымъ и Катюшей установились въ этотъ пріѣздъ слѣдующимъ образомъ. Въ вознесеніе къ тетушкамъ пріѣхала ихъ сосѣдка съ дѣтьми – двумя барышнями, гимназистомъ и съ гостившимъ у нихъ молодымъ живописцемъ.

Молодежь затѣяла играть въ горѣлки. Быстроногая Катюша играла съ ними и не долго горѣла, потому что тотчасъ ловила того, за кѣмъ гналась. Но Нехлюдовъ былъ еще рѣзвѣе ея и, чтобы показать свою ловкость, хотя и не безъ труда, но поймалъ ее.

– Ну, теперь этихъ не поймаешь ни за что, – говорилъ горѣвшій художникъ, отлично бѣгавшій, – нечто споткнутся.

– Вы да не поймаете! Разъ, два, три.

Ударили три раза въ ладоши, Нехлюдовъ пустилъ Катюшину жесткую рабочую, но красивую и энергичную руку, пожавшую его крѣпко прежде, чѣмъ бѣжать. Загремѣли крахмальныя юбки подъ розовымъ ситцевымъ платьемъ, быстро пустились ноги сильной ловкой дѣвушки, и также энергично, сильно побѣжалъ Нехлюдовъ, минуя падающаго на передъ, отчаянно наддававшаго за нимъ художника. Не замѣчая того, что художникъ уже остановился, Нехлюдовъ, радуясь своей молодости и быстротѣ бѣга, летѣлъ по скошенному лугу, не спуская глазъ съ такой же быстротой бѣжавшей въ розовомъ платьѣ, быстро мелькавшей ногами Катюши. Она подала ему головой знакъ, чтобы соединяться за сиреневымъ кустомъ; онъ понялъ и, вмѣсто того чтобы соединяться тутъ же, пустился за кустъ. И не замѣчая того, что за ними не гонятся, они бѣжали все дальше и дальше, радуясь легкости и быстротѣ своего бѣга, и только за вторымъ сиреневымъ кустомъ поворотили другъ къ другу, по малѣйшимъ намекамъ понимая намѣренія другъ друга, и быстро сбѣжались и подали другъ другу руки. Они были далеко отъ всѣхъ, и никто не видалъ ихъ. Она подала правую руку, a лѣвой подправляла сбившуюся большую косу и, тяжело дыша, улыбалась, блестя своими ярко черными глазами. Онъ крѣпко сжалъ ея руку и, самъ не зная, какъ это случилось, потянулся къ ней лицомъ. Она не отстранилась отъ него, напротивъ – придвинулась къ нему, также улыбаясь, и они поцѣловались.

– Вотъ тебѣ разъ! – проговорила она, и раскраснѣвшееся, вспотѣвшее милое лицо ея еще болѣе покраснѣло, и она быстрымъ движеніемъ вырвала свою руку и побѣжала прочь отъ него.

Подбѣжавъ къ кусту сирени, она сорвала двѣ вѣтки бѣлой сирени и, хлопая себя ими по лицу и оглядываясь на него, побѣжала назадъ къ играющимъ.

Вотъ это то и было началомъ новыхъ особенныхъ отношеній между Нехлюдовымъ и Катюшей. Съ тѣхъ поръ они чувствовали, что между ними установилось что то особенное. Съ тѣхъ поръ они стали чувствовать присутствіе другъ друга. Какъ только онъ или она входили въ одну и ту же комнату, становилось для нихъ обоихъ вдругъ все другое. Когда онъ или она могли видѣть другъ друга хоть издалека, изъ окна, они смотрѣли другъ на друга, и имъ было отъ этого весело. Но когда они одинъ на одинъ случайно встрѣчались другъ съ другомъ, имъ становилось мучительно, не столько стыдно, сколько жутко: они оба краснѣли и когда говорили между собой, то путались въ словахъ и не понимали хорошенько другъ друга. То, что говорили ихъ взгляды, заглушало то, что говорили уста. Но всетаки они говорили. Нехлюдовъ86 увидалъ разъ, что она читаетъ [и] спросилъ, что это было. Это былъ Тургеневъ – разсказы. Нехлюдовъ, любившій тогда особенно Достоевскаго, далъ ей «Преступленіе и наказаніе». Одинъ разъ, по случаю того, что мужикъ пришелъ къ тетушкѣ Марьѣ Ивановнѣ просить отпустить загнанную въ саду скотину и Катюша докладывала объ этомъ, Нехлюдовъ разсказалъ ей и свои мысли о грѣхѣ землевладѣнія, но, какъ ему показалось, Катюша не оцѣнила значенія этихъ мыслей и была въ этомъ вопросѣ на сторонѣ тетушекъ. Можетъ быть, не оцѣнила Катюша этихъ мыслей и потому, что Нехлюдовъ, излагая ей, все время краснѣлъ, глаза его не могли быть спокойны, и нужныя слова не находились.

Нехлюдовъ уже давно самъ съ собою рѣшилъ, что онъ женится на той дѣвушкѣ, которую полюбитъ.87 И теперь ему казалось, что онъ любитъ Катюшу, и его нетолько не пугала, но радовала мысль жениться на ней. Разумѣется, не только мать, но и тетушки будутъ въ отчаяніи. Но что же дѣлать. Это вопросъ жизни. И если я ее полюблю совсѣмъ и она полюбитъ меня, то отчего же мнѣ не жениться на ней? Правда, не теперь. Теперь еще рано, надо ѣхать за границу, кончить тамъ сочиненіе и издать. А потомъ… Такъ онъ, ничего не рѣшивъ и ничего не сказавъ Катюшѣ, уѣхалъ заграницу и не видалъ Катюшу полтора года, послѣ которыхъ онъ уже изъ Петербурга, по пути въ армію, заѣхалъ на одинъ день къ тетушкамъ. Тутъ то, въ этотъ пріѣздъ, и случилось съ нимъ это страшное дѣло.

Тетушки, и всегда любившія Нехлюдова, еще радостнѣе, чѣмъ обыкновенно, встрѣтили Митю. Во первыхъ, потому что если былъ недостатокъ у Мити, то только одинъ – то, что онъ болтался и не служилъ. Теперь же онъ поступилъ на службу, и на службу въ самый аристократическій полкъ; а во вторыхъ, онъ ѣхалъ на войну, онъ могъ быть раненъ, убитъ. Какъ ни страшно было за него, но это было хорошо.88 И тетушки особенно радостно встрѣтили его и упросили остаться у нихъ Святую. Нехлюдовъ тоже былъ радъ увидать тетокъ89 и радъ пожить въ этомъ миломъ пріютѣ, который оставилъ въ немъ такія свѣтлыя воспоминанія. Но Нехлюдовъ въ этотъ пріѣздъ былъ уже совсѣмъ не тотъ, что прежде. За эти полтора года, во время которыхъ онъ не видалъ ее, онъ страшно измѣнился.

Мысли его о землевладѣніи не то что были оставлены имъ, но отошли на задній планъ и подверглись житейскимъ соображенiямъ. Главное было то, что онъ жилъ роскошно, надѣлалъ долговъ, и, вмѣсто того чтобы отдать землю отцовскую, 300 десятинъ, крестьянамъ, онъ продалъ ее. A нѣтъ болѣе убѣдительныхъ доказательствъ несостоятельности извѣстныхъ мыслей или необходимости поправки ихъ, какъ поступокъ, совершенный противно извѣстнымъ мыслямъ. Онъ не отказывался отъ основныхъ принциповъ Генри Джорджа, но теперь считалъ, что надо еще погодить прилагать ихъ къ дѣлу, что онъ самъ еще не годится для проведенія ихъ въ жизнь. Точно также измѣнились и его мысли объ отношеніяхъ къ женщинамъ. Разумѣется, было бы лучше жениться на той дѣвушкѣ, которую полюбилъ, но это невозможно (никто этого не дѣлаетъ), это повело бы только или къ погибели или къ раздору съ матерью, къ разрыву со всѣмъ обществомъ, и потому надо жить, какъ всѣ живутъ. И онъ жилъ такъ и за границей и въ Петербургѣ.