Александр Успенский - На войне. В плену (сборник) Страница 16

Словно по взаимному соглашению, с темнотой совершенно прекращался ружейный и артиллерийский огонь. Слышно было, как к немцам подъезжали полевые кухни.

Окопы наши были самого примитивного устройства, местами на болоте, так как окопались там, где немцы остановили наше наступление.

Временно командовавший моей ротой младший офицер 15‑й роты подпоручик Жук рассказал мне обо всех новостях в полку, о последних боях, о наградах и т. д. Фельдфебель Нагулевич доложил мне подробно о службе роты за мое двухнедельное отсутствие, об убитых и раненых. Оказалось, по счастью, что все унтер-офицеры были живы и налицо, кроме подпрапорщика Карпенко, командированного в штаб корпуса за запасными, и вольноопределяющегося Наумченко, командированного в школу прапорщиков: уже чувствовался недостаток в кадровых офицерах и принимались меры к замещению их.

Утро было пасмурное. Наша полевая артиллерия первая открыла огонь по висевшей высоко за немецкими окопами «колбасе» – аэростату с корзинкой, где сидел корректор-наблюдатель, дававший знать своим о малейшем нашем движении. Видно было, как близ этой «колбасы» на фоне темной тучи красиво вспыхивали ватные облачка нашей шрапнели. Немцы в ответ посылали «чемоданы».

Я никогда в жизни не забуду впечатления от разрыва этих «чемоданов». Сидишь себе в этом грязном, холодном окопе. Слышишь где-то у немцев тупой звук далекого выстрела, потом ухо улавливает звук приближающегося снаряда, режущий воздух, и хрипящий звук «хрр‑о‑о…» где-то высоко в небе, все увеличивающийся, ближе, ближе и все ниже!.. На мгновение этот звук замирает… с ним вместе замирает наш слух и наше дыхание… и затем: «тра‑а‑ах!» – взрыв! Трясется земля! Дух захватывает от сотрясения воздуха! Видишь огромный столб земли, дыма и огня, высоко поднявшийся к небу, разрушивший все, что было живого и неживого на месте взрыва…

Впечатление от рук, ног и прочих частей человеческого тела, разбросанных после взрыва этого снаряда – невыносимо для человека, оставшегося в живых. Душу раздирающие крики и стоны тяжело раненных снарядом людей завершают его страшный эффект!

Правда, бывали случаи, когда разрывом «чемодана», попавшего в окоп, никто не был убит, а только потом находили иногда несколько людей, засыпанных землей, с почерневшими лицами, причем из земли торчали только руки и ноги… Их быстро откапывали и приводили в чувство. Но вообще, моральное влияние на психику бойцов от этих разрывов было очень сильное!

Вспоминается по этому поводу один эпизод. Штабс-капитан нашего полка А. И. так боялся этих разрывов, что иногда падал в обморок. Один раз, на ночлеге в хате, где он спал, стукнули дверью. Приняв этот стук за разрыв «чемодана», штабс-капитан как безумный вскочил с кровати и опрометью выбежал из хаты и только на дворе, увидев денщиков, мирно поджаривавших себе на ужин у костра индюка, опомнился.

Но недаром он так боялся. Вероятно, у него было роковое предчувствие, и он погиб именно от «чемодана»!

Уже в декабре месяце. в одно морозное раннее утро, когда еще не открыт был огонь, неожиданно откуда-то с фланга немецких окопов раздался одинокий выстрел, прилетел «чемодан» и буквально разорвался на несчастном штабс-капитане.

Он в этот момент, высунувшись из своего окопа, кричал – «разносил» за что-то одного солдата! Все мы были поражены этой смертью!

Роковое предчувствие сбылось!

Как было обидно, что немцы могли нас прямо «засыпать» своими снарядами, а у нас в первых же боях с ними не только не было тяжелой артиллерии, но и легкая – полевая – все время «экономила» снаряды.

Вообще, громадное огневое превосходство было на стороне немцев именно благодаря их более многочисленной артиллерии. Вот почему мы проигрывали бои в Восточной Пруссии под Узда и Бишофсбургом (13/26–15/28 августа) и, особенно, в бою под Сольдау 15/28 августа.

В этих боях, как теперь стало известно и по немецким источникам, у немцев участвовало число батарей в несколько раз более, чем у нас, например, в бою у Бишофсбурга на наши восемь батарей – сорок немецких, а в бою под Сольдау на наши шесть батарей – тридцать девять немецких!

Началась «окопная» война. До сих пор мы вели наступательные бои против немцев, стараясь скорее вытеснить их из нашей территории. Немцы, упорно сопротивляясь, наконец остановили наше наступление. И та, и другая сторона на месте боя (наша дивизия у местечка Капсодзе, недалеко от границы) окопались, зарылись в землю.

Какое это унижение для воина, зарыться в землю! Какая подавленность духа от сознания, что ты обратился в крота!..

Приказы свыше продолжать наступление «тихой сапой»… мало воодушевляют. Малейшее наше продвижение вперед ночью, при помощи выкопанных окопов, сейчас же замечалось немцами…

Вновь вырытые окопы с переползшими туда русскими с рассветом буквально засыпались немецкой артиллерией на таком близком расстоянии, с большими для нас потерями.

Каждый вечер, с темнотой, посылали мы к немецким окопам разведку. Уже было выяснено, что у немцев двойные окопы: в передних окопах ночью только полевые караулы по пять-шесть человек от роты и пулеметы, а сзади в окопах – полки. Видна забота о сохранении сил для боя! У нас же – все впереди, все в напряжении – почти никаких резервов – нет заботы о сбережении сил.

Напрягаю память и не могу отличить день от дня этого сиденья в окопах, так однообразно оно было! Подавленность духа вследствие огневого превосходства немецкой артиллерии и чувство плена… Чуть высунулся – свистит пуля, да еще разрывная, вопреки всякой Женевской конвенции, подписанной немцами! Эта пуля издает двойной звук: от удара и от разрыва, а рана от нее ужасная! Наши солдаты, обозленные этим, потихоньку от начальства начали спиливать острую пулю, чтобы тупым концом наносилось большее ранение!

На одну «очередь» нашей батареи немцы отвечают десятью: шрапнелью и гранатой по нашим окопам, а «чемоданами» по резервам и штабам. Но иногда тяжелый снаряд попадал и к нам. Мы научились сразу по звуку узнавать «чемодан», летящий к нам, а не в резервы. Какой бы крепости блиндажи мы ни строили для своей защиты, «чемодан» все пробивал, и воронка после него годилась для помещения двадцати-тридцати человек! Но зато какой восторг и смех вызывал у солдат «чемодан», если он, ударяясь, «чмокал». Это значило, что он почему-то не разорвался, попав, например, в болото.

Иногда немцы, буквально засыпав нас снарядами, выходили из окопов и начинали наступление, но каждый раз мы своим огнем, ружейным и пулеметным (патронов для пехоты тогда еще не жалели), их отбивали…

С наступлением ночи огонь прекращался, и мы тут же, недалеко от окопов, хоронили своих убитых. Невысокий холм – братская могила, общая для всех убитых за день, и деревянный, а иногда и можжевеловый крест над ней! Из резерва прибывал ночью батюшка с церковником и отпевал их в каждом батальоне.

Тихая ночь покрывала все! Кротко мерцающие звезды, иногда луна, освещали эту скорбную картину! Пение «со святыми упокой раб твоих», «их же имена Ты, Господи, веси» (потому что не всегда роты успевали дать знать батюшке эти имена) грустно разносилось в темноте… Каждый из нас, кто слышал это пение, думал: быть может, завтра и моя очередь?..

В начале октября вернулись в роту мои младшие офицеры: из госпиталя поручик Бадзен и из командировки – подпоручик Врублевский.

И вот, наконец, по соображениям начальства «свыше», 17 октября последовал приказ нашей дивизии в ночь на 18 октября перейти в наступление, в частности нашему полку дана задача: взять впередилежащее имение Капсодзе, занятое немцами.

Нужно сказать, что наши окопы от немецких разделяла речка, протекавшая среди болота. По ночам уже были заморозки, но все-таки это болото и глубокие на нем колодцы – «ямы» – не замерзали.

Получив этот приказ, полк засветло выслал вперед офицерскую разведку, наметить пути наступления к имению Капсодзе в этом болоте.

Ночью в 2½ часа полк, соблюдая тишину, вышел из окопов, построился в штурмовую колонну: 4‑й и 3‑й батальоны впереди, в 4‑м батальоне головная рота – моя, 16‑я. 2‑й и 1‑й батальоны во второй линии.

Начальником всей штурмовой колонны полка назначен был георгиевский кавалер, командир 1‑го батальона подполковник Борзинский. В приказе было сказано начать наступление всей дивизии ровно в три часа ночи. Устно передано было, что по сигналу ракетой наша артиллерия предварительно откроет усиленный огонь для подготовки этого штурма. 4‑му батальону, как головному, приказано держать связь направо со 107‑м Троицким полком.

Около трех часов ночи явился из штаба дивизии подполковник Борзинский. Проверили часы – остается десять минут до трех, а соседа справа – 107‑го полка – нет! Послали туда ординарца. Наконец – три часа, а никакой ракеты нет! Десять минут четвертого, а наша артиллерия – ни звука! Наконец явился посланный из 107‑го полка и доложил, что полк застрял, потому что командир штурмовой колонны подполковник N. (фамилию его забыл) среди болота попал в окошко и утонул! Полк же скоро выступит. Подполковник Борзинский по телефону узнает от командира полка, что подготовка атаки артиллерийским огнем отставлена, дабы ночной штурм явился для немцев неожиданностью.