Борис Можаев - Полюшко-поле Страница 16

- За вашу откровенность я заплатил вам откровенностью. Но это не все. Я хочу, я надеюсь, что мы будем работать вместе. А пока я постараюсь помочь вам не здесь, а там. А что делать тут - вы знаете лучше меня.

Надя молча протянула ему руку. Песцов пожал ее и слегка поклонился. Так они и разошлись, не сказав друг другу больше ни слова.

13

Стогов встретил его с некоторым удивлением:

- Ты чего это завернул оглобли? Сев только начался, а ты в кабинет... Хорош руководитель! - журил он слегка Песцова, но глядел с беспокойством, в ожидании чего-то серьезного. Ведь не станет же Песцов без толку возвращаться сюда в разгар посевной.

- Свихнулся я, Василий Петрович.

- А где вывих-то? Покажи, я выправлю. Дело знакомое.

Они сидели вдвоем в просторном стоговском кабинете; в приемной никого не было - можно и шутить, и в разговоре душу отвести.

- Вот мы с тобой руководители... Партийные! Так? - спрашивал Песцов. А на кой черт мы в поле лезем?

- Здорово живешь! Что ж, по-твоему, мы будем краснобайством заниматься в кабинетах? Да? Мы должны быть там, где куется, а не где эхо отдается.

- Вот оно что!.. Не ковать, а быть там, где куется... А зачем? Болванку держать, огонь раздувать? Чего делать-то?

- Дешево, Матвей, дешево!.. Хозяин раньше и то по цехам ходил, и по полям, и по фермам. Везде нос совал.

- Хозяин! Так он был один, а другим наплевать. Вот он и совался всюду! А наша задача - сделать всех хозяевами.

- У нас и так все хозяева.

- На словах-то... Зачем же мы тогда рассылаем по всем колхозам уполномоченных? Да еще накачку делаем: смотри, в сроки отсейся, иначе шкуру спустим.

- Не беспокойся, когда нужно - и с рядовых спросим.

- Спросить - это еще полдела. Надо все устроить так, чтобы каждый человек выгоду видел и хозяином своего дела был. Тогда он сам будет спрашивать и с земли, и с себя, и с нас... Одним словом, Василий Петрович, мы должны добиваться того, чтобы каждый по-хозяйски распоряжался своим делом.

- Это все слова, Матвей.

- Ага. А теперь перейдем к делу. В "Таежном пахаре" денег нет.

- Знаю.

- Они выбраковку стада провели. И двадцать коров решили продать.

- Нельзя. Об этом мы уже говорили. И запретили...

- Но им даже горючее не на что купить. А колхозникам чем платить? Ведь сев идет!

- Колхозники подождут, а горючее пусть занимают.

- Где?

- А я что, председатель колхоза?! Надо было раньше думать.

- Они же технику купили.

- Не одни они покупали технику.

- Им помочь надо.

- Матвей, разве я не знаю, что помочь надо! Но как? Не коров же плановых продавать...

- Подождите, Василий Петрович. Давайте спокойно. Эти коровы, собственно, и не коровы: молока от них не жди. Я сам их видел. Упитанности хорошей. Теперь они в цене. Пусть продают.

- Превосходно! Все превосходно... И колхозу отдушина и нам: сдать весной мясо - козырь. Но они же плановые, пойми ты. Сколько мы должны иметь коров на сто гектаров? Семнадцать, а у нас всего девять... в "Таежном пахаре" не хватает ста пятидесяти коров до планового поголовья! А мы еще двадцать разбазарить хотим...

- Да разве это разбазаривание?!

- Не придирайся к словам. Назови это продажей - не возражаю. Но мы должны смотреть не с позиции одного хозяйства, а всего района, края, если хочешь. Ну, хорошо! Нынче продаст "Таежный пахарь" двадцать коров, завтра "Рассвет" тридцать, а там и потянутся друг за дружкой. К чему это приведет, ты понимаешь? Иной деятель только и мечтает избавиться от лишней сотни коров - хлопот меньше. Баба с возу - кобыле легче. А чем кормить государство будем? Что мы сообщим в крайком? Чем порадуем? Двадцать коров продали! Это от каких излишков? Да кто нам позволит?

- Вот оно, что и требовалось доказать. Какой же, спрашивается, председатель колхоза хозяин, если он негодных коров продать не может?

- Ты не лови меня на слове... Пожалуйста, пусть продает этих негодных коров, но взамен покупает двадцать хороших.

- Но это же невозможно, Василий Петрович!

- А как же иначе, милый?.. Колхозы не частные лавочки, а плановые хозяйства. Каждый должен план иметь на все, и на продажу в том числе. А если начнут продавать направо и налево, чем мы будем кормить государство? Ты об этом думаешь? Или для тебя важнее потрафить запутавшемуся председателю колхоза, чем соблюсти государственный интерес? Давай, мол, продавай, пока есть что. Нынче - блины и канки, а завтра - одни лихоманки. Так, что ли? Эх, Матвей! А ведь нам государство доверило важный пост.

- Да не часовые же мы, в конце концов!

- И часовые... Так точнее, - Стогов нежно погладил Песцова по плечу. Милый мой, мы должны думать прежде всего о государстве. И мы не имеем права проявлять ни жалости, ни снисхождения за счет интересов государства. Я ведь знаю, что ты парень добрый. Поехал, увидел трудности, пожалел председателя. Пускай, мол, продаст, сведет концы с концами. Смешно и грустно. Нет, Матвей, так не пойдет. И на бюро не советую выносить. Погоришь! Цифры поголовья не нами установлены.

- Но ведь мы становимся рабами этих цифр!

- Это не рабство, Матвей, а дисциплина. Контроль и дисциплина - вот два кита, на которых зиждется государство.

- А экономика? А здравый смысл?!

Стогов глубоко вздохнул и с грустью посмотрел на Песцова:

- Здравый смысл заключается прежде всего в том, чтобы держать общую линию, а не искать отклонений от нее. А экономику не следует путать с анархией.

- Поймите, Василий Петрович, люди уже по горло сыты от подобных логических фигур. Им нужна самостоятельность.

- Но прежде все-таки надо усвоить эту логику. Тогда им и самостоятельность не страшна. - Стогов толкнул в бок Песцова и оглушительно захохотал. - Ты не глуп, Матвей, но у тебя не хватает твердости. Да и негде было взять ее тебе. Она куется на руководящей в низах, у горна, так сказать. От бережка начинать-то надо, друг мой. А тебя плюхнули сразу в середину озера, в райком! Вот ты и потерял ориентировку...

- А кто плюхнул-то?

- Мой грех, Матвей! Ну, да у тебя все еще впереди. Это мое дело - в коробке, - Стогов постучал пальцами по длинной коробочке с валидолом, лежавшей на столе, возле чернильного прибора, и невесело улыбнулся. - Что там за семейственность, в этих звеньях? Ты выяснил?

"Дело не в семьях, а в закреплении земли", - подумал Песцов. Но ему не хотелось сейчас спорить об этом. Можно навредить Наде. И самому разобраться надо, подождать лета.

- Да чепуха, Василий Петрович. Досужие разговоры, - отмахнулся он. Работает сват с братом - шут с ним. Лишь бы урожай хороший был.

- Ну, ну... - Стогов вдруг навалился на Песцова плечом и озорно спросил: - А на чем свихнулся-то? Чего ж молчишь?! Знаю - подходящая девка. А-а, краснеет, краснеет... У-у, трам твою тарарам, - он шутливо замахнулся на Песцова. - Кайся!..

- Невинен, батюшка.

- Кроме шуток, Матвей, рисковый ты человек.

- Да чем я рискую?

- По анкете ты - женатый, живешь холостым. Женат ты или холост, в конце концов?

- Есть такая порода чудаков - женатые холостяки. Вот я и отношусь к ним.

- Хитришь ты, парень... За три года хоть бы раз показал жену-то. Либо она у тебя слишком красива, либо страшна. Боишься, что отобьют? Или стыдишься?

- Впрок держу.

- Ну, брат, жена не гриб, в засол не годится. Смотри, возьмем да всем райкомом вызовем ее! А я уговаривать поеду.

- Бесполезно!

- Слушай, Матвей. Я не раз пытался говорить с тобой об этом, но ты постоянно закрываешься, как еж. Одни колючки! Я вовсе не хочу бередить тебе душу. Но пойми меня по-хорошему. Наш брат живет как регулировщик на большой дороге - весь на виду. И тайн у нас не должно быть ни общественных, ни личных. Их все равно разгадают, домыслят. А эти домыслы только вредят и нам и делу.

- На что вы намекаете?

- На то же самое - на болтовню вокруг тебя.

- Что я сбежал от жены и мне одному вольготнее?

- Пойми, это может неожиданно повредить тебе. Если ты сам запутался, то посоветуйся - помогут. Я добра тебе желаю от души. Как отец говорю.

- Сбежал... - Песцов вынул папироску, долго и рассеянно мял ее пальцами. - Это правда и нет. Мы жили с ней скверно. Она - птица с замахом. А я, по ее мнению, высоту не набирал. И компания у нее была все из людей высоких: геологи, газетчики, художники. Собирались у модной портнихи, у жены актера. И напевали ей всякий вздор в комплиментах. После этого она мне со злобой нет-нет да и выдаст: "Все меня ценят, только ты один ничего не замечаешь". А мать ее и откровеннее выбалтывала: "Катины подруги говорят - Матвей должен ноги ей мыть и юшки выпивать..." Тьфу, гадость! - Песцов бросил папироску, встал и нервно прошелся по комнате, потом оперся на стол и продолжал рассказывать стоя. - Я не ходил с ней туда и был равнодушен к ее успехам. Она еще сильнее злилась. "Ну подожди! Еще пожалеешь"... Что быть должно, того не миновать. Уехал я в экспедицию в тайгу, женьшень рассаживали... Она и загуляла в открытую... С одним столичным журналистом. Он даже снимок ее опубликовал в газете: "Молодой аспирант читает лекцию". Здоровенная кафедра, что твоя крепостная башня, и она из-за нее тянет шею, как жирафа. Вернулся я в город - мне подсовывает эту газету один из ее дружков, сюсюкает: "Хочешь знать, что было за этой кафедрой? Недорого возьму - пол-литра водки"... Я ему съездил по морде. "Получай! - говорю. - А на закуску рукавом утрись". Но всех по мордасам бить не станешь. По правде говоря, мне скверно было ходить по улицам города и перехватывать то сочувствующие, то насмешливые взгляды. По счастью, тут меня и отпустили в деревню. И ведь как все повернулось: нашлись мудрецы, которые рассудили: "А что ж ему оставалось делать? Только бежать"... И еще что самое удивительное - она в это поверила. Да, да, в самом деле! Она стала считать себя виноватой, что будто бы выжила меня из института. Уж она-то знала о моих намерениях задолго до этого случая. И все-таки считала себя причиной моего так называемого бегства в деревню. И плакала, убивалась. Чего я от нее никак не ожидал. О разводе и слышать не хотела. Письмами закидывала меня в деревне. Умоляла простить. Просила помириться, вызвать ее. И я знаю, стоило бы мне позвать ее - приехала бы. Как бы там жизнь сложилась у нас - трудно сказать. Но приехала бы. Это точно. А я долго молчал... Потом мало-помалу все улеглось. Через год увиделись - в отпуск ездил. И... все началось сначала. Сошлись.