Чилийский поэт - Алехандро Самбра Страница 16

Висенте с тревогой уставился на кассиршу, и она ему улыбнулась. Зеленая ленточка перехватывала ее волосы – почти такого же зеленого оттенка.

– Вы, наверное, братья?

– Нет, – ответил Гонсало, поколебавшись.

– Тогда кто же вы друг другу?

Кассирша спросила это ради поддержания разговора, чтобы сменить тему и слегка пофлиртовать. В свои двадцать восемь лет Гонсало выглядел молодо, но не настолько, чтобы кто-то усомнился в том, что он отец восьмилетнего ребенка. Они вполне могли сойти и за братьев, поскольку были немного похожи: оба смуглые, худощавые, высокие и большеглазые. Впрочем, глаза у Висенте побольше, а волосы темнее и не такие гладкие, как у Гонсало. Сравнивая их лица, можно было выявить и несходство в форме, тем более что нос Висенте поострее. Присмотревшись, эксперт пришел бы к выводу, что это не отец и сын, хотя обычные люди, как правило, не приглядываются к посторонним, поэтому, увидев Гонсало и Висенте вместе, многие полагали, что это папа с сыном. К примеру, сеньора Сара, которая приходила дважды в неделю делать уборку в их доме, услыхала, что Карла и Гонсало упомянули «отца Висенте», и только так узнала, что Гонсало – не родитель мальчика… По ее словам, она с трудом в это поверила, ведь они так похожи и даже смеются над одинаковыми шутками.

– И все-таки, кем же вы приходитесь друг другу?

Кассирша продолжала настаивать, и Гонсало потребовалось время, чтобы найти, казалось бы, простой ответ. Висенте видел, что Гонсало растерян и не желает отвечать. Однако заметив умоляющий взгляд мальчика, решил, что обязан это сделать.

– Мы друзья, – наконец, выдавил из себя Гонсало. – Просто друзья.

Кассирша ответила понимающей улыбкой и перестала задавать вопросы.

Мы – друзья, размышлял Гонсало в машине, охваченный печалью, которую он хотел бы прояснить или сразу же отбросить. Решил, что надо было ответить кассирше: он отец или дядя ребенка, или вовсе сказать ей, чтоб не лезла в чужие дела. Нет, все-таки надо найти какие-то легкие слова, не вызывающие напряга. Слова «отчим» и «пасынок» очень неприятно звучат по-испански, однако их как-то нужно использовать или придумать другие.

Висенте сосредоточил свое внимание на предрождественской иллюминации, ему нравилось разглядывать гирлянды и сравнивать их с царапинами на небе. Но Гонсало понял, что мальчик обижен или разочарован. От супермаркета до дома – около десяти кварталов, они преодолевали эту дистанцию тысячу раз, произнося скороговорки, имитируя птиц, слушая музыку группы «Лос-Бункерс» или песни из радиопрограммы «31 минута», но в тот день Гонсало пришлось нелегко. Когда они остановились у последнего светофора перед их домом, женщина лет пятидесяти налегла на капот их машины, чтобы помыть лобовое стекло. Гонсало безропотно искал монеты, а женщина продолжала ловко и неистово, даже, пожалуй, торжествующе, заниматься своим делом. Как всегда в таких случаях, Гонсало передал монеты Висенте, чтобы тот ее отблагодарил.

– Маловато, – сказал мальчик, неожиданно проявив интерес, но женщине, конечно, было достаточно, ведь такова ее работа. Она закончила за секунду до того, как появился зеленый свет, и Висенте протянул руку, чтобы дать ей чаевые. Но она странно и с обидой взглянула на него, а монеты не взяла. К тому же в ее огромных глазах застыло глубокое недоумение.

– Я знаю эту женщину, – сказала Карла под вечер, когда Гонсало рассказал о той странной сцене.

Они нежились на заднем дворе, лежали на травке босые и пили белое вино. Отмечали успех Карлы, получившей высокую отметку на экзамене.

– Откуда ты ее знаешь?

– А разве ты сам ее раньше не встречал? Я вот вижу почти каждое утро, выходя из метро. Эта безумная всегда торчит на углу улиц Элиодоро Яньеса и Провиденсия.

– Но она была не там, а здесь, почти в двух кварталах отсюда.

– А разве сумасшедшая не может перебираться из одного района в другой?

– Мне показалось, что она вовсе не безумна, – сказал Гонсало тоном человека, готового признать свою ошибку. – Думаю, она просто обиделась, и не знаю почему. Во всяком случае, она весь день моет стекла автомобилистам, а тут я даю монеты ребенку, чтобы он передал ей. Ну, чтобы он учился благотворительности, привык подавать милостыню. Вышло ужасно, а если не ужасно, то как минимум унизительно для нее.

– Но ты же поступил так из добрых намерений, – ласково сказала Карла.

– Да, но это все равно унизительно.

– Та женщина – тощая, с волнистыми волосами? Очень тощая?

– Да.

– И с выпученными глазами?

– С такими выпученными, как у сумасшедших на карикатурах.

– У нее большие и очень выразительные глаза, – сказала Карла. – Темно-зеленого цвета. Думаю, это она самая – сумасшедшая с улицы Элиодоро Яньеса. Она известна именно этим.

– Цветом своих глаз?

– Нет, тем, что моет стекла и не берет плату. Работает задарма, ради собственного удовольствия.

– Ради удовольствия, – повторил Гонсало с иронией. – Непонятно, какое удовольствие может испытывать человек, моющий стекла чужих автомобилей у светофора. Все тобой пренебрегают. Работа у светофоров – полный отстой.

– А мне кажется, что жонглеры и акробаты тоже получают удовольствие. И даже исполнители модного бразильского танца аше́, – пошутила Карла.

– Нет, этот труд ужасен!

– Да шучу я. Та женщина явно сумасшедшая.

– А я так не думаю. Она не сумасшедшая. Может, просто чего-то не поняла, ее разозлило, что монеты протягивает ребенок. Может, милостыню ей должен давать водитель, а не сидящий рядом пассажир, – настаивал Гонсало.

Тем самым он совершил грубую ошибку, но ему потребовалось несколько секунд, чтобы осознать случившееся. Уже несколько месяцев он позволял ребенку занимать сиденье рядом с собой – исключительно в коротких поездках и чтобы доставить ему удовольствие. Однако Карла категорически запрещала сажать его на это опасное место.

Гонсало мало что мог выиграть в этой дискуссии, как обычно и случалось, когда он ссорился с Карлой, – она умела ловко расставлять акценты, и в результате даже самые несправедливые упреки не звучали оскорбительно. Он заранее готовился принять на себя всю вину, и его молчание подтверждало, что он наказан и раскаивается. Тем не менее Карла разразилась спичем о нарушенном обещании, неоправданном доверии и безответственности. Она привела факты и слухи, ссылки на исследования и отчеты об ужасных авариях на дорогах, а в качестве последнего штриха сослалась на убедительную статистику погибших детей, занимавших кресло рядом с водителями. И при этом отнюдь не казалось, что она преувеличивает: слушая такое, почти невозможно было не поверить, что перевозить дитя на пассажирском сиденье лишь немногим менее жестоко, чем бить его по голове или бросать посреди пустыни. Гонсало понимал, что заслужил нотацию, и все же, когда из уст Карлы вылетело слово «предательство», которое показалось ему несправедливым, неуместным и чрезмерным, чувство вины разом испарилось.

– Извини меня за то, что я каждый день забочусь