Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 13. Война и мир. Черновые редакции и варианты Страница 160

В это время приехал Николай Ростов к Борису. Появление армейского гусара в штатском платье, очевидно тайно приехавшего в Тильзит, его дружеские приветствия Борису неприятно подействовали на офицеров, но Борис радушно принял старого товарища. Он воздерживался от излияний чувств, но спрашивал, не хочет ли он чаю, обедать или спать. Офицеры разошлись.

— Ну, я очень рад, что ты приехал в это время, ты увидишь много интересного. Ты знаешь, император Наполеон обедал нынче у государя.

— Бонапарт?

— Ах ты, деревенщина. Император Наполеон, а не Бонапарт,— с улыбкой сказал Борис. — Разве ты не знаешь, что мир, что было свиданье?

— Ничего не знаю. А ты видел?

— Как же, я тут был. — Ростову было неловко с своим прежним другом. Он пообедал и лег спать.

На другое утро оба бывшие приятеля пошли на смотр. Борис во фронт, Nicolas во фраке. Он протеснился [настолько], что близко стоял.

Ростов попал в Тильзит в день, менее всего удобный для беседы с другом Борисом и для подачи бумаги Денисова. Самому ему нельзя было, так как он был во фраке и без разрешения начальства приехал в Тильзит, но и Борис, которого он просил об этом, не мог сделать этого в этот день, 27-го июня. С утра разнеслось известие, что мир заключен, что императоры переменились орденами, андреевским и почетного легиона, и что будет обед Преображенскому батальону, его угащивает батальон французской гвардии. Борис вышел с раннего утра с батальоном. Ростов пошел бродить по городу. В 11-м часу он вышел на площадь, разделявшую две улицы, в которых жили императоры. На площади стояли преображенцы и французская гвардия. Из соседней улицы выбежал махальный, батальоны стали строиться, и Ростов увидал скачущую ему навстречу, столь знакомую, страстно любимую фигуру императора Александра, счастливую, веселую.[3042]

Император Александр был в звезде почетного легиона, он смотрел вперед и улыбался. В первую минуту заблуждения Nicolas показалось, что это ему он улыбается, и он испытал минуту счастия, но Александр смотрел дальше. Ростов оглянулся по направлению его взгляда и увидал также скачущего человечка в шляпе без пера, в мундире полковничьем и андреевской ленте. Он догадался, что это был Наполеон.[3043] Это не мог быть никто другой: впереди свиты, маленький, горбоносый, подъехавший к Александру, и взявшись рукой за шляпу; он не верил, что это был Наполеон Бонапарт, Аустерлицкий победитель, так близко он его видел, так человек он был, так плохо даже он ездил и сидел на лошади (что бросилось в глаза кавалеристу). Где же величие? Человек, как мы все грешные... Но в этих рассуждениях Ростова чуть не сбили с ног жандармы, отгонявшие толпу. Он едва успел пробиться к Преображенскому батальону, где стояла толпа, и ежели бы не Борис покровительствовал ему, его бы отогнали. Борис вывел его из толпы и поставил его подле первой шеренги еще с двумя штатскими господами, стоявшими тут. Один был дипломат, другой англичанин.

Всё время, как его толкали и устанавливали, он всё смотрел на своего героя и следил с удивлением и волнением за их отношениями с Бонапартом. (Для Nicolas это был всё Буонапарт, еще больше Буонапарт после Перигора.) Ростов видел, как поговорив, пожав с улыбкой друг другу руки (его оскорбляло, что Наполеон, ему все казалось, что Наполеон и всякий француз — учитель или актер, жмет руку нашего государя), (улыбка Наполеона была неприятно притворна, Александра — ласкова и светла)

* № 89 (рук. № 88. T. ІІ, ч. 2, гл. III—IV).

Pierre,[3044] приехав в Петербург, никого не известил о своем приезде, никуда не выезжал и целые дни проводил за чтением[3045] масонских книг, доставленных ему его[3046] торжковским знакомым, Иван Никитичем Нарымовым, одним из известнейших масонов того времени. Через неделю после его приезда,[3047] молодой польский граф Вилларский, которого Pierre поверхностно знал по высшему петербургскому свету, вошел вечером в его комнату с тем официальным и торжественным видом, с которым входил к нему секундант Долохова.

— Я приехал к вам с предложением и поручением, граф, — сказал он ему, не садясь. — Особа, очень высоко поставленная в нашем братстве, ходатайствовала о том, чтобы вы были приняты в братство ранее срока, и предложила мне быть вашим поручителем. Я за священный долг почитаю исполнение воли этого лица и потому я здесь, чтобы спросить о вашем желании... Желаете ли вы вступить, за моим поручительством, в братство свободных каменщиков?

Холодный и строгий тон человека, которого почти всегда на балах, в обществе самых блестящих женщин встречал Pierre, и тон благоговения, с которым он говорил про Нарымова, поразил Pierr’a.

— Да... да, я желаю, — сказал Pierre, детски наивно глядя в глаза Вилларского. Вилларский наклонил голову.

— Еще один вопрос, граф, — сказал он, — на который я вас, не как будущего масона, но как честного человека (galant homme), прошу вас со всею искренностью отвечать мне: отреклись ли вы от своих прежних убеждений — верите ли вы в бога?

Pierre задумался.

— Да... да, я верю в бога, — сказал он, сам не зная в ту минуту, как он произносил эти слова, говорил ли он правду или нет.

— В таком случае мы можем ехать, — сказал Вилларский. — Карета моя к вашим услугам. — Всю дорогу Вилларский молчал и на лице его Pierre видел торжественность, вызывавшую в нем[3048] попеременно то такое же чувство торжественности,[3049] то необходимости протеста на[д] этой торжественностью и желание посмеяться над самим собою. На вопросы Pierr’a, что ему нужно делать и как отвечать,[3050] Вилларский сказал только, что братья, более его достойные, испытают, будут спрашивать его и что Pierr’y больше ничего не нужно, как говорить правду.[3051] Въехав в ворота большого дома, где было помещение ложи, и пройдя по темной лестнице, они вошли в освещенную, небольшую прихожую, где без помощи прислуги сняли шубы.[3052]

Какой то человек в странном одеянии показался у двери и Вилларский, выйдя к нему навстречу, что то тихо и повелительно сказал ему[3053] по французски.[3054] Pierre хотел [улыбнуться] насмешливо, [но] кротко улыбался. Вилларский имел неподвижно строгий и торжественный вид.[3055] Вилларский подошел к небольшому шкафу, в котором Pierre заметил различные, невиданные им одеяния, взял[3056] платок, сложил его, наложил его на глаза Pierr’y и завязал узлом сзади, больно захватив в узел его волоса. Потом он пригнул его к себе, поцеловал и, взяв за руку, повел куда то.

Pierr’y было больно от притянутых узлом волос и ему было совестно: он боялся, что всё то, что он делает, — ни к чему не нужно; он морщился от боли и улыбался от стыда. Огромная фигура его с опущенными руками,[3057] неверными, робкими шагами[3058] и с сморщенной и улыбающейся физиономией была так странна, что даже[3059] Вилларский долго и пристально посмотрел на него.

Проведя его шагов[3060] десять за руку,[3061] Вилларский остановился.

— Когда[3062] вы услышите стук в двери, вы развяжете себе глаза, — сказал он. — Желаю вам мужества и успеха. — И, пожав руку Pierr’y,[3063] Вилларский вышел.[3064] Оставшись один, Pierre продолжал все так же улыбаться. Раза два он пожимал плечами, подносил руку к платку, как бы. желая снять его, и опять опускал ее. Пять минут, которые он пробыл с завязанными глазами, показались ему часом. Руки его отекли, ноги подкашивались. Ему казалось, что он устал. Он хотел уже снять повязку, не слыша никакого звука, кроме шума колес по мостовой, и решив в своем уме, что всё это была шутка, над которой будет смеяться,[3065] когда в дверь послышались[3066] сильные удары. Pierre снял повязку и, улыбаясь и покачивая <головой>, оглянулся вокруг себя. Горела одна лампадка в чем то белом на черном столе и свет лампады ярче всего освещал раскрытую книгу.[3067] Книга была Евангелие, белое, в чем горела лампадка — был череп с крест на крест положенными перед ним костями. Рассмотрев голову и пощупав ее, и прочтя несколько слов Евангелия, Pierre обошел стол и увидал еще большой ящик, полный костями. Осмотрев ящик, пощупав кости и бархат, которым был обит гроб, Pierre обошел все стены, пощупал их. Они были обиты какой то черной материей. Pierre[3068] раскрыл пальцем складки и[3069] пощупал штукатуренную стену, потом он присел на гроб с костями и гроб покачнулся от его тяжести и кости в нем переменили положение. Pierre старательно опять уложил их так, как они были. Ему скучно было и более всего страшно было, что его надежда — найти объяснение жизни в масонстве — окажется тщетной.[3070] Он подошел к столу и стал читать в раскрытой книге первые слова первой главы Евангелия от Иоанна: «В начале бе слово. И слово бе к богу и бог бе слово». Он задумался над этими словами в первый раз, стараясь найти тот смысл, который заключался в них. И то представлялся ему глубокий, невыразимый словами, смысл, то опять всё терялось и сливалось в выражения, не имеющие определенного значения. В середине его задумчивости, которая он не знал, как долго продолжалась, дверь отворилась и[3071] кто то вошел. При свете лампады, слабо освещавшей только середину фигуры вошедшего, Pierre не мог рассмотреть его лица. Вошедший был худой человек высокого роста. Он подошел к столу и, положив на него белые, небольшие руки, очевидно в темноте, к которой он еще не привык, отъискивал Pierr’a. Pierre поспешил подвинуться к нему[3072] и старался рассмотреть его лицо. Это был лет тридцати пяти белокурый, белолицый человек с ясными, светлыми и безжизненными глазами. Он был одет в белом кожанном фартуке, прикрывавшем его грудь и часть ног; на шее было надето что то в роде ожерелья[3073] и из за ожерелья выступал высокий белый жабо, окаймлявший низ его[3074] продолговатого лица. Это был так называемый брат ритор, посланный от ложи для приуготовления к вступлению вступающего в ложу или ищущего, как назывался на масонском языке тот, который вступал в ложу, до тех пор, пока он не выведен был из черной храмины.[3075]