Антон Чехов - Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения т 4-7 Страница 161

{05449}

что пары нет! Такая жалость! Ну, прощайте, доктор. По уходе Саши доктор долго глядел на канделябр, чесал у себя за ухом и размышлял. "Вещь превосходная, спора нет, - думал он, - и бросать ее жалко... Оставить же у себя невозможно... Гм!.. Вот задача! Кому бы ее подарить или пожертвовать?" После долгого размышления он вспомнил про своего хорошего приятеля, адвоката Ухова, которому был должен за ведение дела. - И отлично, - решил доктор. - Ему, как приятелю, неловко взять с меня деньги, и будет очень прилично, если я презентую ему вещь. Отвезу-ка я ему эту чертовщину! Кстати же он холост и легкомыслен... Не откладывая дела в дальний ящик, доктор оделся, взял канделябр и поехал к Ухову. - Здорово, приятель! - сказал он, застав адвоката дома. - Я к тебе... Пришел благодарить, братец, за твои труды... Денег не хочешь брать, так возьми хоть эту вот вещицу... вот, братец ты мой... Вещица - роскошь! Увидев вещицу, адвокат пришел в неописанный восторг. - Вот так штука! - захохотал он. - Ах, чёрт подери его совсем, придумают же, черти, такую штуку! Чудесно! Восхитительно! Где ты достал такую прелесть? Излив свой восторг, адвокат пугливо поглядел на двери и сказал: - Только ты, брат, убери свой подарок. Я не возьму... - Почему? - испугался доктор. - А потому... У меня бывают тут мать, клиенты... да и от прислуги совестно. - Ни-ни-ни... Не смеешь отказываться! - замахал руками доктор. - Это свинство с твоей стороны! Вещь художественная... сколько движения... экспрессии... И говорить не хочу! Обидишь! - Хоть бы замазано было, или фиговые листочки нацепить... Но доктор еще пуще замахал руками, выскочил из квартиры Ухова и, довольный, что сумел сбыть с рук подарок, поехал домой...

{05450}

По уходе его адвокат осмотрел канделябр, потрогал его со всех сторон пальцами и, подобно доктору, долго ломал голову над вопросом: что делать с подарком? "Вещь прекрасная, - рассуждал он, - и бросить жалко, и держать у себя неприлично. Самое лучшее - это подарить кому-нибудь... Вот что, поднесу-ка я этот канделябр сегодня вечером комику Шашкину. Каналья любит подобные штуки, да и кстати же у него сегодня бенефис..." Сказано - сделано. Вечером тщательно завернутый канделябр был поднесен комику Шашкину. Весь вечер уборную комика брали приступом мужчины, приходившие полюбоваться на подарок; всё время в уборной стоял восторженный гул и смех, похожий на лошадиное ржанье. Если какая-нибудь из актрис подходила к двери и спрашивала: "Можно войти?", то тотчас же слышался хриплый голос комика: - Нет, нет, матушка! Я не одет! После спектакля комик пожимал плечами, разводил руками и говорил: - Ну, куда я эту гадость дену? Ведь я на частной квартире живу! У меня артистки бывают! Это не фотография, в стол не спрячешь! - А вы, сударь, продайте, - посоветовал парикмахер, разоблачая комика. - Тут в предместье живет старуха, которая покупает старинную бронзу... Поезжайте и спросите Смирнову... Ее всякий знает. Комик послушался... Дня через два доктор Кошельков сидел у себя в кабинете и, приложив палец ко лбу, думал о желчных кислотах. Вдруг отворилась дверь и в кабинет влетел Саша Смирнов. Он улыбался, сиял и вся его фигура дышала счастьем... В руках он держал что-то завернутое в газету. - Доктор! - начал он, задыхаясь. - Представьте мою радость! На ваше счастье, нам удалось приобрести пару для вашего канделябра!.. Мамаша так счастлива... Я единственный сын у матери... вы спасли мне жизнь... И Саша, дрожа от чувства благодарности, поставил перед доктором канделябр. Доктор разинул рот, хотел было что-то сказать, но не сказал ничего: у него отнялся язык.

{05451}

ЮБИЛЕЙ

В гостинице "Карс" происходило скромное торжество: актерская братия давала обед трагику Тигрову в честь его двадцатипятилетнего служения на артистическом поприще. За длинным столом заседал весь персонал за исключением одного только антрепренера, который по скупости в обеденной подписке не участвовал, но обещался приехать к концу обеда. "Уважаемый товарищ", на правах виновника торжества, сидел на самом главном месте, в кресле с высокой прямой спинкой. Он был красен, много потел, крякал, моргал глазами, вообще чувствовал себя не в своей тарелке. Волновался ли он от наплыва юбилейных чувств, или оттого, что явился к обеду, будучи уже на "седьмом взводе", понять было трудно. По правую руку его сидела grande-dame Ликанида Ивановна Свирепеева, "обже" антрепренера, в черепаховом pince-nez и с щедро напудренным носом, по левую - ingйnue Софья Денисовна Унылова. От дам по обе стороны стола тянулось два ряда мужчин с бритыми физиономиями. Перед супом, когда актеры выпили водки и закусили, поднялся резонер Бабельмандебский и произнес: - Господа! Предлагаю выпить тост за здоровье юбиляра Василиска Африканыча Тигрова! Уррр... а... а! Актеры рявкнули ура, поднялись с мест и повалили к юбиляру. После долгого чоканья и поцелуев, когда актеры уселись, поднялся jeune premier Виоланский, человек бесталанный, но приобревший репутацию актера образованного только потому, что говорит в нос, держит у себя в номере словарь "

{30000}

иностранных слов" и мастер говорить длинные речи.

{05452}

- Уважаемый товарищ! - начал он, закатывая глаза. - Сегодня исполнилось ровно четверть столетия с того момента, когда ты вступил на тернистую стезю искусства. Да! Ты удивленно, с некоторым страхом оглядываешься на пройденный тобою путь, и я вижу, как чело твое покрывается морщинами. Да, то был страшный путь! Вдали мерцала твоя звезда... Окутанный беспросветною тьмою, ты жадно стремился к ней, а на пути твоем лежали пропасти и овраги, полные шипящих змий, амфибий и гадов. Далее оратор сказал, что ни у кого нет столько врагов, как у актеров. Выбрасывая в воздух мысль за мыслью, он высказал, что даже посредственный актер, скромно подвизающийся где-нибудь в глуши, приносит человечеству гораздо больше пользы, чем Струве, строящий мосты, или Яблочков, выдумывающий электрическое освещение, что можно еще поспорить о том, что полезнее: театр или железные дороги? Всё более воспламеняясь, он заявил, что, не будь на земле искусств, земля обратилась бы в пустыню, что мир погибает от материализма и что на обязанности людей искусства лежит "жечь сердца" служителей золотого тельца. Чёрт знает, чего он только не говорил, и кончил тем, что погрозил окну кулаком, отшвырнул от себя салфетку и сказал, что оценить Тигрова может одно только благодарное потомство. Когда он умолк, актеры опять рявкнули ура и, шумно поднявшись с мест, повалили к юбиляру. Виоланский три раза поцеловался с Тигровым и от лица всех товарищей поднес ему небольшой плюшевый альбом с вышитыми на нем золотою канителью литерами "В. Т.". Растроганный трагик заплакал, обнял всех обедавших, потом в сладостном изнеможении опустился в свое кресло и дрожащими пальцами стал перелистывать альбом. Во всем альбоме было около двадцати фотографий, но не было ни одной мало-мальски приличной, человеческой физиономии. Вместо лиц были какие-то рожи с кривыми ртами, приплюснутыми носами и с слишком прищуренными или неестественно выпученными глазами. Ни один галстух не сидел на месте, все рожи имели зверское выражение, а голова суфлера Пудоедова имела два контура, из которых один был плохо замазан ретушью. (Дело в том, что актеры ходили

{05453}

сниматься в Николин день, побывав на трех именинах, и снимал их "фотограф Дергачов из Варшавы", маленький подслеповатый человечек, занимающийся сразу тремя ремеслами: фотографией, зубодерганьем и ссудой денег под залог.) Перед жарким говорил простак, беспаспортный актер, называющий себя Григорием Борщовым. Он вытянул шею, приложил руку к сердцу и сказал: - Послушай, Вася... Честное мое слово... накажи меня господь, у тебя есть талант! Всякий тебе скажет, что есть... И ты далеко бы, брат, пошел, если б не эта штука (оратор щелкнул себя по шее) и если б не твой собачий характер... Чёрт тебя знает, везде ты лезешь в драку и в ссору, суешься со своей честностью куда и не нужно... Ты меня, брат, извини, но я по совести... ей-богу! Такой у тебя сволочной характер, что никакой чёрт с тобой не уживется... Это верно! Ты, брат, извини, я ведь тебя люблю... и всякий тебя любит... Борщов потянулся и поцеловал юбиляра в щеку. - Извини, душа моя, - продолжал он. - У тебя есть талант! Только ты не тово... не налегай на портвейн. После водки этот сиволдай - смерть! После Борщова заговорил сам юбиляр. С вдохновенным, плачущим лицом, моргая глазами и терзая в руках носовой платок, он поднялся и начал дрожащим голосом: - Милые и дорогие друзья мои! Позвольте мне в сей радостный день высказать перед вами всё, что накопилось тут, в груди, под сводами моего душевного здания... Пред вами старец, убеленный сединами, стоящий одною ногою в могиле... Я... я плачу. Впрочем, что такое слезы человеческие? Одна только малодушная психиатрия и больше ничего! Бодро же, старик! Прочь слезы! Не старейте, нервы! Держите перст возвышенно и прямо! Пред вами, друзья, актеришка Тигров, тот самый, который заставлял дрожать стены тридцати шести театров, тот самый, который воплощал образы Велизария, Отелло, Франца Моора! Тридцати шести городам известно имя мое... Вот! Тигров полез в боковой карман, достал оттуда пачку трактирных счетов и потряс ею в воздухе. - Вот доказательство! - крикнул он, гордо поднимая голову. - Счет московской гостиницы "Гранд-Отель",