Антон Чехов - Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения т 4-7 Страница 163

{05459}

- Сича-ас! - отозвалась Прасковья и через минуту вошла, держа на руках потомка тигров. - И отлично! - забормотал Петр Демьяныч, потирая руки. - Мы его приучать будем... Ставь его против мышеловки... Вот так... Дай ему понюхать и поглядеть... Вот так... Котенок удивленно поглядел на дядю, на кресла, с недоумением понюхал мышеловку, потом, испугавшись, вероятно, яркого лампового света и внимания, на него направленного, рванулся и в ужасе побежал к двери. - Стой! - крикнул дядя, хватая его за хвост. - Стой, подлец этакий! Мыши, дурак, испугался! Гляди: это мышь! Гляди же! Ну? Гляди, тебе говорят! Петр Демьяныч взял котенка за шею и потыкал его мордой в мышеловку. - Гляди, стервец! Возьми-ка его, Прасковья, и держи... Держи против дверцы... Когда я выпущу мышь, ты его тотчас же выпускай... Слышишь? Тотчас же и выпускай! Ну? Дядюшка придал своему лицу таинственное выражение и приподнял дверцу... Мышь нерешительно вышла, понюхала воздух и стрелой полетела под диван... Выпущенный котенок задрал вверх хвост и побежал под стол. - Ушла! Ушла! - закричал Петр Демьяныч, делая свирепое лицо. - Где он, мерзавец? Под столом? Постой же... Дядюшка вытащил котенка из-под стола и потряс его в воздухе... - Каналья этакая... - забормотал он, трепля его за ухо. - Вот тебе! Вот тебе! Будешь другой раз зевать? Ккканалья... На другой день Прасковья опять услышала возглас: - Прасковья, мышь поймалась! Неси-ка сюда котенка!.. Котенок после вчерашнего оскорбления забился под печку и не выходил оттуда всю ночь. Когда Прасковья вытащила его и, принеся за шиворот в кабинет, поставила перед мышеловкой, он задрожал всем телом и жалобно замяукал. - Ну, дай ему сначала освоиться! - командовал Петр Демьяныч. - Пусть глядит и нюхает. Гляди и

{05460}

приучайся! Стой, чтоб ты издох! - крикнул он, заметив, как котенок попятился от мышеловки. - Выпорю! Дерни-ка его за ухо! Вот так... Ну, теперь ставь против дверцы... Дядюшка медленно приподнял дверцу... Мышь юркнула под самым носом котенка, ударилась о руку Прасковьи и побежала под шкаф, котенок же, почувствовав себя на свободе, сделал отчаянный прыжок и забился под диван. - Другую мышь упустил! - заорал Петр Демьяныч. - Какая же это кошка?! Это гадость, дрянь! Пороть! Около мышеловки пороть! Когда была поймана третья мышь, котенок при виде мышеловки и ее обитателя затрясся всем телом и поцарапал руки Прасковьи... После четвертой мыши дядюшка вышел из себя, швырнул ногой котенка и сказал: - Убери эту гадость! Чтоб сегодня же его не было в доме! Брось куда-нибудь! Ни к чёрту не годится! Прошел год. Тощий и хилый котенок обратился в солидного и рассудительного кота. Однажды, пробираясь задворками, он шел на любовное свидание. Будучи уже близко у цели, он вдруг услыхал шорох, а вслед за этим увидел мышь, которая от водопойного корыта бежала к конюшне... Мой герой ощетинился, согнул дугой спину, зашипел и, задрожав всем телом, малодушно пустился в бегство. Увы! Иногда и я чувствую себя в смешном положении бегущего кота. Подобно котенку, в свое время я имел честь учиться у дядюшки латинскому языку. Теперь, когда мне приходится видеть какое-нибудь произведение классической древности, то вместо того, чтоб жадно восторгаться, я начинаю вспоминать ut consecutivum, неправильные глаголы, желто-серое лицо дядюшки, ablativus absolutus ... бледнею, волосы мои становятся дыбом, и, подобно коту, я ударяюсь в постыдное бегство.

{05461}

ЧЕЛОВЕК

(НЕМНОЖКО ФИЛОСОФИИ) Высокий стройный брюнет, молодой, но уже достаточно поживший, в черном фраке и белоснежном галстуке, стоял у двери и не без грусти смотрел на залу, полную ослепительных огней и вальсирующих пар. "Тяжело и скучно быть человеком! - думал он. - Человек - это раб не только страстей, но и своих ближних. Да, раб! Я раб этой пестрой, веселящейся толпы, которая платит мне тем, что не замечает меня. Ее воля, ее ничтожные прихоти сковывают меня по рукам и ногам, как удав своим взглядом сковывает кролика. Труда я не боюсь, служить рад, но прислуживаться тошно! И, собственно, зачем я здесь? Чему служу? Эта вечная возня с цветами, с шампанским, которая сбивает меня с ног, с дамами и их мороженым... невыносимо!! Нет, ужасна ты, доля человека! О, как я буду счастлив, когда перестану быть человеком!" Не знаю, до чего бы еще додумался молодой пессимист, если бы к нему не подошла девушка замечательной красоты. Лицо молодой красавицы горело румянцем и дышало решимостью. Она провела перчаткой по своему мраморному лбу и сказала голосом, который прозвучал, как мелодия: - Человек, дайте мне воды! Человек сделал почтительное лицо, рванулся с места и побежал.

{05462}

НА ПУТИ

Ночевала тучка золотая На груди утеса великана... Лермонтов В комнате, которую сам содержатель трактира, казак Семен Чистоплюй, называет "проезжающей", то есть назначенной исключительно для проезжих, за большим некрашеным столом сидел высокий широкоплечий мужчина лет сорока. Облокотившись о стол и подперев голову кулаком, он спал. Огарок сальной свечи, воткнутый в баночку из-под помады, освещал его русую бороду, толстый широкий нос, загорелые щеки, густые черные брови, нависшие над закрытыми глазами... И нос, и щеки, и брови, все черты, каждая в отдельности, были грубы и тяжелы, как мебель и печка в "проезжающей", но в общем они давали нечто гармоническое и даже красивое. Такова уж, как говорится, планида русского лица: чем крупнее и резче его черты, тем кажется оно мягче и добродушнее. Одет был мужчина в господский пиджак, поношенный, но обшитый новой широкой тесьмой, в плюшевую жилетку и широкие черные панталоны, засунутые в большие сапоги. На одной из скамей, непрерывно тянувшихся вдоль стены, на меху лисьей шубы спала девочка лет восьми, в коричневом платьице и в длинных черных чулках. Лицо ее было бледно, волосы белокуры, плечи узки, всё тело худо и жидко, но нос выдавался такой же толстой и некрасивой шишкой, как и у мужчины. Она спала крепко и не чувствовала, как полукруглая гребенка, свалившаяся с головы, резала ей щеку. "Проезжающая" имела праздничный вид. В воздухе пахло свежевымытыми полами, на веревке, которая тянулась диагонально через всю комнату, не висели, как всегда, тряпки и в углу, над столом, кладя красное пятно на образ Георгия Победоносца, теплилась лампадка. Соблюдая самую строгую и осторожную постепенность в переходе от божественного к светскому, от образа, по обе стороны угла, тянулся ряд лубочных

{05463}

картин. При тусклом свете огарка и красной лампадки картины представляли из себя одну сплошную полосу, покрытую черными кляксами; когда же изразцовая печка, желая петь в один голос с погодой, с воем вдыхала в себя воздух, а поленья, точно очнувшись, вспыхивали ярким пламенем и сердито ворчали, тогда на бревенчатых стенах начинали прыгать румяные пятна, и можно было видеть, как над головой спавшего мужчины вырастали то старец Серафим, то шах Наср-Эддин, то жирный коричневый младенец, таращивший глаза и шептавший что-то на ухо девице с необыкновенно тупым и равнодушным лицом... На дворе шумела непогода. Что-то бешеное, злобное, но глубоко несчастное с яростью зверя металось вокруг трактира и старалось ворваться вовнутрь. Хлопая дверями, стуча в окна и по крыше, царапая стены, оно то грозило, то умоляло, а то утихало ненадолго и потом с радостным, предательским воем врывалось в печную трубу, но тут поленья вспыхивали и огонь, как цепной пес, со злобой несся навстречу врагу, начиналась борьба, а после нее рыдания, визг, сердитый рев. Во всем этом слышались и злобствующая тоска, и неудовлетворенная ненависть, и оскорбленное бессилие того, кто когда-то привык к победам... Очарованная этой дикой, нечеловеческой музыкой, "проезжающая", казалось, оцепенела навеки. Но вот скрипнула дверь, и в комнату вошел трактирный мальчик в новой коленкоровой рубахе. Прихрамывая на одну ногу и моргая сонными глазами, он снял пальцами со свечи, подложил в печку поленьев и вышел. Тотчас же в церкви, которая в Рогачах находится в трехстах шагах от трактира, стали бить полночь. Ветер играл со звоном, как со снеговыми хлопьями; гоняясь за колокольными звуками, он кружил их на громадном пространстве, так что одни удары прерывались или растягивались в длинный, волнистый звук, другие вовсе исчезали в общем гуле. Один удар так явственно прогудел в комнате, как будто звонили под самыми окнами. Девочка, спавшая на лисьем меху, вздрогнула и приподняла голову. Минуту она глядела бессмысленно на темное окно, на Наср-Эддина, по которому в это время скользил багряный свет от печки, потом перевела взгляд на спавшего мужчину.

{05464}

- Папа! - сказала она. Но мужчина не двигался. Девочка сердито сдвинула брови, легла и поджала ноги. За дверью в трактире кто-то громко и протяжно зевнул. Вскоре вслед за этим послышался визг дверного блока и неясные голоса. Кто-то вошел и, стряхивая с себя снег, глухо затопал валяными сапогами. - Чиво? - лениво спросил женский голос. - Барышня Иловайская приехала... - отвечал бас. Опять завизжал дверной блок. Послышался шум ворвавшегося ветра. Кто-то, вероятно, хромой мальчик, подбежал к двери, которая вела в "проезжающую", почтительно кашлянул и тронул щеколду. - Сюда, матушка-барышня, пожалуйте, - сказал .певучий женский голос, - тут у нас чисто, красавица... Дверь распахнулась, и на пороге показался бородатый мужик, в кучерском кафтане и с большим чемоданом на плече, весь, с головы до ног, облепленный снегом. Вслед за ним вошла невысокая, почти вдвое ниже кучера, женская фигура без лица и без рук, окутанная, обмотанная, похожая на узел и тоже покрытая снегом. От кучера и узла на девочку пахнуло сыростью, как из погреба, и огонь свечки заколебался. - Какие глупости! - сказал сердито узел. - Отлично можно ехать! Осталось ехать только двенадцать верст, всё больше лесом, и не заблудились бы... - Заблудиться-то не заблудились бы, да кони не идут, барышня! - отвечал кучер. - И господи твоя воля, словно я нарочно! - Бог знает куда привез... Но тише... Тут, кажется, спят. Ступай отсюда... Кучер поставил на пол чемодан, причем с его плеч посыпались пласты снега, издал носом всхлипывающий звук и вышел. Затем девочка видела, как из середины узла вылезли две маленьких ручки, потянулись вверх и стали сердито распутывать путаницу из шалей, платков и шарфов. Сначала на пол упала большая шаль, потом башлык, за ним белый вязаный платок. Освободив голову, приезжая сняла салоп и сразу сузилась наполовину. Теперь уж она была в длинном сером пальто с большими пуговицами и с оттопыренными карманами. Из одного кармана вытащила она бумажный сверток