Михаил Пришвин - Цвет и крест Страница 17

Есть трагикомическое положение, когда жена-ветреница, дома не сидит, а мужу приходится исполнять женское дело. Я сам видел одного такого мужа с дарами Сократа, полоскающего в корыте свое и женино белье. Такое же точно положение наших министров-интеллигентов в их браке с Россией: полоскают белье, а Россия крутится.

И пусть у власти станет большевик, я уверен, что он завтра же склонится к корыту, а Россия выберет себе другого любовника. Заходил я на днях в министерство, где служил я при старом режиме. Спросил чиновника, как дела.

– Дела, – говорит, – у нас, чиновников, те же самые, только нам казалось раньше, что министр – большой маховик и повертывает всю нашу машину, теперь же мы все сами, кто как можем, вертим маховик.

Но зачем ходить в министерство, посмотрите на улицу: вот идет трамвай. Такое всюду разрушение, а идет же трамвай. Только это же старый трамвай, сделанный еще при царе Горохе; новых, революционных трамваев, вероятно, не делается. И пароходы по Неве, все старые, щитовские. И дома, и лавочки, и бульвары, и даже одежда – все старое. Вообще, мы живем на старые средства.

Есть люди, которые убиваются в спорах о том, какую роль играли советы и комитеты в деле устройства нашей провинциальной жизни. Вспомните, например, погром в нашем Ельце: куда девались в этот момент члены Исполнительного комитета, советы, милиция? Не было никого, и в течение суток люди, творящие зло, творили его беспрепятственно. Но только всего одни сутки, потому что тут же на улице «самочинно» возникла комиссия порядка, и почтенным людям возвратила покой. Вспомните наши земельные комитеты во время незаконной дележки земли, разве они что-нибудь сделали? Делили сами мужики. Нечего, конечно, тут искать большей справедливости, но и то удивительно, как все-таки при этом остались целы и люди, и хлеб. Не один помещик, а даже большинство их остались целы, невредимы и продолжают себе и отечеству на пользу поставлять свиней. Значит, помимо всяких советов и комитетов, этих призрачных учреждений, существует реальная сила, приводящая к порядку. Наши старые учителя говорили, что это естественно. Но мы, присмотревшись за это время к естеству человека, думаем, что эта реальная сила заключается не в естестве, а нажита нами в процессе совершенствования, это все та же самая сила прошлого, которая движет трамвай, и улицу, и министерство. Все видимое выходит из прошлого, и потому мы ни на одну минуту не сомневаемся, что как только наш большевик сядет в министерское кресло, так сейчас же ему старые чиновники и подставят корыто для стирки белья.

Итак, не бойтесь, друзья мои, все любовники нашей Клеопатры проживут только по одной Египетской ночи. Но вот как же сама Клеопатра, как вернуть ее на путь благоразумной матери и заставить полоскать белье?

И об этом не беспокойтесь: уходится, одумается, выберет себе настоящего, достойного мужа и родит. Вот смелость-то большевиков на этом и основана, они хорошо знают брачные законы и хотят лишь устроить за это редкое время в жизни народов мировую демонстрацию.

Вдумайтесь только в эти слова Ленина: «Погибнуть или на всех парах устремиться вперед». Старый муж нашей Клеопатры выражался просто: погибнуть или победить. Там была ставка на погибель, понятная всем: если не погибнем, то получим некий равноценный дар. И погиб старый муж. Новый муж опять ставит на погибель, но за риск мы получает уже не победу, а только одно стремление на всех парах вперед.

Во всем есть известное достижение: в браке – дети, в церкви – рай, в кухне – пирог. А тут одно только стремление, одно движение, один пар, и, следовательно, все это учение, хотя и от мира, но не для мира сего.

Вот, друзья мои, теперь я, кажется, подвел вас к истинному пониманию большевизма, не вашего провинциального, грабительского, а настоящего, здешнего, и вполне бескорыстного. Для вас Ленин – какой-то Стенька Разин с княжной, а для нас Ленин – один из чисто умственных людей, интеллигентов без княжны, даже без гитары, сидит весь день с книжками, сочиняет резолюции и даров никаких, кроме «стремления на всех парах», не обещает. И если и состоится его короткий брак с Клеопатрой, то, конечно, ничто не родится.

Хрустят косточки

Однажды с чиновником-работягой мы смотрели на картину заседания Государственного совета.

– Как ни плохо наше самодержавие, – сказал он, – а все-таки я думаю, что все более талантливое в деле государственного управления собрано здесь.

Теперь этот старичок давно покойник. Картина Репина, изображающая «талантливых» людей, завешена, и на местах их сидят представители тех, кто боролся с ними, от живущих старейшин Бабушки и Чайковского до мужа в полном расцвете сил – Авксентьева, до тридцатилетнего Керенского и моложе, вплоть до безусого большевика в матросской рубашке.

Религия человечества, которая давала силу всем этим людям в борьбе с самодержавием, имеет здесь всех своих представителей, и все они веруют, что движение человечества вперед есть движение к всеобщему миру.

На глазах наших совершилось великое чудо: вся власть вручена тем, кого несколько месяцев тому назад считали преступниками.

Так все сообразишь, обдумаешь, углубишься и чувствуешь какую-то великую силу в глубине жизни, и всего какой-то волосок отделяет нас от этой единой силы, которая может в короткое время дать нам власть одолеть врага и дать нам хлеб и, главное, радость. Но волосок этот заслоняет от нас эту единую силу.

Председатель Совета Республики говорит:

– Отечество в опасности!

И потом дальше, как по барабану, что отечество гибнет, что отечество, может быть, и погибло…

Никакого впечатления. А потом одна часть из исповедующих религию человечества называет другую изменниками и предателями, и те, в свою очередь, посылают их в немецкие вагоны.

И так получается, что если бы кто-нибудь из названных изменником, оскорбленный, тут же на месте убил бы оскорбителя, то это было бы моральнее, чем такое состояние «тепло-хладности».

Кто-то заметил, как часто теперь употребляют вместо «могу» – «смогу», вместо «мочь» – «смочь», напр<имер>, «полномочная демократия сможет дать достойный ответ». Почему-то всюду «может» заменилось этим «сможет». Раньше было слово «ерь» – признак рабской зависимости, теперь всюду и везде во время осенней распутицы это всеобщее смочь – признак бессилия.

Называют друг друга изменниками и предателями, но не «смогут» не только убить изменника, а даже публично дать ему оплеушину.

Главное же, что даже настоящих изменников нет и не может быть, потому что. вот теперь я понимаю, какой волосок отделяет нас от силы единства: мы не смеем отдаться чувству отечества.

Земля наша дала множество даровитых и даже гениальных людей, но они вышли из нее, и земля оскудела. Каждый любит свой город, свою деревню, но преобразовать эту любовь животную в духовную и в то же время не расстаться со своим городом и своей деревней не может. И даже в лучшем случае получается какой-то Мир Искусства на удивление иностранцам, но не Отечество Искусства, мир без аннексий и контрибуций, но не мир всего мира, мир на основе всеобщего самоопределения, но не своего собственного. Как будто слово «свой», как в учении бегунов, происходит от дьявола.

Это наше новое чувство еще не воплощено, каждый понимает его по-разному и, верный своему пониманию, другого иначе понимающего называет изменником. Вот что разделяет этих служителей Бога Человечества: отношение их к отечеству. С тех пор как я сознаю себя, я чувствую себя связанным: я не могу вслух сказать это слово «отечество». Потому что если я его скажу, то какие-то слюнявые морды станут целовать меня и, заглушая мой голос, будут кричать:

– Бей жидов!

Мы, интеллигенты, в отношении к отечеству были похожи на тех младенцев, которым не удалось пожить на белом свете: которых мать приспала – присыпуши, которых удавила – удавуши, которых утопила – заливуши. В молитвах нашего народа за родителей, родственников и всех православных христиан часто упоминаются эти заливуши, удавуши и присыпуши. Есть трогательные сказания об этих нераскрытых душах, как их, тоскующих по своей матери-земле, мучат черти, всюду в омуте и вертепе посылают на побегушки, заставляют считать свое золото.

Но вот в Большом Верховном Совете пересмотрели все ценности, освободили присыпушей от власти чертей и сделали князьями родной земли.

Но они мать свою не могут узнать и помнят одно, что мать их задавила.

Барабан бьет пустую трель:

– Отечество в опасности, отечество гибнет, отечество, кажется, уже и погибло.

Бедные присыпуши, удавуши и заливуши, не Россия, не отечество наше погибает, а мы с вами, незаконные дети ее, на один миг, получив воплощение, возвращаемся снова в свое призрачное состояние.