В Слепцов - Трудное время Страница 17

- Что подло, закаиваться?

- Нет, обманывать.

- Соглашаюсь, что вообще, в принципе, обманывать подло.

- Ну, вот. Я только об этом и говорю. Скажи прямо!..

- Да. Я вот буду к тебе в карты смотреть, - это ничего; а ты ко мне не смотри, - это подло. А то я, пожалуй, и смотреть не буду: скажи прямо, какие у тебя карты! Это прелестно.

- Совсем не то. Играть, так, по-моему, играть на чести.

- Я не знаю, зачем ты тут такие слова употребляешь. На чести! Враг всегда поступает подло; и чем подлее, тем больше ему чести.

- Ну, нет, брат. Я не желаю придерживаться таких правил.

- А с твоими правилами главнокомандующим сделать бы тебя. Интересно! Отдал бы ты, например, по армии приказ: ночью напасть на неприятельский лагерь; но ведь это подло? На спящих нападать! Стало быть, нужно послать адъютанта сказать: эй, вы, берегитесь! Сегодня ночью мы намереваемся вас всех передушить; так вы смотри те же, не зевайте!

Щетинин не отвечал.

- Или ты, может быть, желаешь уподобиться Аристиду 5 и побеждать врагов великодушием? Так это ты можешь.

- Что ж такое? Ну, желаю.

- Да. Оно, конечно, с одной стороны и возвышенно, об этом что говорить, - да только в хозяйском-то деле, я полагаю, небезубыточно.

- Это мое дело.

- Разумеется. Побеждай их своими боками, сколько угодно! Никто тебе не мешает. Ну, а вот рассчитывать на великодушие противника, - это уж, брат, по-моему, штука рискованная.

- Ни на кого и ни на что я не рассчитываю, кроме одного себя, - с недовольным видом сказал Щетинин и опять принялся рыться в бумагах.

- Так о чем же ты толкуешь?

- Ни о чем не толкую, - ответил он резко, но через несколько минут одумался, запер стол, потянулся и, зевая, сказал: - Так, стало быть, по-твоему, это война, что у меня Федька Скворцов три целковых пропил?

- Война.

- И что крюковские мужики лес у меня воруют - это тоже война?

- Война.

- Хм! Хороша война, нечего сказать!

- Партизанская, брат, партизанская. Больше всё наскоком действуют, врассыпную, кто во что горазд: тут и Федька Скворцов, тут и баба Василиса кочергой воюет, и крюковские мужики...

- Это всё партизаны?

- Партизаны.

- И по-твоему выходит так, что везде, где только есть мошенники, там и война? Так, что ли?

- Не совсем так.

- Как же?

- А вот как: везде, где есть сильный и слабый, богатый и бедный, хозяин и работник - там и война; а какая она - правильная или неправильная, это уж не наше дело разбирать.

Щетинин опять замолчал.

- Это, брат, Иван Степаныч даже знает, - продолжал Рязанов,

- Он мне на днях еще говорил: "Какая, говорит, штука! Я в "Московских ведомостях" вычитал, на всем свете война. Вот, говорит, Персия, уж на что, кажется, пошлое государство, а даже и там, говорит, бабы взбунтовались" 6.

Щетинин нехотя улыбнулся и, подумав, сказал:

- Это значит, по-твоему, что хорошей прислуги незачем и желать. Так, что ли?

- Отчего же? Желать никому не запрещается. Можешь желать все, что тебе угодно.

- Но ты находишь, что это желание безрассудно.

- Нет. Я нахожу только, что оно немножко оригинально. Это все равно, если бы я пожелал, например, чтобы у тебя вдруг вскочил хороший волдырь на лице или чтобы ты схватил хорошую горячку. Согласись, что ведь это было бы очень оригинальное желание? Не правда ли?

Рязанов поднимал с полу книги и подавал их Марье Николавне.

Щетинин сидел задом к письменному столу, откинувшись на кресле и заложив руки под затылок; на лице его бродила какая-то неловкая, напряженная улыбка; он молча долго водил глазами по комнате, как бы соображая что-то, наконец кашлянул и заговорил, расставляя слова.

- Вот ты там все толкуешь - то не так, другое не так...

- Да, - нагнувшись над книгою, сказал Рязанов.

- А между тем вот уж скоро месяц, как ты приехал; было ли так хоть один раз, чтобы ты мне подал дельный, практический совет, сказал ли ты мне хоть что-нибудь такое, из чего бы я мог извлечь прямую, действительную пользу? А? Вспомни-ка!

Рязанов поднял кипу книг и, держа ее в руках, отвечал:

- Да. Если ты меня приглашал сюда затем, чтобы советоваться со мною о своем хозяйстве, так я тебя поздравляю.

Сказав это, он передал Марье Николавне последние лежавшие на полу книги и вытер себе платком руки.

- Ну, разумеется, не за этим, - быстро заговорил Щетинин, - это ты очень хорошо знаешь сам. Нет, я думал, что вообще твои мнения имеют больше... практического основания.

- И ошибся. Это жаль!

- Нет, совсем не то. Я давно знаю, что мы с тобой в некоторых вещах не сходимся; но именно на эту разность-то в наших взглядах я и рассчитывал. Я думал, что, высказывая свои убеждения, ты мне уяснишь мои собственные.

- Мм... - промычал Рязанов.

- Да, - торопливо перебил его Щетинин. - Давно известна пословица, что du choque des opinions jaillit la verite 7.

- Как ты сказал?

- Я говорю: du choque des opinions jaillit la verite.

- Это не то, что plenus venter non studet libenter 8?

- Нет, не то.

- Не то! Ну, так что же дальше-то?

- Да нет, видишь ли, - не слушая, продолжал Щетинин,  - это ведь само собой как-то делается. Я говорю, ты мне возражаешь: таким образом борются два мнения. Согласись, что только тогда и выходит какой-нибудь толк, когда борются два противоположные начала: свет и тьма, добро и зло, плюс и минус...

- Дает минус, брат, минус.

- Да! Ну черт с ним! Впрочем, все равно; дело не в сравнении.

- Конечно. Хорошие практики всегда бывают плохие теоретики.

Марья Николавна улыбнулась и села.

- Да. Так вот я и говорю, - несколько недовольным тоном продолжал Щетинин,  - Нужно только, чтобы спорящие взаимно уважали мнения друг друга.

- Это зачем же?

- Как зачем? Если мы не будем уважать мнений один другого, что же это будет?

- Спор будет.

- Нет, уж это, по-моему, драка.

- И по-моему тоже.

- Стало быть, в этой словесной драке кто кого побьет, тот и прав?

- Тот и прав. Разумеется. Других споров и не бывает.

- Нет, брат; я таких споров не одобряю.

- Ты, стало быть, такие любишь, чтобы оба были правы?

- Нет. По-моему, если спорить, так спорить так, чтобы не оскорблять противника.

- Правило похвальное. Это что говорить. Только я все-таки не понимаю, к чему ты вел всю эту канитель.

- А я хочу сказать, что вообще я замечаю в последнее время какое-то ожесточение во всех, решительно во всех.

- А прежде не замечал? Так это значит, что ты не только во мне, но и вообще разочаровался в людях. Так?

- Да нет; видишь ли, человек я мирный, я люблю людей, и не могу я, ну, просто не могу смотреть на них как на врагов, против которых надо ежеминутно принимать предосторожности, ежеминутно ждать подкопов... Не могу я этого. Ну, что ты хочешь, вот - не могу, да и все.

Говоря это, Щетинин ни на кого не глядел и перочинным ножом скоблил письменный стол.

- Да; вот, говорят, во дни Соломона 9, - сказал Рязанов,  - жить было хорошо: всякий сидел под кущей своей и под виноградом своим, а царь Соломон сидел на престоле и судил всех сам. Ни споров, ни драк в то время не было.

- А по правде тебе сказать, ей-богу лучше было, чем теперь, - заметил Щетинин.

- Кто же виноват, любезный друг, что ты с такими мирными наклонностями и принужден жить в такое военное время? Как же быть теперь? Уж я, право, и не знаю.

- Я, брат, знаю, как мне быть, - вставая, сказал Щетинин.

- Ну, а знаешь, так, стало быть, и разговаривать не о чем, - тоже вставая, сказал Рязанов и ушел.

Щетинин постоял у окна, посвистал, потом спрятал руки в карманы и, поглядывая себе на ноги, медленно пошел к двери.

- Послушай, - заговорила Марья Николавна.

- Что тебе?

Щетинин, не оборачиваясь, остановился в дверях.

- По-каковски это он тебе сказал тогда?

- По-латыни.

- Что же это значит?

- Так, вздор.

Щетинин сделал шаг вперед.

- Нет, не вздор, - вслед ему сказала она.

Щетинин остановился было на одно мгновение, но в ту же минуту поправился и ровным шагом вышел из комнаты.

IX

Наступило самое жаркое время; начался покос, рожь забурела; знойный, удушливый ветер лениво бродил по озерам, чуть-чуть нагибая верхи камышей. А то вдруг закрутит, взовьется кверху черным столбом и пойдет по полям... Небо стояло синё и безоблачно, по ночам грозы бывали.

В последнее время Щетинин стал работать еще больше прежнего. Он проводил целые дни на хуторе или в лесу; домой возвращался большею частию поздно вечером усталый, измученный, наедался за ужином простокваши и ложился спать. Споры с Рязановым прекратились совершенно. Это случилось вдруг, точно по взаимному соглашению: оба в одно и то же время перестали спорить, и кончено. Разговоры стали сводиться все больше и больше на простую передачу сведений, возражения ограничивались легкими замечаниями, вроде того, что да, разумеется, понятное дело; ну, оно, я тебе скажу, а впрочем... Конечно... и т.д. Случалось иногда, что Щетинин увлекался каким-нибудь рассказом, а Рязанов слушал молча и рассматривал в это время скатерть; а выслушав, все-таки продолжал молчать. Щетинин не выдерживал и говорил: