Иван Шмелев - Том 6. История любовная Страница 17

– Идите чай пить, давно сели! – крикнула, запыхавшись, Паша. – Опять все у забора!..

– Ах, очень интересно было! – сказал я Паше. – Ты знаешь, к этой старухе пришла «Рожа»! И они даже целовались!..

– Ну, знаю. Это всем известно… На Бабьем Городке они жили, сама видала. Старухин полюбовник… Эн, вы чего глядите, как полюбовники ходят! Тут и еще один ходит…

– Как?! Эта «Рожа»… – мне стыдно было выговорить перед Пашей – «полюбовник». – Он… старуха… и она его любит?!

– А вот и любит! Как говорят-то… «любовь зла, полюбишь и козла!» Все, что ли, хорошенькие и молоденькие… как вы?! Скорей идите! И она зашумела платьем.

Меня обожгло прямо: «хорошенькие и молоденькие, как вы!» Она влюблена в меня, и я люблю ее! какое счастье! Но эта радость смешалась во мне с другим, таким безобразным, грязным, как красная рожа гостя. Да неужели у них – любовь?! Какая гадость!..

Я забрал книжку и тетрадки, как вдруг услыхал крики. Карих опять гонял петуха метелкой. Он носился, как сумасшедший, потерял ботик и пустил в петуха поленом. Петух подпрыгнул и кинулся к воротам.

– Убью, проклятый! – неистово орал Карих, – достигну!.. – совал он ногой в ботик, а ботик падал.

На галерее засмеялись. За пылавшими стеклами я видел смутно ее фигуру. Окно открылось, и высунулся чайник. Я видел маленькую ручку и белую манжетку. Ручка вытряхивала чайник. И тут же подбежал Карих и нежно подмел метелкой.

– Бо-же, какой вы ми-лый! – услыхал я небесный голос, и у меня заиграло в сердце.

– Я всегда с… с удовольствием для вас! – шаркнул ботинком Карих и споткнулся.

Вся галерея зазвенела, словно разбились стекла. Половинки окна раскрылись, и я увидал… виденье! Она была царственно прекрасна. Во всем белом, с двумя пышными темными косами, перекинутыми на грудь, она нежно склонилась из окошка. Косы ее качались, колыхались. На белом, как снег, лице ярко алели губы. Зинаида?…

– Как все зазелене-ло… – сказала она, мечтая. – В Нескучном теперь…!

– Знаменито теперь на «Воробьевке»-с! – вмешался Карих. – Видал, проехали гармонисты… А то хорошо на лодоч-ке-с!.. «Вниз да по матушке по Волге-с!»

Окно закрылось. Я едва оторвался от забора.

X

Подходя к крыльцу, я увидал конторщика Сметкина, который утром читал «про счастье». Он раскланялся, мотнув на мои тетрадки:

– Жара вам теперь-с, с экзаменами! Сам, бывало, страдал ужасно, перед дипломом!..

Его усики и прыщи показались особенно противными, и я сказал:

– Наши экзамены не чета вашим, городским! Да ты и училища-то не кончил, выгнали тебя! Мне Василий Васильич говорил…

Он по-дурацки ухмыльнулся: – Выгнали… А в каком смысле выгнали? Надо знать. А дяденька в меховом деле понимает только. А я сорок рублей в месяц получаю! Вот вам и выгнали!

– И нечего здесь болтаться! – закричал я.

– Извините, я к тетеньке хожу! – нагло ответил он.

– Тетенька не на нашем крыльце! И потом… – вспомнил я слова Гришки, – ты гнилой… можешь нас заразить!

Он подскочил ко мне, так что я поднял книжку.

– А за это я… исколочу! – проговорил он злобно. – Ты, кишочки зеленые… смотри!..

И как раз появился Женька! Он подошел «полковником», налился кровью и пробасил:

– В-вон отсюда!!! Или я тебя… вышвырну!..

Он сказал так решительно, словно железным голосом, что Сметкин сейчас же сдал.

– Да они ко мне придираются, а я только… к тетке сюда хожу!

– Связываться со швалью… – сказал Женька, толкая плечом конторщика.

– Ноги ему поломать!.. – послышался голос кучера. – Ты, гнилой черт, лучше не заявляйся! Знаю, чего ему надо! За Пашкой привдаряет, давно гляжу…

– Вот-дак ловко! – побледнел конторщик. – И не думал… Они мне «Листок» давали про «Чуркина», я и дожидался!..

«Листок» я ему давал, передавала Паша. Мне стало стыдно, и я сказал:

– Это верно, за «Листком» он ходит…

И мы ушли.

– Ну что, было? – спросил я Женьку. – Встретил ее на улице? Я из окошка видел.

– А, видел… Пока ничего… Посоветоваться к тебе…

Это мне польстило. Когда мы пришли в мою комнату, Женька насупил брови и сказал нехотя:

– Гм!.. Хотел под дверь ей сунуть, да черт у ворот сидел!..

– Какой черт?! – удивился я.

– Домовой хозяин. А то девчонки…

Я ничего не понял. Какие девчонки, где?…

– Она же рядом, соседи ваши, Постойки…

У меня пошло перед глазами.

– Она?!. с роскошными волосами?!. – воскликнул я.

– Так вот… – сказал он мимо меня и кашлянул. – Чего ты так? Разве ты с ней знаком?…

Сердце мое сжималось, но я сдержался.

– Конечно… недавно… она познакомилась со мною… через забор… – Через забо-ор!.. Какое же это…

– Она хотела даже… подарить мне поцелуй!

– Ого! – насмешливо сказал Женька, но губы его скривились.

– И я чувствую, что она… Ну, это… для тебя не интересно. Хочешь послать письмо? – насмешливо сказал я. – Попробуй…

– Нечего и пробовать! – заносчиво крикнул Женька. – Мы уже переговорили… раньше заборных комплиментов! Пожалуйста, не форси, что можешь стать на моей дороге! Глупо. Да и рано, только четырнадцать!..

– Во-первых, давно пятнадцать, а все дают шестнадцать! И я… произвожу впечатление на… же-нщин! Что у меня нет усов, это только… наивная девушка может!.. И у Аполлона тоже нет усов, а все… признают! Женщины ценят глаза и… ум! Пушкин вовсе не был красив, а все с ума сходили! – сыпалось из меня. – Всякую женщину можно покорить… жаром души и сердца! И все поэты имеют миллион поклонниц!..

Женька слушал насмешливо и почесывал себе нос. Я боялся, что он скажет сейчас такое, что сразу меня убьет. Но он только сказал – «гм… гм!..», – но и это меня убило. Из этого «гм!» я понял, как он уверен.

– Ты всегда признавал только и-де-альную любовь! – насмехался он надо мной. – Можешь и-де-ально любить ее! Не запрещаю! Люби! А я смотрю реально, и она бу-дет моей!

Мне представились ее косы и царственно-бледное лицо, и я остро почувствовал – что теряю!

– А я по одному ее голосу чувствую, что она недоступна… ничему низменному и грязному! Да ты не в старуху ли влюбился? – пробовал посмеяться я. – Повивальная бабка, акушерка? Жирная старуха в бородавках? Но у ней уже есть любовник, «Рожа»!

– «Ро-жа»?! – поразился Женька. – Не может быть!..

Я ему рассказал про «Рожу». А сердце ныло. Я оглядел его длинный нос, выпуклые глаза, «рачьи», его долговязую фигуру. Не может такой понравиться! Ну, пококетничает… А у меня… И Паша в меня влюбилась, а над Женькой всегда смеется.

– Так ты в эту старуху врезался? – пробовал я дразнить.

– Нечего дурака ломать! – рассердился он. – Она – ученая акушерка, красавица… Читал на вывеске – «Акушерка, С. К. Постойко»? Она и есть.

А я думал, что это – повитуха!

– Конечно, я мог бы подождать до субботы и проводить из церкви, но надо ковать железо, пока горячо! И Македонов советует… Написал признание в любви и прошу свиданья… хотел под дверь сунуть, чтобы сегодня же приходила в Нескучный… прошу решительного ответа. А этот черт… и девчонки торчат, увидят!

– Женька, я должен тебе сказать… Она… тоже мне нравится… Я ее давно заметил… она поразительно красива!..

– Да, недурна… – процедил он сквозь зубы. – Не запрещаю… пожалуйста! Я смотрю на нее просто как на красивую же-нщину! Не люблю рассысоливать! Не я, а она мной заинтересовалась? Ясно, что я ей нужен!.. А ты еще слишком молод! Попробуй… – повел он плечом и сплюнул. – Только ничего не выйдет.

– Но почему ты воображаешь, что она так легко смотрит на… на любовь? Она же не такая…

– Есть данные! – сказал он нагло. – Видно сразу, что ищет приключений. И вот, написал письмо… Просмотришь?

Хоть и сосало сердце, но мне польстило, что Женька со мной советуется. В сочинениях он всегда просил просмотреть ошибки и, главное, знаки препинания.

– Если хочешь… – скромно ответил я.

Он достал «Учебный календарь М. О. Вольфа» и вынул письмецо на розовой бумажке. На уголке был голубь, с конвертиком, в веночке.

– Знаешь… катнул стихами! Я так и вспрыгнул.

– Ты… сти-хами?!.

– А что, не могу я, по-твоему, стихами? Чепуха! Ни черта наскоро не вышло, а то бы я… Сдул из Пушкина! Македонов тоже своей из Пушкина. Мелкие стишки, никто не знает…

– Пу-шкина-то не знают?!

– А ты, зубрила, всего Лермонтова знаешь? – спросил он хитро.

– Надеюсь, «Мцыри» даже наизусть могу. И почти весь «Маскарад»…

– А это откуда, помнишь?

Вы съединить могли с холодностью сердечнойЧудесный жар пленительных очей.

– Конечно, помню! Это… из «посмертных стихотворений»!