Нора Икстена - Праздник жизни Страница 17

- И в обманки, часто мы играли в обманки, - увлеченно продолжал Бита-Бита. Он снова стремительно вскочил и на секунду исчез в закутке, где раньше спала Элеонора. Вернулся с обтрепанной колодой карт в одной руке и с такими же старыми бумажными купюрами в другой. - Это не так просто, как вам кажется. - Бита-Бита исподлобья заговорщицки улыбнулся собравшимся, которых, казалось, вся эта история с играми развеселила.

Освободив угол стола, Бита-Бита прежде всего положил на него две солидные кучки - карты и деньги. Потом переставил поближе графин с вином и один бокал.

- При обманках надо пить водку, но обойдемся тем, что есть, - пояснил он. Потом ловко перетасовал карты. Его маленькие ручки обрели совсем иную живость. В них не было ничего общего с грустным мотальщиком клубка, когда он, склонив голову, шмыгал носом у гроба Элеоноры. - Берешь карту, кладешь на стол и врешь или называешь правильную. - Тайком заглянув в свою карту, Бита-Бита победно посмотрел на пришедших прощаться и сказал: - Валет червей. Пока второй думает, перевернуть или не перевернуть карту, первый должен сочинить какой-нибудь завиральный рассказ. - Бита-Бита взглянул на лежащую на столе карту и в задумчивости сморщил свое детское личико. Он вспомнил, как здорово они с Элеонорой сочиняли.

- Валет червей. - Бита-Бита положил карту на стол и бросил невинный взгляд на Элеонору.

Пока Элеонора размышляла, переворачивать карту или нет, Бита начал свой рассказ.

- Темной летней ночью пошел я на берег реки послушать, как птицы поют. Присел в кустах возле белых мостков, принялся в небе звезды считать. Вдруг откуда ни возьмись на мостках девушка голая стоит. Как в сказке - волосы длинные, коромысло через плечо. Зачерпнув воды, девушка села на мостки и, болтая в воде ногами и на месяц глядя, стала напевать песенку - ах, какой месяц белый да ясный, а все ж не такой белый, как мои бедра. Тут лунный свет взвился вихрем и унес девушку со всем коромыслом да с ведрами прямехонько на небо. Когда вихрь утих, я сам, своими глазами видел девушку с ведрами да коромыслом на самой середке месяца, на помощь она звала, а чем я, прах земной, мог ей помочь? Хотя, думаю, она просто дурачилась, на месяце оказавшись.

- Король бубей! - весело воскликнула Элеонора, перевернув карту Биты. Оба дружно опрокинули по глотку. Купюра досталась Элеоноре. - Туз треф. Пришла очередь Элеоноры врать. - Однажды, когда солнышко было еще высоко и все умные люди спали после обеда, пошла я в ближний лес по ягоды. Набродилась по горячим горушкам, ничего толком не набрала, иду, злюсь. Всего-то и видела, что черных гадюк, гревшихся на солнышке. Им-то холодно, хоть на каком солнце грейся. Устала я, чуть с ног не падала и наткнулась вдруг на пригорок, поросший земляничником. А где листья, там и ягоды. Но вместо ягод под ними блестели монеты. Полную корзину насобирала и полный фартук. Насыпала в туфли и в штаны, за чулки засунула, за щеки напихала. Зажала под мышками и в зубах держала. Еле-еле домой тащилась. А по дороге все денежки в пижму превратились. С тем и осталась - и во рту, и в туфлях пуговки пижмы, полным-полно понапихано.

- Туз треф, - перевернув карту Элеоноры, разочарованно сказал Бита-Бита. Оба выпили, и Элеонора к своей купюре добавила еще одну. - Дама червей, - поспешно сбросил следующую карту Бита-Бита. - Весной, как обычно каждый год, посадил я в огороде бобы. Когда два листочка проросли, нарезал кольев из сирени и воткнул крест- накрест, чтобы боб мог вверх расти да цвести пестрыми цветочками. Все бобы как бобы, а один растет, всех обгоняет. Сначала подставил я ему яблоневую подпорку, а он все выше и выше, отыскал я тогда длинный шест, который и сам едва мог удержать, а куст совсем уж к небу взбирается. Махнул я рукой, пусть себе растет, куда хочет, раз такой бестолковый. Как-то утром, когда небо было таким ясным, что глаза слепило, смотрю - боб мой, что кол, небо проткнул, верхушку даже в бинокль не разглядеть. Ствол у него, как у дерева, листья могучие, как у чертополоха. Недолго думая, стал я взбираться по листьям вверх. А чего мне не лезть скоро я уже был выше деревьев, выше птиц. Воздух чистый, как родниковая вода, ни облачка вокруг. Взобрался я прямиком на небо. Исходил его вдоль и поперек и скучно стало. Ни тебе деревьев, ни рек, ни птичьих трелей. Пусто вокруг, тихо и холодно. Посмотрел вниз на землю - Боже ж ты мой, какая красота! Зеленые пуговки лугов и голубые ленточки рек. Быстро стал спускаться. А люди уже прослышали, что за боб растет в моем саду. Все, как ненормальные, хотят на небо взобраться. Ничего, говорю, там нет, и лезть нечего. Да кто ж поверит, пока своими глазами не увидит. Лезли, лезли и, обманутые, обратно возвращались. Охотников было не счесть, весь огород мой потоптали. Рассердился я тогда да и срубил тот боб, чтоб не подманивал да не обманывал.

- Знаю, знаю, червонная дама, - сказала Элеонора, не поймав Биту-Биту на лжи. Оба еще раз ублажили душу, и Бите досталась хрустящая бумажка. - Туз пик, - положила наконец свою карту Элеонора. - В безветренную погоду, когда поверхность воды была как стеклышко, поехала я кататься на лодке. Озеро было словно прозрачное зеркало, дно видно. Перевесилась я через борт и стала смотреть - в водорослях разные рыбы прячутся, по камням водяная змея ползает, ракушки, как дорогие брошки, переливаются, тина дремлет, как толстый волосяной ковер. Я тихо наслаждалась подводным миром. А на середине озера, в самой его глубине, вижу, стоит, как нарисованный, затонувший замок. Решила: кажется мне - ведь столько об этом доводилось слышать! Била я, била веслами по гладкой поверхности, но как только все успокоилось, смотрю стоит замок, как и стоял. Не часто такое случается. Перелезла через борт, нырнула глубоко-глубоко. Ну и ну, какие красоты открылись! Люстры с подвесками, кресла с гнутыми ножками, тяжелые сундуки, потолки расписанные да разукрашенные. Долго я среди этой красоты не стала задерживаться, быстро вынырнула. Забралась в лодку, перевела дух и давай думать, как замок из воды достать. Подумала, неужто гордый такой окажется, что на названия хуторов не отзовется. А ну попробую! И давай во все горло кричать, что на ум приходило - Дукас, Бундули, Драудавас, Энгели, Запраускас, Менгели, Луги, Палеяс, Кальви, Тейцис, Ремпи, Амалия, Шушли... Все понапрасну - остался замок там, где стоял. Сколько ни звала.

Елена смотрела, как Бита-Бита играет сам с собой, азартно переворачивает карты, шуршит деньгами и рассказывает, рассказывает. Так вот кто прятался во время прогулок Элеоноры и Елены вдоль реки в прибрежных кустах - азартный картежник. И ему запрещено было приближаться. Он слушался Элеонору, как верная собачонка, и до могилы хранил их общую тайну. Вечера в этом унылом мире они проводили весело. Жить можно по-разному. И время повсюду течет по-разному. И часто одни смеются над тем, что у других вызывает слезы. И мелочи жизни люди воспринимают по-разному. Так одинаково рождающиеся и так одинаково умирающие.

Гости смотрели на Биту-Биту, как на исчезнувшие письмена, которые кто-то открыл заново. И попытался прочесть. И с каждым прочитанным знаком нарастало чувство свободы и самой обыкновенной радости, тонувших в безвестности и забвении нанесенных песком времен, пронесшихся над ними. У кого-то уже не осталось сил радоваться, кто-то смотрел на них, и жизнь казалась ему бессмысленной и глупой игрой, кто-то хотел включиться в игру, кто-то считал, что все еще впереди, кто-то вспомнил предупреждение - "уже гораздо позже, чем ты думаешь", перед кем-то память встала стеной, словно тяжелые решетчатые ворота старой крепости, кто-то...

- А еще мы играли в "Умри"! - воскликнул Бита-Бита и опустил голову, словно в чем-то был виноват. - Теперь играть больше не надо, - добавил он, и на глаза его навернулись слезы. Подождав, пока рассеется грусть, Бита-Бита все же стал рассказывать: - В "Умри" можно играть, когда хочешь. Когда разговариваешь, когда готовишь, когда работаешь в саду. Только надо, чтоб было двое. И тут один вдруг кричит:

"Умри!" - и второй застывает, как столб, что бы ни делал. А первый кривляется, второго смешит по-всякому, пока тот тоже не начинает смеяться и оживает.

Больше уж так не поиграешь. Ее уже не рассмешишь. И "Вот тебе талера..." уже не будет, и "Гроша в горшке", и "Башмачника", и "Жмурок", и "Хитрого слуги" - ничего больше не будет. - И Бита-Бита так горько залился слезами, что у провожающих, глядя на него, сердце чуть не разрывалось от жалости. Он плакал, как ребенок беженцев, разлученный с родителями, как невеста, потерявшая жениха, как мать, у которой отняли дитя, как мужчина, который утратил любовь.

Крышка всем играм. Пора закругляться. Хватит играть. Игры пошли прахом.

У Тодхаузена сердце готово было выскочить из груди. Он встал, налил Бите-Бите вина и дружески обнял его за плечи. Бита-Бита плакал навзрыд, и Тодхаузен погладил его по голове. Они не смотрели друг на друга, только Елена смотрела на Тодхаузена. Слезы застилали ей глаза, но она видела блюдечко волос Биты-Биты и руку Тодхаузена на нем. И полюбила эту руку с первого взгляда. Из этой руки поток невероятной жизненной силы перетек в нее. И показался ей светом, льющимся сквозь стеклянную крышу высокого-высокого дома, до которой ей во что бы то ни стало надо добраться, хотя лестница, ведущая вверх, может быть бесконечной.