Илья Салов - Грачевский крокодил. Вторая редакция Страница 17

Вложив письмо это в конверт и тщательно запечатав, он бросился в кухню.

— Няня! — крикнул он, — как бы письмо это переслать барышне грачевской?..

— Отчего же не переслать? Можно! Послать батрака, и конец делу… Теперь мы хозяева в доме-то, что хотим, то и делаем!.. Наша власть!..

— Так пошли его скорее.

— Ты, батюшка, покушать не хочешь ли?

— Ты прежде письмо отправь! Да строго-настрого закажи, чтобы передал его самой барышне, Мелитине Петровне, в собственные руки… Ну, ступай, ступай.

И, повернув старуху за плечи, он чуть не вытолкнул ее из кухни.

Немного погодя Асклипиодот сидел уже за столом и с жадностью пожирал приготовленный для него обед, а старуха нянька сидела рядом с ним и любовно, с улыбкой заглядывала ему в лицо, причитывая нараспев;

— Кушай, батюшка, кушай!.. Кушай, родименький мой, ласковый!.. Уж и поплакала я за эти дни-то… Кушай, батюшка, кушай!..

Но Асклипиодот, вряд ли обращал внимание на причитания старухи. Он был слишком счастлив! Открытое лицо его, опушенное маленькой бородкой и окаймленное рассыпавшимися кудрями, дышало довольством. Он съел тарелку жирного борща, съел студня с хреном, добрый кусок жареной баранины с зелеными, свежими огурцами, выпил кружки две холодного, прямо со льда принесенного, квасу и, расцеловав старуху за хлеб за соль, пошел спать в свою комнату.

XXII

В то же самое утро, только что Анфиса Ивановна проснулась, как в спальню к ней вошла Домна и объявила, что ночью что-то приходило в сад и что садовник. Брагин, не желая более жить в таком страшном месте, просит сегодня же расчесть его. Анфиса Ивановна, только чтобыло успокоившаяся, даже обмерла со страха и не заметила, как псалтырь вывалился у нее из рук. Домну била лихорадка. Позвали Брагина. Он вошел в комнату мрачный и нахмуренный, а более всего перепуганный.

— Что такое еще случилось? — чуть не со слезами спросила Анфиса Ивановна.

— Я и сам не знаю, что! — проговорил Брагин: — но только оставаться у вас я более не могу. Я таких страхов никогда не видывал.

— Да что такое? — говори ради бога.

— А вот что. Должно быть, этак часу в первом ночи, вышел я из своей сторожки, и послышалось, как будто что-то шумит в кустах сирени. Я стою и слушаю… Шум раздавался, и вместе с тем слышался как будто какой-то шепот, словно как кто шипел, и треск сухих сучьев. Я подумал себе: беспременно крестьянские ребятишки пришли малину воровать либо смородину; дай, думаю, изловлю хоть одного. Воротился в сторожку, обул валенки, взял дубинку и пошел. Около сирени остановился, слушаю, все тихо, ничего не слыхать. А ночь была темная, хоть глаз выколи. Я пошел по дорожке к малине, как вдруг направо от меня что-то блеснуло. Я остановился, смотрю, а напротив меня, в кустах-то, два огненных глаза, да прямо так на меня и смотрят… Я так и присел, да как крикну караул… и в ту же секунду глаза потухли, и по кустам пошел такой треск и шум, что я отродясь такого не слыхивал.

— Крокодил! — в один голос вскрикнули старухи.

— Так ты его видал? — спросила Анфиса Ивановна.

— Я только видал два огненных глаза.

— А когда ты закричал караул, ты видел, как он бросился?

— Я вам говорю, что ночь была темная, а шум я слышал, а потом, немного погодя, я слышал, как затрещал плетень, как будто кто-нибудь через него перепрыгнул… На крик мой прибежал Карп с колотушкой. Я рассказал ему, как было дело, но только что отошли мы с ним от этого места, как в акациях опять послышался треск… Тут уж мы давай бог ноги и прямо в людскую.

— Это непременно крокодилы, и, непременно самка с самцом! — проговорила Анфиса Ивановна. — Кажется, Знаменский говорил мне, что об эту пору они кладут яйца… Ты не смотрел, яиц там не было?

— Утром мы все туда ходили, но ничего не нашли.

— И никаких следов не заметно?

— Какие же могут быть следы… Трава, точно, была помята, а следов никаких… А вот плетень, точно, погнут, и как раз на том самом месте, откуда раздался треск. Воля ваша, Анфиса Ивановна, а вы меня разочтите, я у вас не останусь.

Анфиса Ивановна чуть не со слезами на глазах принялась упрашивать Брагина не покидать ее, объяснила ему, что только на него одного и надежда, так как он человек военный, доказавший на службе свою храбрость, и дело кончилось тем, что Брагин расчувствовался и решился остаться, с тем, однако, непременным условием, что спать он будет не в садовой сторожке, а в людской, вместе с другими.

Как только Анфиса Ивановна оделась, так в ту же минуту, не помолившись богу, отправилась рассказать о случившемся племяннице, но комната ее была заперта, и Мелитина Петровна спала самым безмятежным сном.

В это самое время к экономке Дарье Федоровне, сидевшей в своей комнате, вошел Иван Максимович и, помолившись на образа, перед которыми теплилась лампадка, присел на сундук.

— Насчет говяжьих делов пришел справиться, — проговорил он. — Корову зарезал ухорокую — оторви хвост! Сорок — пятнадцать дал.

— Уж не знаю, нужна ли говядина-то! — сказала экономка.

— Кухарка говорила, что вся похарчилась.

— Коли похарчилась, так, значит, вези.

— Насчет задку, а то, может, и передочка ничего?

— Нет, заднюю часть, самую лучшую.

— Говядина и толковать нечего — первый сорт, из Петербурга, с овцу… Постом, и то не грех есть… Ну, а насчет крокодилов-то, как дела идут?

Дарья Федоровна махнула рукой и рассказала все случившееся ночью.

— Вот где греха-то куча! — проговорил Иван Максимович, заливаясь смехом. — Вот так с волком двадцать!..

— А у батюшки-то, отца Ивана, — начал он немного погодя, — вчера насчет полицейского занимались, сам становой на ухорской тройке приезжал!..

— Что еще случилось?

— Насчет, вишь, петербургского-то! Скорпион, что ли, он прозывается, сын-то его…

— Ну?

— Письмоводитель рассказывал… Вишь, парень-то в Москве с приятелем жил на одной квартире… ну, и занялся по слесарному мастерству, насчет, значит, замочных делов, да и того… на чугунку и марш!.. Приятель-то спохватился, а денег-то нема.

— Неужто украл? — спросила Дарья Федоровна.

— Украсть, значит, не украл, а так, выходит, по-приятельски, по карманной части занялся, а чтобы там в Москве не получить насчет шейного или затылочного, он сюда тягу… А из Москвы-то по почтовому отделению бумагу с овцу прислали, читали, вишь, всю ночь и то до конца не дочитали… а как только рассветало, уж отец Иван в Москву, да денег с собой, Вишь, с волком двадцать взял. Вот где греха-то куча!.. Насчет, значит, тушения поехал хлопотать, чтобы ухорский-то по острожному департаменту не угодил…

XXIII

Возвратясь с Рычи, Иван Максимович зашел в лавку Александра Васильевича Соколова и передал все слышанное им от Дарьи Федоровны. Не прошло часа времени, как в Рычах всем уже было известно, что в саду Анфисы Ивановны прошлого ночью садовник Брагин видел двух крокодилов, самца и самку, собиравшихся класть яйца. Весть эта дошла и до г. Знаменского, успевшего уже кое-что прочесть из полученных от Вольфа книг, и хотя относительно ловли крокодилов он ничего подходящего к делу не почерпнул, но тем не менее, обдумав серьезно предпринятое им, он составил довольно подробный план действий, каковым и порешил руководствоваться. Он убедился, что способы, до сего времени употреблявшиеся им для поимки крокодила, не достигали цели и потому оказались неприменимыми. Мужики, которых он обыкновенно приглашал, под конец напивались всегда до того, что теряли всякое сознание и забывали не только про крокодила, но даже не понимали, что именно творилось с ними самими!.. Следовательно, чтобы достигнуть цели, необходимо было продумать что-нибудь другое: подыскать людей, которые относились бы к делу с подобающею серьезностью и которые не напивались бы до положения риз. Только тогда, при такой обстановке, можно будет ожидать благоприятных результатов.

Как только г. Знаменский додумался до этого, так в ту же минуту вспомнил недавно прочтенную им в «Сыне отечества» статью об ученых обществах Германии, Англии и Франции. Он вспомнил, что нечто подобное происходило на съездах немецких естествоиспытателей; что ежегодные съезды эти стали же более и более принимать характер увеселительных собраний, так что специальная цель, в сравнении с празднествами, играла лишь незначительную роль. Поэтому сделалось необходимым устроить отдельные частные съезды, посвященные какой-нибудь отдельной отрасли естествознания, и пригласить к этому делу людей серьезных и любящих науку. Каких результатов достигло этим общество естествоиспытателей, ясно доказывает происходивший в университетском городе Иене, над председательством профессора Цителли, из Мюнхена, съезд немецких антропологов и геологов. Ни Вирхов из Берлина, ни Декен и Шафгаузен из Бонна, ни Фрас и Хельдер из Штуттгарта, ни Кольман и Иоганнес Ранке из Мюнхена, никто из них на съезде этом не помышлял об увеселениях, а напротив, со всею энергией преследовали предпринятую ими на себя задачу. Итак, ясно, что следует воспользоваться примером немецких ученых, образовать общество с известною целию и выбрать членами этого общества людей более или менее благоразумных.