Всеволод Иванов - Канцлер Страница 17

— Выполнил поручение? Хорошо. Ты свободен, голубчик. — Князь зевнул и добавил по-старчески. — О-хо-хо…

— Разрешите спросить, ваша светлость?

— Покороче, голубчик. Мне, кажется, спать пора.

— Что с изменником?

Горчаков, зевая, переспросил:

— С каким? А-а, с графом?.. Он наказан, голубчик. Как я и обещал, жестоко наказан. А что это с вами?

— Я тоже жестоко наказан, ваша светлость, хотя и по другому поводу.

— Наказаны?.. — И позвал: — Лаврентий, халат!

Слуга входит.

— Лаврушка, ты что, спишь, негодяй? Халат!..

Опять к Ахончеву:

— Наказаны, голубчик? Значит, несчастны? Я вам дам совет, как найти лучший способ быть счастливым. Для этого надо полюбить несчастье…

— Я полюбил своё несчастье, ваша светлость, но отнюдь не получил счастья.

— Ещё придёт. А ты думаешь, ко мне счастье пришло уже? Э, куда! Заглянет на минуточку, и то спасибо. Я и рад. Вот сейчас на тебя гляжу, радуюсь — счастье.

Слуга принёс и подаёт Горчакову халат.

— А халат зачем?

— Приказали халат, ваша светлость.

— Вот и врёшь. Я приказал вместо фрака, что на мне, сюртук.

В парке ударил звонкий выстрел.

— Слышишь звонок? — зевнул Горчаков.

— Выстрел? — встревожился Ахончев.

— Холостой, голубчик. Значит, всё хорошо сделано, и я могу работать спокойно. Россия! Силищи-то много, а вооружения не хватает, вот и приходится таким, как я, работать день и ночь… Пиши вот теперь письмо турецкому министру, объясняй, как это я ему подарил подарок, а какой — неизвестно…

Ахончев делает движение, чтобы что-то сказать, Горчаков не заметил этого.

Глава четвёртая

Зал во дворце, где заседает конгресс, поражал обилием дверей, золочёных, широких, громадных, будто приспособлены они для великанов. Посередине зала тянулся стол, поставленный «покоем», то есть в виде буквы «П».

В самом центре стола приставлено высоченное кресло для председателя конгресса, а между усечёнными концами расположился стол поменьше, на нём же постелена громадная карта Балкан.

Разгар дня. Бисмарк и Радовиц беседовали у окна, не обращая внимания на то, как изредка открывалась та или иная дверь, в зал заглядывал чиновник и, увидав Бисмарка, испуганно скрывался.

— Особенно же Москва недовольна поведением немцев, — сказал Радовиц.

Бисмарк задумчиво повторил:

— Особенно недовольна поведением немцев на конгрессе? А немцы довольны Москвой, спросили бы вы?

— Как Берлин является воплощением молодой Германии, так и Москва молодой России. Если б мне удалось, не сочтите это, ваша светлость, за хвастливость, если б мне удалось попасть в Москву на положении Наполеона, я б её сжёг с большей тщательностью.

— Однажды я возвращался с охоты… там я встретил трёх медведей… но, кажется, я уже рассказывал вам это? — Радовиц сделал предупредительный отрицающий жест. — Впрочем, мне сегодня не до медведей и охоты. О чем это я?

— По-видимому, о Москве, ваша светлость.

— О Кремле. Я стоял на его стенах и думал о несчастной доле немецкого народа, осуждённого проливать кровь за приобретение Москвы ради интересов Наполеона. А стыд поражения, который немцам пришлось разделить? О, вы правы, Радовиц, хотя вы и мыслите крайне резко. Москва всегда мешала мне, ей полезно б погореть, как и Парижу.

— Москва интригует и поддерживает князя Горчакова, ваша светлость. Простите меня, но вы держитесь с ним слишком мягко. Он закусил удила, срывает нам союз с Австрией и хочет добиться, чтоб конгресс голосовал за передачу Бессарабии России.

— Конгресс — Европейский конгресс, а Горчаков — Восток.

— Боюсь, что сегодня европейцы хотят побыть несколько мгновений на восточной почве.

— Да?.. — Бисмарк надвинул каску на брови и, размышляя, сделал несколько шагов строевым шагом вдоль стены. Повернулся, шагнул обратно и остановился против Радовица, вытянувшись во фрунт, насколько это позволяла его фигура. Горчакову действительно привозили ружьё Шасспо?

— Полиция не совсем твёрдо уверена в этом,

— Она уверена только в одном, — раздраженно прервал Бисмарк, — что я глупее её! У ней под носом свершаются преступления, а она хлопает глазами. Он принялся считать на пальцах, загибая их тщательно и крепко. — Книжка анекдотов. Ружьё Шасспо. Бегство Клейнгауза. Пальцев не хватает!..

— И добавьте — убийство графа Развозовского.

Бисмарк неожиданно обрадовался:

— Труп обнаружен?

— В реке, неподалеку от парка загородного дома князя Горчакова.

— В каком состоянии труп? Вы видели его?

— Обезображен, но узнать можно.

Бисмарк сменил тон на подозрительный:

— Полиция узнала? Опять скажут, Бисмарк запугал полицию…

— Я и сам видел, ваша светлость.

— Я вам верю, Радовиц, хотя вы и пылки, чрезмерно пылки. Но, надеюсь, вы понимаете, какая на мне лежит ответственность, если я намекну, что князь Горчаков замешан в убийстве графа Развозовского?

— Я направил графа в дом Горчакова по вашему желанию.

— Вы хотите сказать, чёрт возьми, что по моему желанию эти скифы убили графа Развозовского? Я вовсе не желал его смерти, и я не уголовный убийца.

— Граф Развозовский покончил с собой.

— Лжёте! Куда направлен был выстрел?

— В затылок.

— Сам себя в затылок?! Что за чепуха! Его убили! Да, его убили, потому что, если русский Двор на этом конгрессе сорвётся с моего повода, нас ждут большие осложнения, чем убийство какого-то там гусарского полковника. Его убили! Я согласен с вашим мнением, Радовиц. Итак, Развозовский вышел в парк из дома Горчакова?

— За графом шли двое. Один с фонарем, по-видимому слуга. Другой с ружьём…

— Кто был с ружьём?

— Князь Горчаков.

— А-а. Затем?

— Возле беседки фонарь потушили. Наши наблюдатели за дальним расстоянием не могли установить, что там происходило. Минут через сорок в парке раздался выстрел. Горчаков застрелил графа Развозовского.

— Восьмидесятилетний старик?

— Вы лучше моего знаете нравы русских, ваша светлость, но даже и мне известно, что у них могут стрелять и столетние, раз они пожелают.

— Материалы следствия при вас? Или дело поведёт второй Клейнгауз, чёрт бы его побрал!.. — Бисмарк сделал несколько строевых шагов, командуя себе: Ать-два, ать-два, поворот. — Остановился. — Хорошо, я согласен. Я делаю по-вашему, Радовиц.

— И вас не обманет свойственная вам государственная мудрость, ваша светлость. Прошу вас дать мне знак, когда вы сочтёте удобным намекнуть на причастность князя Горчакова…

— Никаких мелодрам! Никаких знаков! Я намекну об этом, когда сочту необходимым остановить Горчакова. — Повернулся. — Ать-два. Равнение, равнение держи! — приказал себе Бисмарк. — Равнение, кому сказано! — Зашагал, размышляя. — Я скажу: «Радовиц, дайте мне материалы следствия». Да, я так скажу. Врага надо бить в упор! Как медведя. Кстати, я не рассказывал вам о четырёх медведях?.. Дьявольски неприятная история, и, если б не моя прежняя практика в уголовном суде, я бы, Радовиц, никогда не пошёл на ваше предложение.

— Вы напрасно сомневаетесь, ваша светлость. Удар безошибочный. — Бисмарк стал удаляться. — Ваша светлость!.. — Бисмарк гневно обернулся. — Графиня Развозовская, писательница… она со своей подругой просит разрешения осмотреть перед заседанием исторический зал конгресса.

— Здесь не музей, и мы не фигуры из паноптикума.

— Она, надо полагать, ещё не знает о смерти отца, — напомнил Радовиц. Её присутствие рядом… крики… в случае намёка… могут оказаться полезными…

— Вы дьявольски надоедливы, Радовиц! Пустите. — И он ушёл. — Ать-два, ать-два, равнение, равнение держи!..

Радовиц распорядился вошедшему чиновнику:

— Графине Развозовской и госпоже Ахончевой разрешено пробыть здесь не более десяти минут. Кресло председателя стоит низко. Вы забываете, что в нём князь фон Бисмарк.

— Кресло его светлости на четверть метра выше остальных, ваше превосходительство. Мы опасались, что будет чересчур высоко…

— Князь фон Бисмарк никогда не будет сидеть чересчур высоко, молодой человек! Прибавить ещё четверть метра!.. — И Радовиц поспешно уходит.

Вскоре двери распахнулись. Появились чиновники и офицеры европейских государств. Офицеры несли небольшие флажки, каждый своей страны, все флажки были на подставочках. Они ставили эти флажки против тех кресел, в которых будут сидеть уполномоченные. Чиновники несли портфели и бумаги. Зал враз наполнился шумом, разговорами, шуршанием.

Горчаков вошёл с картой в голубой обложке, той, что размечали для него Развозовская и Ахончева. Капитан-лейтенант Ахончев торжественно и аккуратно поставил против кресла князя русский флажок. Горчаков развернул карту, посмотрел в неё и подвинул ближе к английскому флажку, а сам отошёл к окну. Ахончев же увидел карту и хотел было идти к ней…