Для особого случая - Анастасия Викторовна Астафьева Страница 17

За всю прогулку им встретилась только старуха, выползшая на лавку за калиткой погреться на солнышке, да почтальонка проехала на велосипеде.

– Вот они, наши перемены, Федя, – горько сказала Паня. – Зря ты приехал. Ничего тут тебя не ждёт… Работы нет. Пенсию и ту не пойми как носят. Третий месяц уж дожидаемся. Хорошо своя картошка. А хлеб да чай под запись в магазине дают…

– Думаешь, в городе лучше? – перебил её сын. – Нам на заводе зарплату утюгами и женскими китайскими пальто стали выдавать: иди, перепродавай, если жить хочешь. А потом и вовсе в бессрочный отпуск… Я и на стройке, и на рынке… надоело. – Он помолчал, собираясь с мыслями, и заговорил тихо, глухо. – Мама, ты не бойся меня… не рада ты мне, вижу ведь… думаешь, на шею твою приехал?.. гулять, думаешь, опять?..

У Пани острый ком встал в горле, до боли, она и дышать перестала, и идти дальше не смогла. Слёзы сами покатились по её щекам, и она стыдилась их и никак не могла сдержать. А Федька продолжал:

– Летом огород, сенокос, дом подлатать надо, хватит работы. А к зиме – в лес. Мужик, что меня подвозил, звал в артель, говорил, можно заработать. Дрова-то всегда нужны, и кругляк они гонят на продажу в Москву… Ты прости меня, мама, прости, что я… непутёвый такой у тебя… хочу новую жизнь начать. Сорок пять лет – самый срок…

Они давно вышли за деревню и сидели в берёзках на краю оврага, на прогретой солнцем мягкой траве, среди которой часто белели маленькие цветки земляники. Сын всё говорил и говорил, мать слушала и плакала, и старалась верить в его слова и обещания. Ей так хотелось любить сына. Просто любить, легко, светло, ничего не боясь, ничего не ожидая плохого. Так, как любила она его маленького, чистого, до всех этих бед. Ведь любила же? Как давно это было. И было ли? Словно в другой жизни…

Живет моя отрада

Тесный зал районного суда оказался забит людьми до отказа, а любопытные всё пёрли в дверь из коридора, хотя бы постоять, хотя бы краем уха послушать. Виданное ли дело – ветеран Великой Отечественной, уважаемый всеми человек, бывший депутат сельского совета, инвалид, глубокий старик – и покалечил человека! Да ведь как покалечил – руку отрубил! В местной прессе называли это уголовное дело «резонансным» – красивое слово, пусть не всем понятное. На заседание суда даже приехали репортёры из областной газеты. Пришли представители районной администрации. Члены ветеранской организации. Адвокат подсудимого, прокурор. И, конечно, вся семья Зориных. Вызванные в качестве свидетелей, они вчетвером сидели на передней лавочке.

Полина, сорокалетняя внучка подсудимого, от стыда и горя не знала, куда себя деть, низко наклонившись, прятала лицо в ладонях и, кажется, плакала. Рядом с ней сидела старенькая сухонькая тётушка, её бесцветный покорный взгляд застыл на пустом кресле судьи. Дальше парой разместились отец Полины и её мать Василиса Андреевна. Отец, такой же сухонький и тихий, как тётушка, то и дело доставал из кармана пиджака пачку сигарет. Курить в зале, разумеется, было нельзя, и он всё вертел, мял в пальцах сигаретину, всё нюхал её. Василиса Андреевна восседала гордо, с прямой спиной, зло поглядывая на раскисшую дочь, на подавленного мужа, на собравшихся зевак. Но ни разу не взглянула она на потерпевшего, притулившегося у окна на соседней лавочке. Здоровый взрослый мужик, он бережно нянчил забинтованную и подвешенную на лямке за шею культю. Его поведение чудовищно раздражало Василису Андреевну, виделось показным, демонстративным.

Суета у входа в судебный зал вдруг усилилась, толпа расступилась, и в образовавшийся узкий проход вошёл сперва молоденький конвойный, а за ним уверенной походкой, с прямой спиной шагнул высокий крепкий старик, которому на вид нельзя было дать больше семидесяти пяти. Ни на кого не глядя, подсудимый проследовал за барьер, ограждённый решёткой. Замыкал шествие второй конвойный, он довольно сурово попросил посторонних покинуть зал и закрыл за ними дверь.

Взволнованная Полина пыталась посмотреть деду в глаза, но тот сел на своё место и устремил спокойный взгляд в пустоту.

– Встать, суд идёт! – громко сказала девушка-секретарь, и все собравшиеся последовали её призыву.

Судья – женщина лет пятидесяти, в очках с дымчатыми стёклами, за которыми нельзя было угадать выражение глаз, коротко взглянула на собравшихся и начала заседание. Когда зачитывалось обвинительное заключение, она разрешила подсудимому присесть, если ему тяжело стоять в силу возраста. Но Андрей Яковлевич отрицательно мотнул головой и остался на ногах. И вот тут, на какой-то миг, взгляды деда и внучки встретились. В воспалённых глазах родного старика Полина увидела такое глубокое страдание, такую тоску и муку гордого волка, попавшего волею судьбы на цепь, что невольно вскрикнула и зажала ладонями рот, чтобы не разрыдаться в голос.

* * *

Иван нетерпеливо продрался сквозь заросли ивняка, оцарапав веткой щеку, и жадно набросился на Полину.

– Подожди ты… подожди… – шептала та сквозь поцелуи. – Соскучился? да?… дурачок!

– Ах ты моя… сладкая ты моя… – мурлыкал Иван, стискивая её всё крепче, прижимая горячее.

– Выпил опять? Ведь выпил?..

– Да самый чуток, – ласково проворчал он, с наслаждением пряча лицо в пышной тёплой женской груди.

Вдруг Полина напряглась, оглянулась.

– Подожди! – сказала уже неласково, прислушиваясь к чему-то. – Тихо! Тссс!!!

Медленные синие сумерки спускались на посёлок. От болотистых низин поднимался туман. С железной дороги доносились переговоры дежурных. Затем стихли и они.

– Ну что ты? Что ты? – зашептал Иван, возобновляя поползновения.

Но настроение Полины уже изменилось. Упираясь в его плечи, она выпросталась из объятий, присела на поваленное дерево. Иван сел рядом. Закурил. Полина резко и больно выбила папиросу у него изо рта.

– С ума сошёл?! Сколько просила не курить при мне? Мать учует, прибьёт.

– Да чтоб тебя!.. Так и будем по кустам прятаться? А зима придёт?

– Нору в сугробе выроем… – горестно ответила Полина. – С милым рай где? Везде. Только не в родном дому…

– Да это ж средневековье какое-то! – вспылил Иван и, заикаясь, как это с ним бывало в минуты возмущения, заговорил. – К-к-когда ты ей уже признаешься? Я хочу, чтоб всё к-к-как у людей, чтоб свадьба, гости чтоб. Привыкнет. Простит. Поймёт же, наконец,