Раннее, раннее утро - Павел Вежинов Страница 17

Пожарник внимательно посмотрел на него и улыбнулся. Вопреки всем рассказам о нем, его сухое угловатое лицо казалось добрым и приветливым.

— А кто же за ней будет присматривать?.. Мать целый день в поле… Теперь не как когда-то, теперь там и зимой и летом работают.

— Да, конечно, — сказал Эмил. — Поэтому вы и в город переехали?

Пожарник дружелюбно засмеялся, но ничего не ответил.

— Нет, я серьезно вас спрашиваю, — сказал Эмил.

— Серьезно так серьезно, — сказал пожарник. — Вы ведь из газеты?

— Из газеты…

— И другие все про это спрашивали… Я им говорю, как людям, — низкий был трудодень! А они словно не понимают… Может, потому ничего и не пишут?

— И сейчас низкий? — спросил Эмил с любопытством.

— Нет, сейчас-то хорошо, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить…

— Значит, можно было немножко и потерпеть…

— Говорите, можно было! — живо откликнулся пожарник. — А по-моему — нельзя было. Я так считаю: мужчина должен приносить в дом… А если он приходит с пустыми руками, что ж он за мужчина?

Дверь открылась, и в комнату вошла женщина. Ее круглое лицо казалось оживленным, крепкие полноватые ноги твердо ступали по земле. Хотя кувшин теперь был пуст, острый запах снова пощекотал чувствительный нос Эмила. Этот капустный рассол, наверное, не был похож на тот, что иногда будто из милости подавали в клубе. У этого и запах, и цвет были куда аппетитнее. Эмил к сожалением увидел, что она засунула кувшин в шкаф. Повернувшись, она всплеснула руками и воскликнула:

— Господи, что за ребенок! Опять заснул!

— Пускай спит, — сказал пожарник.

— В эту-то пору!.. Если он сейчас будет спать, он ночью не заснет…

Только теперь Эмил заметил, что на кровати спит ребенок. Мать разбудила его, и он встал на постели. Это был мальчик лет четырех или пяти, со светлыми, еще сонными глазками, которые с откровенным любопытством уставились на гостя. Он казался худеньким, тонкие ножки были обуты в простые чулочки, розовые штанишки с резинками стягивали их под коленками. Одет он был в несколько разноцветных кофточек, севших и свалявшихся от стирки. Они с трудом были застегнуты одна поверх другой, так что мальчик едва не задыхался в них.

— Дядя! — крикнул он обрадованно.

— Здоро́во! — сказал Эмил.

— Здоро́во! — ответил мальчик.

Все засмеялись, кроме старухи, которая все так же пристально смотрела в одну точку. Пожарник поспешил воспользоваться хорошим настроением.

— Чем ты нас угостишь, жена?

— Кофе? — спросила женщина.

— Кофе? Гостя обидим…

Жена снисходительно засмеялась, словно хотела сказать: «Ищешь ты повода!»

— Капустки немножко нарежь, огурчиков соленых…

— Я свое дело знаю, — сказала женщина.

— И солонинки…

— Знаю, знаю…

— Домашняя солонинка! — пояснил пожарник. — Не то что покупная. Да и сливовица особенная… Увидите…

— Вы и других журналистов так угощали? — улыбнулся Эмил.

— Э, нет… они в дирекцию приходили…

— Ну, тогда ясно, почему они не написали.

Пожарник посмотрел на него, прищурившись, словно хотел понять, шутит он или говорит серьезно.

— Кто их знает! — ответил он и вдруг спохватился: — Да вы, если хотите курить, курите, дома можно…

Эмил так стремительно полез в карман, что пожарник засмеялся.

— Пятнадцать лет курил, — сказал он. — А как надел эту куртку, делать нечего, пришлось бросить. Целый год был как больной, на людей тошно было смотреть…

Он вздохнул и добавил с горечью:

— И до сих пор мучаюсь — восемь лет уже…

Хозяйка принесла две миски и начала накрывать на стол. Эмил с удовольствием смотрел, как легко и проворно сновали ее огрубевшие руки. Когда все было готово, она обернулась к ним и ласково сказала:

— Ну, теперь пожалуйте к столу!..

Пожарник так красноречиво вздохнул, что Эмилу сразу стало ясно — из всех небогатых удовольствий его жизни это занимало одно из первых мест. Пока он наливал водку в маленькие рюмки, лицо его совсем смягчилось, а во взгляде появилась нежность.

— Чокнемся?

— Чокнемся! — согласился Эмил.

— За газету чокнемся!.. Чтоб правду писала! А ты, жена?

Женщина присела у печки и смотрела на них с улыбкой.

— Вы уж без меня…

— Пьет она, пьет! — заявил Янаки. — Только вот при гостях стесняется…

Он громко захрустел красной соленой морковкой и весело взглянул на старуху:

— Бабушка, дать тебе морковку?

Жена укоризненно посмотрела на него.

— Солонинки, сынок! — неожиданно ясным, хоть и хрипловатым голосом ответила старуха.

Мальчик захлопал в ладоши и запрыгал по кровати. Пожарник подцепил вилкой кусок солонины и, обойдя вокруг стола, осторожно поднес к самому ее носу. Старушка протянула сухую и черную, как птичья лапа, руку, ухватила солонину и быстрым жадным движением засунула ее в рот. Пожарник постоял некоторое время, глядя на нее, веселые глаза его погасли, он помрачнел. Старушечий рот двигался быстро, но разжевать, видно, ничего уже не мог. Янаки вернулся к столу.

— Старость — не радость! — сказал он тихо.

— Да, — рассеянно ответил Эмил, так как в этот момент был занят тем, что смаковал сливовицу.

— И бедность — мученье, но горше старости муки нет! — продолжал философствовать пожарник. — Я призна́ю, что коммунизм построен, когда выдумают лекарство против старости. Что, я не прав? Конечно, люди все равно будут умирать, от смерти не уйдешь… Но если б без старости и мучений…

— Не такое это простое дело, — сказал Эмил.

— Знаю, что не простое…

— Представьте себе, что американцы выдумают такое лекарство? Что же, скажем, что у них коммунизм?

Янаки, видно, не знал, что ответить.

— Кто б его ни выдумал, хорошее было бы дело, — сказал он, поколебавшись.

— И не только в этом загвоздка… Даже когда человек стар и болен, ему трудно расставаться с жизнью. А если он будет полон сил, это будет настоящая трагедия…

Янаки медленно покачал головой.

— Я б от такой трагедии не отказался, — сказал он убежденно. — Пожил бы лет двести или триста. И пусть бы душа сначала устала, чтоб ничего больше на этом свете ее не соблазняло… Тогда и умирать легко… Разве не так?

После третьей рюмки Янаки, не ожидая вопросов, начал рассказывать, как, по его выражению, он спас здание от «стихийного пожара». Рассказывал он медленно, очень точно, но немножко книжно. Заметно было, что он не в первый раз передает эту историю, и, может быть, поэтому чувство внутренней гордости и удовлетворения успело притупиться. Склонившись над блокнотом, Эмил старательно записывал. После нескольких рюмок история показалась ему довольно интересной, он уже чувствовал, что не осрамится с очерком. Наконец Янаки кончил и, довольный, откинулся на стуле. Подняв голову от блокнота, Эмил невольно посмотрел на женщину. Вид у нее был испуганный и встревоженный.

— Янаки, а что ж ты мне этого не говорил? — воскликнула она.

— Как же не говорил? —