Николай Лесков - Житие одной бабы Страница 18

- Не о чем тебе со мной гуторить, - отвечала Настя, потупив голову и прибавляя шагу.

Ей все становилось неловче; Степан ей казался страшным, и она от него бежала.

- Что ты бежишь? - спросил Степан.

- Ко двору спешу.

- Чего опешить, ночь еще велика.

Настя промолчала.

- Посидим, - оказал Степан. Настя не отвечала.

- Посидим, - повторил Степан и взял Настю за руку. Настя оттолкнула нетерпеливо его руку и гневно оказала:

- Это что затеял!

- Бог с тобой! Чего ты! Неш я худое думал? Я только так, побалакать с тобой, - отвечал Степан, нимало не сконфузясь. - Я вот что, Настасья...

Настя шла молча.

- Слышь, что ль? Я... по тебе просто умираю. Настя не поднимала глаз и все шла.

- Скажи словцо-то! - приставал Степан.

- Что тебе сказать?

- Полюби меня.

- Поди ты с любовью!

- Ведь мы с тобой оба горькие.

- Так что ж.

- То-ись, господи, как бы я тебя уважал-то! Настя не отвечала.

- Так ведь жизнь-то наша пропадает, - продолжал Степан.

- Мало, видно, тебе еще твоего горя-то, любви захотел.

- Да неш любовь-то горе?

- А то радость небось из нее будет?

- Да хоть бы пропасть за тебя, так бога б благодарил.

Настя опять не отвечала.

- Горький я, - произнес Степан.

- Полно плакаться, у тебя неш мало.

- Да что они мне? тьфу! Больше ничего. Меня твоя душа кроткая да доля кручинная совсем с ума свели. Рученьки мои опускаются, как о тебе згадаю.

- Что болтать! Когда ты меня зазнал-то? Когда полюбить-то было?

- Тянет меня к тебе, вот словно сила какая, на свет бы не глядел; помер бы здали тебя.

- Прощай! - сказала Настя, повернув к своему задворку.

- Касатка моя! голубочка! постой на минутку.

- Прощай, не надо, - повторила Настя и ушла в двор.

Всю ночь снился Насте красивый Степан, и тоска на нее неведомая нападала. Не прежняя ее тоска, а другая, совсем новая, в которой было и грустно, и радостно, и жутко, и сладко.

Прошло три дня; Настя не видала Степана и была этому словно рада. Он косил где-то на дальнем загоне. Настя пошла вечером опять стряпаться, а Степан опять сидел на рубеже. Хотела Настя, завидя его, свернуть, да некуда. А он ей уж навстречу идет.

- Здравствуй! - говорит.

- Здравствуй! - отвечает Настя, а сама загорелась.

- Я ждал тебя, - говорил Степан.

- Зачем ждал?

- Помолиться тебе за мою любовь за горькую.

- Ничего из этого не будет, - отвечала Настя.

- Да за что ж так! Аль ты мне не веришь?

- У тебя есть жена, ребята. Их смотри лучше.

- Я все равно пропаду без тебя.

- Я этому не причинна.

- Противен я тебе, что ли? так ты так и скажи.

Настя промолчала.

- Дай хоть рученьку подержать.

Настя ничего не отвечала и не отняла руки, за которую ее взял Степан. Так они дошли до Настиного задворка.

- Скажи: будешь ты меня любить? - спросил Степан.

- Прощай, - отвечала Настя и скользнула в ворота.

Ей было жаль Степана. Его она подвела под свою теорию, что всем бы людям было счастье любовное, если б люди тому не мешали. Настя чуяла, что она любит Степана и что ей его любить не следует.

Отстряпалась Настя; старик запряг ей телегу, и она повезла сама в поле пищу.

- Нехай лошадь там останется до вечера, - сказал свекор. - Мне не по себе, пусть кто из ребят вечером приведет али Домка приедет.

Повезла Настя обед. Под ярочком, слышит она, дитя плачет. Смотрит, бабочка идет в одной рубахе, два кувшина тащит со щами да с квасом, на другой руке у нее ребенок сидит, а другое дитя бежит издали, отстало и плачет.

- Мама! мама! ножки устали, ой, мама! - кричит ребенок, а мать идет, будто не слыша его плача. Не то это с сердцов, не то с усталости, а может, с того и с другого.

Нагнала Настя мальчика, остановила лошадь - и посадила ребенка в телегу. Дитя ей показалось будто знакомым. Мать, услышав, что ребенок перестал плакать, оглянулась. Настя узнала в ней Степанову жену.

- Уморилась ты, бабочка? - сказала Настя Степановой жене.

- Смерть устала, - отвечала та.

- Садись, я тебя довезу.

Баба поблагодарила, отдала Насте грудного ребенка, поставила кувшины и села.

- Что ты малого-то заморила? - спросила Настя, гладя по голове мальчика, который жевал данную ему Настей пышку.

- А пусто ему будь! Измучил он меня. Тут тяжела, а он орет. Чего увязался? - крикнула она на мальчика.

Мальчик ничего не отвечал и, дернув носом, опять укусил конец пышки.

- Любит, знать, тебя, - заметила Настя.

- Как же! Баловаться ему хочется: "К бате пойду!" - передразнила она ребенка. - Далеко ушел?

- Видно, отца любит?

- Да как же! Все баловство одно.

Настя рассматривала Степанову жену. Теперь она показалась ей совсем хорошенькой, но в глазах у нее она заметила какое-то злое выражение.

У Прокудинского загона Степанова жена сошла и понесла свои кувшины; а за нею по колкому жнивью, подхватывая ножонки, побежал мальчик, догладывая свою пышку.

Весь этот день Настя жала не разгинаясь и все думала о себе, о Степане, о его жене, о своем муже, о Степановых детях, о людях, наконец опять о себе и о Степане. Выходило, по Настиному, что Степан этот - жалкий человек, и жена его - тоже жалкий человек, и сама она, Настя, - жалкий человек; а любить ей Степана не приходится. Да и не то что Степана, - я и никого уж, решила она, не приходится. "Другие так правда, дарма что замужние, да любят, ну а мне, - думала Настя, - как?.. Каков он ни есть свой закон, надо его соблюдать. А жизнь-то, жизнь! так она и канула и гинула. Хоть бы лихой был у меня муж, хоть бы тиранил меня, мучил бы, да только б человек он был, как люди. Хоть бы намучил, да было б мне с ним хоть узнать, уведать, что такая есть за любовь на свете! А то, что я такое? Ни девушка, ни вдова, ни замужняя жена..."

Настя заплакала и, смаргивая слезы, жала с каким-то азартом, чтобы не видали ее заплаканных глаз.

Как свечерело, Домна уехала; наработавшаяся девка-батрачка упала под крестец и заснула мертвым сном. В поле стало тихо. Спал народушко, и ни голоса нигде не было слышно человеческого. Грусть, тоска одолела Настю. Не спалось ей: то ей казалось, что около нее что-то ползает, то ноги у нее немели, то по телу ходили мурашки, и становилось страшно. Настя встала, прошлась по загону, облокотилась на один крестец и стала смотреть на луг, по которому бежит Гостомля. "Ведь вот поди ж, "акая я зародилась! - думала Настя. - Теперь небось на всем клину души живой нет, все спит, а я... и устали на меня нет". Насте припомнился Крылушкин, как он ее утешал, как ее Пелагея жалела. Из-за горы показался красный, кровяной месяц. Настя вспомнила, как хорошо пел Крылушкин, как он хвалил простые песни и хотел приехать, чтоб она ему песню спела. "У Степана славные песни", - оказала она и, летая от думы к думе, незаметно как завела:

Ах ты, горе великое,

Тоска-печаль несносная!

Куда бежать, тоску девать?

В леса бежать - листья шумят,

Листья шумят, часты кусты,

Часты кусты ракитовы.

Пойду с горя в чисто поле,

В чистом поле трава растет.

Цветы цветут лазоревы.

Сорву цветок, совью венок,

Совью венок милу дружку,

Милу дружку на головушку:

"Носи венок - не скидывай,

Терпи горе - не сказывай".

Не заметила Настя, как завела песню и как ее кончила. Но только что умолк ее голос, на лугу с самого берега Гостомли заслышалась другая песня. Настя сначала думала, что ей это показалось, но она узнала знакомый голос и, обернувшись ухом к лугу, слушала. А Степан пел:

Как изгаснет зорька ясная,

Как задремлет свекровь лютая,

А моя жена сварливая,

Выходи, моя лебедушка,

Во зеленую дубровушку,

Во густой куст во калиновой.

Соловьем я свистну, молодец,

На мой посвист ты откликнешься

Перепелочкою-пташечкой,

Свое горе позабудем мы,

Простим грусть-тоску сердечную.

Выходи, моя зазнобушка,

На совет, любовь, на радощи,

На зеленую кроватушку.

Приголубь меня, касаточка!

Расчеши мне кудри русые;

Посмотреть дай в очи черные,

Целовать дай плечи белые.

"Господи! чтой-то он меня словно манит своей песнею", - подумала Настя, сбросила с крестца два верхние снопа и, свернувшись на них, уснула.

V

Был Настин черед стряпаться, но она ходила домой нижней дорогой, а не рубежом. На другое утро ребята, ведя раненько коней из ночного, видели, что Степан шел с рубежа домой, и спросили его: "Что, дядя Степан, рано поднялся?" Но Степан им ничего не отвечал и шибко шел своей дорогой. Рубашка на "ем была мокра от росы, а свита была связана кушаком. Он забыл ее развязать, дрожа целую ночь в ожидании Насти.

В этот же день, в полудни, Степан приходил на Прокудинский загон попросить водицы. Напился, взглянул на Настю и пошел.

- Иль Степанушка невесел! Что головушку повесил? - сказала ему Домна. Аль жена вчера избранила?

- Да, - отвечал нехотя Степан и совсем ушел.

Жнитва оставалось только всего на два дни. Насте опять нужно было идти стряпать. Свечерело. Настя дошла до ярочка и задумалась: идти ли ей рубежом или нижней дорогой. Ей послышалось, что сзади кто-то идет. Она оглянулась, за нею шел Степан.