Юрий Домбровский - Державин Страница 18

- Чистые звери, - говорили некоторые. С ними не соглашались.

- Будешь зверем, коли есть нечего, - возражали им, - у них только и есть, что шапка да конь. Им ведь тоже житье не слаще нашего.

- А что им не жить? Травы в степи много.

- С хорошей травы русский начальник прогнал, а эту и верблюд лопать не станет, - отвечали им, и на этом разговор прекращался вовсе.

Иногда в толпе вспыхивала ссора.

Несколько людей выходили из отряда и, ругаясь, набрасывались друг на друга.

Но до драки обыкновенно дело не доходило. Бойцов сейчас же разнимали, и через полчаса они опять уже мирно ели из одного котла, перевязывали друг другу опухшие ноги, расшибленные головы и засыпали около одного огня.

На отдыхе распрягали лошадей, снимали тяжелые, пахнущие железом котлы, наливали их водой или набивали снегом, и пока повара - это были тоже мужики в косматых зеленых тулупах - сыпали в них бурое зерно, мужики сидели около огня, далеко протянув вперед толстые от наверченных тряпок ноги, и душевно разговаривали.

Когда ночевали под открытым небом, костров было особенно много, и люди, сидящие около них, издали напоминали птичью стаю, слетевшуюся на огонь маяка.

Ели эти люди много и остервенело, до отвала. Не торопясь, по-крестьянски хлебали они мутную жижу, вылавливали ложкой бурые куски мяса и, положив их на загорбок ложки, тщательно остуживали, совали в рот и жевали томительно долго.

Невдалеке от костра заводили в деревенские дворы своих лошадей темногубые всадники с быстрыми рысьими глазами и отдувающимися крыльями ноздрей. Они давали лошадям сено, сыпали овес и терпеливо поили их из ведер тяжелой колодезной водой. Деревенские ребята смотрели на всадников с удивлением и прижимались к матерям.

Дикие всадники, которыми их пугали с детства, - воры, губители и убийцы - были теперь смирны, деловиты и немногословны. К удивлению ребят, они и не думали резать своих хозяев. Стройные и прямые, они стояли около лошадей, смотрели им в глаза и тихонько и нежно перебирали бронзовыми пальцами тяжелые от пота холки.

В избе, где помещался атаман, было всегда навалено много бумаги, горела лучина, и несколько человек наклонялись над картой, нарисованной на желтом куске пергамента. Извилистой красной чертой была отмечена линия похода. Она начиналась от станции Берды и кончалась Самарой, помеченной на карте черной звездой. Дорога шла мимо деревень и сел, которые изображались черными пятнами.

Каждый пройденный день Арапов расставлял крестики, урезая красную линию и записывая над ними день и час прихода в деревню. Каждый день красная линия укорачивалась, а крестики уже появлялись около самой звезды. Но самая звезда, черная, загадочная, по-прежнему находилась вне пределов досягаемости. Хотя, по слухам, там и не было крупного боевого отряда, тем не менее последние переходы Арапов не спал совсем. Через каждый час он выходил из избы и ходил по синему, сочно хрустящему снегу. Но смотреть было нечего.

Посты, расположенные на околицах, были в образцовом порядке.

Дозорные не спали, исправно неся за плечами тяжелые, заржавевшие от старости ружья. Они зорко смотрели в голубую метель, часто и без нужды окликая полную и торжественную тишину зимней ночи.

Утром отряд двигался опять.

Скакали всадники, громыхали пушки, впереди на сером аргамаке ехал Арапов, а сзади - два приближенных. Один переводчик с татарского, угрюмый, тонкий, красивый юноша, полурусский, полутатарин, другой уже пожилой, неразговорчивый, с лицом, обезображенным рубцами, с руками, убранными в рукавицы, - на правой руке у него не хватало трех пальцев. Сам царь называл его то графом, то сватом, то просто Егорычем.

Егорыч ехал неторопкой рысью, сосредоточенный и одинокий. Из всех пушкарей, всадников и пехотинцев он был самый молчаливый.

А впереди полка билось, как птица по ветру, облегая тонкое дерево, радужное, обитое золотыми позументами полковое знамя, старое голштинское знамя, принадлежавшее некогда полку Петра Федоровича и сменившее Петербург на дикие киргиз-кайсацкие степи.

VI

Войска ехали в полной готовности.

Впереди артиллерия, за ней конница, за конницей - тяжелая и медлительная пехота. На последней остановке сызнова пересматривали оружие, зарядили пищали, начистили клинки шашек, перебинтовали распухшие ноги. Ехали теперь медленно, высылая вперед дозорных.

Дело в том, что на 30-й версте от Самары раскинулся обширный - в несколько сот дворов - городского вида поселок, не поселок, вернее даже, а небольшая захолустная крепость, укрепленная деревянной стеной и пушками. Населена эта крепость бывшими крепостными, среди которых попадалось много отставных гвардейцев, в былые годы отбывавших солдатчину в Петербурге. Этой крепости Арапов опасался особенно. За день до последнего перехода он опять не спал всю ночь и разговаривал с Егорычем.

- Нет, не сдадут станицы, - говорил он, - солдаты лбы медные, им был бы хлеба кус да водки чарка, они и за нее душу черту отдадут.

Егорыч молча курил трубку.

- Без боя не пройти, - сказал Арапов и покосился на Егорыча. - Хорошо, если там только одна инвалидная команда, а если туда еще Балахонцев со своими войсками пошел!

Егорыч посмотрел на атамана слезящимися, красными глазами.

- Не пошел, - сказал он, не вынимая трубку изо рта. - А пошел, так не пустили. Как ты солдата плохо понимаешь. Солдат, он тоже не дурак, ему своя шкура завсегда барской дороже. Солдат, если кто понять может, для нас самый удобный человек, его уж учили, учили, да и бросили. И генералы учили, и господа учили, и купец учил, и наш брат - ефрейтор учил, утюжили, утюжили его, теперь он самый умный человек на Руси.

Около костров в ту ночь не спали тоже. Здесь все были уверены, что битва будет кровопролитная и жестокая. От стана к стану ходил высокий черный мужик, садился около огня и начинал рассказывать о поселке. Говорил он медленно и складно, и по его словам выходило так, что этот поселок нипочем не взять. В поселке пушек штук пятнадцать, пищалей не счесть, а забор построен из крепких дубовых кольев, да такой крепкий забор, что его нипочем не взять, хоть год под ним стой. Что же касается командира... - тут мужик махнул рукой, - то такая собака командир, что если кто не по его что делает, так засекает на месте. У него солдаты по одной нитке на цыпочках ходят.

- Ишь ты, - удивлялись мужики. - И куда мы в самом деле к черту на рога суемся. Разве нам с такой громадой справиться? И почесать за ухом не успеешь, как голова отскочит.

И, сидя над огнем, они продолжали точить кривые синие ножи, мазать салом скрипучие пищали, набивать порохом и пыжом патроны.

- Еще посмотрим, - говорили они через минуту, вспоминая рассказ черного мужика. - Еще спытаем, кто кого. И не таких мы шустрых видали. Ай бояться их, собак!

В три часа утра Арапов приказал подниматься.

Двигались в серых предрассветных сумерках, и в тончайшем, ломком от утреннего холодка воздухе звуки были особенно обострены и отчетливы. Голубой туман окутывал людей, лошадей и повозки.

Шли долго.

Наконец за поворотом дороги в разрыве тумана показались овраги. Желтый, замерзший песок, ковыль, снег, и в снегу голубые горы валунов. Летом здесь бежала речка, и теперь над черным льдом был переброшен ветхий, трясущийся от каждого шага березовый мостик.

- Ну, теперь уж скоро, - сказал черный мужик, взглянув на мостик. Теперь не больше трех верст осталось.

По плотному синеватому снегу сначала переправились люди, потом лошади, мостик скрипел, гнулся, но выдерживал.

- Мост-то не разобрали, - заметил черный мужик, - знать, не ждут нас, а то бы приготовили нам подарков.

Егорыч, наблюдавший со стороны за ходом переправы, резко обернулся на голос.

- Ну, и вышел дурак, - сказал он равнодушно. - Не видишь, мост-то снизу подшит новыми досками, значит, напротив того, сидят, ожидают.

В толпе зашумели.

Действительно, свежие еловые доски, видимо, подбитые совсем недавно, сверкали внизу моста.

- Дела, - вздохнул черный мужик, - вот и понимай теперь, к чему это.

- Да ай солдату сладко живется? - отозвался на его голос старик с мягкими, как лен, волосами и глазами почти небесной голубизны. - Эх ты, Аника-воин! Ты у меня спроси. Я сам в солдатах почти двадцать пять лет прослужил, так все прошел, и там, скажу, такая же честь: в зубы, да взашей, да в ухо, да опять в зубы. Вот и вся наука. - Он поглядел на черного мужика. - Ты вот поживи с мое, а потом и вякай. А я тебе скажу так, кого солдатская вошь не ела, да кто под шпицрутенами не прыгал, тот и вовсе ничего не знает. И такое мое мнение, что они и вовсе стрелять не должны.

Свистя и гикая, перетаскивали через мостик пушки.

Они шли гуськом, медлительно и важно, подняв к небу тяжелые черные хоботы.

И уже почти закончили переправу, когда вдруг споткнулись на одной, особенно тяжелой и упорной.

Человек десять толкали ее сзади и с боков, а она не двигалась, - стояла на месте и на все усилия отвечала коротким и глухим гулом.