Петр Краснов - Выпашь Страница 18

— Верно, ее затея, — брезгливо садясь в коляску, сказал Петрик. — Ей бы жидовскую балагулу подать, ту сумела бы обрядить.

Замятин, коренной русак, — он сам был курянин — Курской губернии, — в доме держал русский тон. Ничего китайского или японского. Ничего из Шанхая или Нагасак. Никаких шелков, вышивок, лака, слоновой кости или клуазонне. Все из Петербурга и Москвы. Прислуга тоже у него была русская.

Ранцевых встретил лакей из запасных заамурцев в чистой белой рубахе, подпоясанной зеленой шелковой ширинкой — по-московски, как у Тестова в трактире ходят половые, и горничная в кружевной наколке и белом переднике с фестонами на черном коротком платье, — субретка из оперетки. От лакея пахло грушевой помадой, от горничной — луком и дешевыми духами.

В гостиной, где их встречали хозяева, Валентине Петровне бросились в глаза безвкусица и смешение стилей. Фальшивые Обюссоны лежали на полу, по стенам были развешаны поддельные гобелены. Между ними в широких золотых лепных рамах висели пейзажи: зеленые парки с прудами, поросшими ряской, с отразившимися в них белыми березками "под Волкова" и дворики с лучом солнечного света на гнилых досках забора "под Левитана". Над диваном в черной раме висела хорошая копия Поленовской "Христос и грешница".

Старый Ржонд, перехвативший Ранцевых до хозяев, — он хотел «шаперонировать» им — шепнул Петрику:

— Не сочти, миленький, сию картину за веревку в доме повешенного.

Замятин, среднего роста, плотный человек, в русой мягкой бородке, сероглазый, веснушчатый в пикейном белом жилете и кителе чортовой кожи нараспашку, шаркающей походкой подкатил к Валентине Петровне.

— Как я рад вас видеть у себя, дорогая, — фамильярно обратился он к ней. — Матильда! — Валентина Петровна!

Матильда Германовна, разговаривавшая с генералом Заборовым, спокойно и величественно подошла к Ранцевым. Ей было под сорок. Она была красива той тяжелой, властной красотой, какой бывают красивы еврейки. Большие, миндалевидные, черные, томные глаза в глубоких синих обводах, с длинными в полмизинца, загнутыми густыми ресницами горели. Размах тонких бровей был правилен. Тяжелые, жирные, не очень опрятные волосы были убраны в модную прическу. Высокая, крупная, в меру полная, с открытой грудью, в ожерельи, она сразу обращала на себя внимание. Лицо было подкрашено. Румяные губы алчно улыбались. Тонкий нос с шевелящимися ноздрями выдавал ее восточное происхождение. На ее лице играла торжествующая, хищная улыбка. Она смотрела на Петрика, как богиня на жертву.

— Такая должна была быть Саломея, — шепнул Старый Ржонд Петрику и повел его навстречу Матильде Германовне.

— Вот вам, Матильда Германовна, и наш казарменный отшельник, — сказал он громко.

— Мы знакомы с мосье Ранцевым. Я его в церквэ видала на свадьбе, — жестко сказала хозяйка.

Гостиная была полна гостей. Но дам было мало, как и везде на Дальнем Востоке.

Была толстая, осанистая, в каком-то пестром платье — вероятно модели Харбинского портного-китайца — жена генерала Заборова, «обожавшая» карты и лото, и еще — очень тонкая, чернявая, совсем оса на задних лапках, жена одного инженера — и докторша Березова. Остальные, а было еще человек пятнадцать, были мужчины. Хозяева никого не представляли Ранцевым.

Петрик в толпе гостей узнал адютанта Ананьева, отрядного доктора Березова в черной прямой «ассирийской» бороде, следователя барона Ризена, проезжего — про него много говорили "на линии" — ученого батюшку в чесучовой рясе с большим академическим крестом, подрядчика Барышева в русской поддевке до колен и в высоких сапогах.

Остальные были инженеры. Одни были в форменных кителях с инженерными петлицами с топором и якорем, другие в легких летних штатских костюмах. Преобладал белый цвет, не шедший к тяжелой и аляповато убранной гостиной.

Отвыкшие от большого общества Ранцевы растерялись немного.

Матильда Германовна овладела Валентиной Петровной и повела ее к дивану, где молодой человек в пенснэ что-то с жаром рассказывал осе на задних лапках и двум пожилым инженерам.

Молодого человека представили Валентине Петровне.

— Имел удовольствие с супругом вашим осматривать Шадринскую заимку сейчас после преступления… Следствие в моих руках. И я все раскопал. Удивительное необычайное преступление… И уже все раскрыто. Вот я о нем и рассказываю.

— Ах, очень, очень интересно! — пожимаясь узкими плечами, жеманно сказала "оса на задних лапках". — Садитесь, душечка. Барон нам снова расскажет начало.

Странное волнение охватило Валентину Петровну. Она села в кресло и стала слушать.

Ей казалось, что она знает гораздо больше, чем этот торжествующий своим удачным расследованием судейский чиновник.

ХХV

— Это, господа, необычайно интересное преступление. Это смесь самого низкопробного садизма с религиозным фанатизмом. Оказывается, — с полгода тому назад Шадрин встретил в лесу зимою… Заметьте, господа, ужасно там глухое место — двух женщин и с ними мужчину лет около пятидесяти. Это явление — это мое, господа, предположение, мой синтез, догадка моя — так его поразило, что он стал перед ними на колени и начал креститься.

— Но, позвольте, кто же это все видел? — спросил инженер с петлицами статского советника.

— Я допрашивал офицера Кудумцева и потом одного китайца, соседа Шадрина, владельца ханшинного завода. Оказывается Шадрин одну из встречных дам признал за богородицу…

— Китайская богородица, — пожимая плечами, сказала оса на задних лапках.

— Да… Представьте… Там — так говорили китайцы — даже чудеса бывали… А в общем все сводилось к хлыстовщине, к радениям… Туда, оказывается, много народа шаталось. И деньгами и натурой жертвовали. И вот… я полагаю… что там… как бы сказать при дамах…

— Да говорите, что уже тут… не институтки сидят, — полыхнула большим животом генеральша Заборова.

— По-видимому так… Обладай — а я тебя потом задушу.

— Сама и душила? — спросила, сжимаясь комочком от ужаса и отвращения, оса на задних лапках.

— Возможно и сама… А вернее — тот, ее помощник, что всякие фокусы-покусы показывал и за чудеса выдавал.

— Что же? Нашли ее по крайней мере? — сказала генеральша. — Интересно было бы такую посмотреть. Чем взяла! Мне про Шадрина мой генерал рассказывал — кремень человек и душегуб… Это все, барон, Тургеневского "Степного короля Лира" напоминает… Вы помните?

— Как же!.. Евлампиевщина… Поскромнее только, по местному масштабу…

Китайские полицейские там же в лесу нашли очень уединенную фанзу. И в ней труп — очень разложившийся, но узнать было можно — женщины, и белой. И вот у нас предположение — не она ли?

Валентина Петровна задыхалась от волнения. Какой это все был ужас! Трупы ее преследовали и здесь. И где-то близко, казалось, был тот, кого она ненавидела. С трудом скрывая свое волнение, чужим, не своим голосом, задыхаясь, она спросила:

— А его… душителя… не нашли?

В ушах у нее так звенело, что она почти не слыхала ответа.

— Нет!.. Где-же… так скоро… в этих-то дебрях!..

В это самое время ее муж слушал с не меньшим, пожалуй, волнением другой разговор, шедший в том углу большой гостиной, где генерал Заборов собрал около себя большое общество. Петрик пошел туда, чтобы поздороваться со своим начальником, да так там и остался, точно приковала его какая-то сила. Там говорили о войне…

Близкой, возможной… неизбежной.

Генерал Заборов стоял спиною к окну. Он был в свободном коричневатом кителе с низким воротником, с Владимиром на шее. Полный, коротконогий, он заложил руки в карманы тугих рейтуз и бубнил, оттопыривая толстые, сочные губы. Крашеные, черные усы с большими подусниками ходили над губами.

— Это-же, господа, задача России. Вековая задача и цель… Защита славянства.

Австрию мы всегда били — и учить ее следует… Это мое такое мнение. Другим — как нравится.

— Но, позвольте, мое сокровенное мнение сказать, — сказал Барышев, выступая вперед и поглаживая рукою русую в сединах бороду. — Ведь это война-с. И война, не более, не менее, как с Германией-с. А миролюбие нашего обожаемого Государя?

Гаагская конференция и различные международные, так сказать, трибуналы? Ну, там мальчишка Принцип убил эрцгерцога и эрцгерцогиню… Ужасное преступление — так его судить можно, его выдрать можно всенародно-с и публично… Повесить…

— Да, наверно, уже и повесили, — сказал Замятин.

— Но зачем же война-то! — продолжал Барышев. — Ведь это какое разорение всей России! Невозможное это дело. Да готовы ли мы к войне? Как бы не вышло так, как с японцами, что, не спросясь брода, сунулись в воду, ну и вышло… как в лужу!

— Ну это-то… — начал снова Заборов. — Теперь-то у нас и пулеметы, и все…