Алексей Писемский - Люди сороковых годов Страница 18

- Всегда, всегда наши попики вместе с немецкими унтерами брили и стригли народ! - произнес Николай Силыч ядовитейшим тоном.

- Про отца Никиту рассказывают, - начал Вихров (он знал, что ничем не может Николаю Силычу доставить такого удовольствия, как разными рассказами об отце Никите), - рассказывают, что он однажды взял трех своих любимых учеников - этого дурака Посолова, Персиянцева и Кригера - и говорит им потихоньку: "Пойдемте, говорит, на Семионовскую гору - я преображусь!"

Николай Силыч очень хорошо знал этот анекдот и даже сам сочинил его, но сделал вид, что как будто бы в первый раз его слышит, и только самодовольно подтвердил:

- Да, да!

- Потом он с теми же учениками, - продолжал Павел, - зашел нарочно в трактир и вдруг там спрашивает: "Дайте мне порцию акрид и дивиева меду!"

- Так, так! - подтверждал Николай Силыч, как бы очень заинтересованный, хотя и этот анекдот он тоже сочинил.

Дрозденко ненавидел и преследовал законоучителя, по преимуществу, за притворство его, - за желание представить из себя какого-то аскета, тогда как на самом деле было совсем не то!

В один из последних своих походов за охотой, Николай Силыч и Павел зашли верст за пятнадцать, прошли потом огромнейшее болото и не убили ничего; наконец они сели на кочки. Николай Силыч, от усталости и неудачи в охоте, был еще более обыкновенного в озлобленном расположении духа.

- А что, скажи ты мне, пан Прудиус, - начал он, обращаясь к Павлу, зачем у нас господин директор гимназии нашей существует? Может быть, затем, чтобы руководить учителями, сообщать нам методы, как вас надо учить, - видал ты это?

- Нет, не видал! - отвечал в насмешливом тоне Павел.

- Может быть, затем, - продолжал Николай Силыч ровным и бесстрастным голосом, - чтобы спрашивать вас на экзаменах и таким манером поверять ваши знания? - Видел это, может?

- И того не видал, - отвечал Павел.

- Так зачем же он существует? - спросил Николай Силыч.

- Для высшего надзора за порядком, полагаю! - сказал Павел в том же комическом тоне.

- Существует он, - продолжал Николай Силыч, - я полагаю, затем, чтобы красить полы и парты в гимназии. Везде у добрых людей красят краскою на масле, а он на квасу выкрасил, - выдумай-ка кто-нибудь другой!.. Химик он, должно быть, и технолог. Долго ли у вас краска на полу держалась?

- Не более двух недель, - отвечал Павел, в самом деле припомнивший, что краска на полах очень скоро пропала. - Но зачем он их на квасу красил, чтобы дешевле?.. - прибавил он.

- Нет, надо полагать, чтобы не так тяжел запах был; запаху масляного его супруга, госпожа директорша, очень не любит, - отвечал Николай Силыч и так лукаво подмигнул, что истинный смысл его слов нетрудно было угадать.

Все эти толкованья сильно запали в молодую душу моего героя, и одно только врожденное чувство приличия останавливало его, что он не делал с начальством сцен и ограничивался в отношении его глухою и затаенною ненавистью. Впрочем, вышел новый случай, и Павел не удержался: у директора была дочь, очень милая девушка, но она часто бегала по лестнице - из дому в сад и из саду в дом; на той же лестнице жил молодой надзиратель; любовь их связала так, что их надо было обвенчать; вслед же за тем надзиратель был сделан сначала учителем словесности, а потом и инспектором. По поводу этого Николай Силыч, встретив однажды Павла, спросил его:

- А что, был ли ты на поклонении у нового Потемкина?

- Какого? - спросил тот, сначала не поняв.

- У нашего господина инспектора-учителя, женскою милостью бе взыскан!.. Человек ныне случайный... l'homme d'occasion...[126] - проговорил Николай Силыч, безбожно произнося по-французски.

- Нет-с, не был, да и не пойду! - сказал Павел, а между тем слова "l'homme d'occasion" неизгладимыми чертами врезались в его памяти.

Перед экзаменом инспектор-учитель задал им сочинение на тему: "Великий человек". По словесности Вихров тоже был первый, потому что прекрасно знал риторику и логику и, кроме того, сочинял прекрасно. Счастливая мысль мелькнула в его голове: давно уже желая высказать то, что наболело у него на сердце, он подошел к учителю и спросил его, что можно ли, вместо заданной им темы, написать на тему: "Случайный человек"?

- Напишите! - отвечал тот, вовсе не поняв его намерения.

Павел пришел и в одну ночь накатал сочинение. О, каким огнем негодования горел он при этом! Он писал: "Народы образованные более всего ценят в гражданах своих достоинства. Все великие люди Греции были велики и по душевным своим свойствам. У народов же необразованных гораздо более успевает лесть и низость; вот откуда происходит "случайный человек"! Он может не иметь никаких личных достоинств и на высшую степень общественных почестей возведется только слепым случаем! Торговец блинами становится корыстолюбивым государственным мужем, лакей - графом, певчий - знатной особой!"

Сочинение это произвело, как и надо ожидать, страшное действие... Инспектор-учитель показал его директору; тот - жене; жена велела выгнать Павла из гимназии. Директор, очень добрый в сущности человек, поручил это исполнить зятю. Тот, собрав совет учителей и бледный, с дрожащими руками, прочел ареопагу[25] злокачественное сочинение; учителя, которые были помоложе, потупили головы, а отец Никита произнес, хохоча себе под нос:

- Сатирик!.. Как же, ведь все они у нас сатирики!

- Я полагаю, господа, выгнать его надо? - обратился инспектор-учитель к совету.

- Это одень уж жестоко, - послышалось легкое бормотанье между учителями помоложе.

- Зачем ему учиться, ведь уж он сочинитель! - подхватил, опять смеясь, отец Никита.

Николай Силыч, до сего времени молчавший, при последней фразе взглянул на священника, а потом, встав на ноги, обратился к инспектору-учителю.

- А позвольте спросить, тему господина ученика вы сами одобрили?

- Да, я ему позволил ее, - отвечал тот.

- Так за что же и судить его? Тему вы сами одобрили, а выполнена она сколько вот я, прочтя сочинение, вижу - прекрасно!

- Да-с; но тут он указывает все на русскую историю.

- А на какую же указывать ему? На турецкую разве? Так той он подробно не знает. Тем более, что он не только мысли, но даже обороты в сочинении своем заимствовал у знаменитых писателей, коих, однако, за то не наказывали и не судили.

- Мальчик и писатель - две разные вещи! - возразил инспектор-учитель.

- Разное-то тут не то, - возразил Николай Силыч, - а то, что, может, ложно поняли - не в наш ли огород камушки швыряют?

- Что вы под этим разумеете? - спросил инспектор-учитель, окончательно побледнев.

- А то, что если господина Вихрова выгонят, то я объявляю всем, вот здесь сидящим, что я по делу сему господину попечителю Московского учебного округа сделаю донос, - произнес Николай Силыч и внушительно опустился на свой стул.

Инспектор-учитель отвернулся от него и обратился к другим учителям:

- Вы как думаете, господа?

- Лучше оставить, - произнесло несколько голосов.

- Извольте в таком случае! - сказал инспектор-учитель и поспешил уйти.

- Лучше оставить, лучше! - пропищал ему вслед Николай Силыч и высунул даже язык.

Отец Никита только развел руками. Он всегда возмущался вольнодумством Николая Силыча.

Павел все это время стоял бледный у дверей залы: он всего более боялся, что если его выгонят, так это очень огорчит старика-отца.

- Что же? - спросил он, усиливаясь улыбнуться, вышедшего из совета Николая Силыча.

- Проехало мимо, оставили, - отвечал тот.

Павел вздохнул свободней.

- Очень рад, - проговорил он, - а то я этому господину (Павел разумел инспектора-учителя) хотел дать пощечину, после чего ему, я полагаю, неловко было бы оставаться на службе.

Николай Силыч только с удовольствием взглянул на юношу и прошел.

По бледным губам и по замершей (как бы окостеневшей на дверной скобке) руке Вихрова можно было заключить, что вряд ли он в этом случае говорил фразу.

- Оставили, господа! - сказал он товарищам, возвратясь в класс.

- Ура, ура! - прокричали те в один голос.

- Ну, теперь я и другими господами займусь! - сказал Павел с мрачным выражением в лице, и действительно бы занялся, если бы новый нравственный элемент не поглотил всей души его.

XII

КУЗИНА

Павел перешел в седьмой класс и совсем уже почти стал молодым человеком: глаза его приняли юношеский блеск, курчавые волосы красиво падали назад, на губах виднелись маленькие усики. В один день, когда он возвратился из гимназии, Ванька встретил его, как-то еще глупее обыкновенного улыбаясь.

- Дяденька ваш, Еспер Иваныч, приехал-с, - сказал он, не отставая усмехаться.

- Ну вот и отлично, - проговорил Павел тоже обрадованным голосом.

- Они нездоровы оченно! - продолжал Ванька.

- Как, нездоров и приехал? - спросил с удивлением Павел.