Песчаная роза - Анна Берсенева Страница 18

Наконец они остановились у какого-то дома. Мужчины вошли в одну его половину, женщины в другую.

– Здесь будешь спать, – сказала Дина. – Спать, есть.

– Но сколько? – проговорила Ксения. – Сколько я буду здесь спать-есть? И зачем?

На эти вопросы Дина не ответила. Сочла ниже своего достоинства объясняться с девчонкой, которая и жива-то лишь потому, что ее из жалости довезли до оазиса.

Что оставалось делать? Ксения принялась разбирать вещи из вьюков вместе с двумя Диниными невестками.

Глава 12

Общая жизнь в медине начиналась лишь вечерами. Спадала жара, открывались двери домов, открывалась и торговля. Особенно оживленно она шла на маленькой площади, где стояла мечеть и устраивались мавлиды – праздники, которые, как объяснила Дина, бывают не только в день рождения Пророка, но и в обычные дни рождения детей, если у их родителей есть деньги, чтобы отметить такое событие.

В первый же мавлид Ксения пошла на площадь вместе с Диной и ее невестками и под шумок нырнула в одну из узких улиц, надеясь найти выход из медины. В оазисе Аль-Голеа, из которого отправлялась папина экспедиция, был французский форт, в других алжирских оазисах тоже. Ксения надеялась, что и этот, туарегский, в котором она оказалась, состоит не из одной лишь медины с ее однообразными темными домами и таким же темным укладом. Но стоило ей только отойти от площади, Кабир догнал ее и велел идти в дом. Ксения видела: он так рассердился, что хочет ее ударить и не делает этого лишь потому, что бить женщин не принято у туарегов.

Вечером Динина старшая невестка Фатима сказала Ксении, что французов в оазисе нет. Попыток сбежать она больше не предпринимала. Недавнее равнодушное бесстрашие развеялось, и при мысли о бесконечных песках ее теперь снова охватывал такой ужас, что даже из дома выходить не хотелось. Тем более что жара набрала силу и днем наружу носа было не высунуть.

Зачем ее держат здесь, Ксения не понимала. Как от работницы толку от нее было не много – печь лепешки, чинить одежду и красить ткани в разные цвета проворные Динины невестки могли и без нее. Сначала она боялась, что неженатый Кабир станет ее домогаться, однако он и пальцем не пытался к ней притронуться, и даже обходил ее взглядом.

И так она жила, будто во сне, день за днем, теряя счет этим бессмысленным дням своей бессмысленной жизни.

Мужчины ходили работать на поле и в рощу, где им принадлежали финиковые деревья – очень мало деревьев, вздыхала Фатима. Женщины занимались домом. Держались они свободно: не закрывали лица не только в доме, но и вне его, одевались в яркие одежды. В Бизерте, куда пришла из Крыма русская эскадра, женщины вели себя совсем иначе, там они напоминали укутанные во всё черное привидения без лиц.

Наверное, из-за кочевой жизни и женщины у туарегов другие, думала Ксения. А может, есть для этого еще какие-нибудь причины, но их она не понимает, потому что они таятся в глубинах сознания этих пустынных людей, которые для нее так же загадочны, как пески Сахары.

Но думала она об этом лишь вскользь. Все ее существо было сосредоточено на том, чтобы не сойти с ума от безысходности и дождаться… Чего дождаться, Ксения не знала, но старалась строить на сей счет хоть сколько-нибудь определенные планы, которые помогали избежать безумия.

Например, на какой-нибудь праздник приедут люди из далеких мест, и ей удастся передать с кем-нибудь из них записку во французский гарнизон, в любой. Да, такая возможность казалась ей наиболее вероятной. И записку она уже приготовила, ведь мало ли как сложится, может, всего минута выдастся, чтобы передать ее.

Чтобы получить бумагу и чернила, Ксении пришлось сказать Дине, что ей нужно записать стихи, которые она сочиняет. К стихам Дина относилась с почтением: она и сама их пела, играя на амзаде – инструменте, похожем на однострунную скрипку. То, что обе жены старшего сына ни играть, ни петь не умеют, вызывало у Дины презрение. Она объясняла это досадное обстоятельство тем, что у Абдаллаха не было денег, чтобы взять двух хороших жен, и не было ума, чтобы имевшиеся деньги потратить на одну, которая могла бы таким образом оказаться получше. Кабир, добавляла она, умнее: копит деньги на достойную жену. Это Ксению успокаивало: она-то точно не считается достойной, так что в отношении Кабира можно не волноваться.

Она записала на одном из полученных листков сонет из «Цветов зла» Бодлера и прочитала его Дине. Та сказала, что Ксения пишет хорошие стихи, и не обратила внимания, сколько бумаги потрачено.

Так что к тому дню, когда в медине происходил очередной мавлид, на который съехались гости, у Ксении была готова записка к главе французского гарнизона с горячей просьбой помочь ей, подданной Российской империи, выбраться из Сахары и попасть во Францию, где она сможет сама о себе позаботиться, никого более не затрудняя. Что никакой Российской империи уже девять лет не существует и она в связи с этим ее гражданкой не является, Ксения благоразумно не упомянула. Трудно представить, что французский офицер не знает таких вещей, но ведь всякое бывает на свете.

Вечером, когда спала жара, на главной площади, которая представляла собою всего лишь небольшую, окруженную домами площадку, собралось много людей. Они смеялись, ели сладости, пели, оживленно о чем-то беседовали, чем-то хвастались. Ксения увидела в толпе Кабира, он показывал человеку, не похожему на туарега, но, несомненно, тоже обитателю пустыни, устрашающего вида меч, который назывался такуба. Она знала, что меч принадлежит Абдаллаху, старшему Дининому сыну. Тот получил его после смерти отца. Кабир завидовал брату, но говорил, что так положено, чтобы меч доставался старшему.

Собеседник Кабира выглядел странно, и Ксения поняла, что это скорее всего инеден. Дина говорила, что инеден непонятно от кого произошли, что они разговаривают с нечистой силой на своем непонятном же языке, и именно нечистая сила помогает им вынимать у людей изо рта больные зубы, а из дырки, которую они умеют проделывать в черепе, инеден вытаскивают больное мясо, от которого, если оно разрастется в голове, человек непременно умрет.

Ксения колебалась, не передать ли свою записку этому инеден. Однако он все же показался ей не только странным, но и необъяснимо страшным. Она рассердилась на себя за то, что поддалась суевериям, но довериться этому человеку не решилась. Выбрать же какого-нибудь