Михаил Салтыков-Щедрин - Современная идиллия Страница 19

- Чудак! да чего же нам остерегаться, коли у нас сердца чисты!

- И с чистым сердцем можно иногда неподлежательно возроптать! Доложу вам, однажды при мне в бане такой случай был. Мылся, между прочим, один молодой человек, а тут же, неподалеку, и господин квартальный парился. Ну, в бане, знаете, должностей-то этих не различишь, только молодой-то человек горячей воды, что ли, недостало - и не воздержись! Так да и перетак; что, мол, это за государство такое, в котором даже вымыться порядком нельзя! Словом сказать, такую пропаганду пустил, что небу стало жарко! И что же! только что он это самое слово вымолвил, смотрит, ан господин квартальный уж и мундиром оброс! В полном парате, как есть, при шпаге и шляпе: извольте, говорит, милостивый государь, повторить! Так как бы вы думали! года с четыре после этого молодой-то человек по судам колотился, все чистоту свою доказывал.

- Фу-ты!

- Оттого-то я и говорю: не всякому знакомству радоваться надлежит. Особливо нынче. Прежде, когда внутренней политикой таперы заведовали, безопаснее было. Потому тапер - ему что! Ежели ему теперича бутылку пива поставить - он и забыл! А ежели и не забыл, так даже того лучше: сам по душе в разговор вступит. Правду, мол, вы, господин, говорите! и то у нас нехорошо, и другое неладно... словом сказать, скверно! да с начальством-то состязаться нам не приходится! Почему не приходится? - а потому, сударь, что начальство средства имеет, и ежели, например... Ну, словом сказать, тихо да смирно - смотришь, ан он и смягчился! Был заблуждающий, а выпил бутылку-другую - и сам в лоно истинных чувств поступил. И всем приятно: и ему приятно, и начальству, и мне, таперу, хорошо.

- Да ведь и мы, братец, его, Кшепшицюльского-то, который уж месяц поим-кормим, да и в табельку малую толику... Должен же он это понимать!

Но Очищенный только скептически покачал головой в ответ.

- Нет у него в сердце признательности, - сказал он, - нет, нет и нет! И самый лучший, относительно его, образ действий - это с лестницы его спустить.

- А за это, ты думаешь, похвалят?

- Ежели протекцию имеете - ничего. С протекцией, я вам доложу, в 1836 году, один молодой человек в женскую купальню вплыл - и тут сошло с рук! Только извиняться на другой день к дамам ездил.

Так мы и порешили: при первом удобном случае спустить Кшепшицюльского с лестницы и потом извиниться перед ним. Затем Очищенный продолжал:

"Быть может, я навсегда остался бы исключительно тапером, если б судьба не готовила мне новых испытаний. Объявили волю книгопечатанию. Потребовались вольнонаемные редакторы, а между прочим и содержатель того увеселительного заведения, в котором я имел постоянные вечерние занятия, задумал основать орган для защиты интересов любострастия. Узнавши, что я получил классическое воспитание, он, натурально, обратился ко мне. И, к сожалению, я не только принял его предложение, но и связал себя контрактом.

Но этим мои злоключения не ограничились. Вскоре после того на меня обратила внимание Матрена Ивановна. Я знал ее очень давно - она в свое время была соперницей Дарьи Семеновны по педагогической части - знал за женщину почтенную, удалившуюся от дел с хорошим капиталом и с твердым намерением открыть гласную кассу ссуд. И вдруг, эта самая женщина начинает заговаривать... скажите, кто же своему благополучию не рад!

И вот сижу я однажды в "Эльдорадо", в сторонке, пью пиво, а между прочим и материал для предбудущего нумера газеты сбираю - смотрю, присаживается она ко мне. Так и так, говорит, гласную кассу ссуд открыть желаю - одобрите вы меня? - Коли капитал, говорю, имеете, так с богом! Капитал, говорит, я имею, только вот у мировых придется разговор вести, а я, как женщина, ничего чередом рассказать не могу! - Так для этого вам, сударыня, необходимо мужчину иметь! - Да, говорит, мужчину!

Только всего промеж нас и было. Осмотрела она меня - кажется, довольна осталась; и я ее осмотрел: вижу, хоть и в летах особа, однако важных изъянов нет. Глаз у ней правый вытек - педагогический случай с одним "гостем" вышел - так ведь для меня не глаза нужны! Пришел я домой и думаю: не чаял, не гадал, а какой, можно сказать, оборот!

Обвенчались, приезжаем из церкви домой, и вдруг встречает нас... "молодой человек"! В халате, как был, одна щека выбрита, другая - в мыле; словом сказать, даже прибрать себя, подлец, не захотел!

С тех пор "молодой человек" неотлучно разделяет наше супружеское счастие. Он проводит время в праздности и обнаруживает склонность к галантерейным вещам. Покуда он сидит дома, Матрена Ивановна обходится со мной хорошо и снисходит к закладчикам. Но по временам он пропадает недели на две и на три и непременно уносит при этом енотовую шубу. Тогда Матрена Ивановна выгоняет меня на розыски и не впускает в квартиру до тех пор, пока "молодого человека" не приведут из участка... конечно, без шубы.

Теперь я именно переживаю один из таких тяжелых моментов. Сегодня утром "молодой человек" скрылся и унес уж не одну, а две шубы. И я, вследствие этого, вижу себя на неопределенное время лишенным крова...

Такова правда моей жизни".

VII

Глумов, который всегда действовал порывами, не воздержался и тут. Не успел Очищенный кончить повесть своей жизни, как он уже восклицал:

- Иван Иваныч! да поселись у нас! Тебе что нужно? Щей тарелку? - есть! водки рюмку? - найдется.

- А ежели, по обстоятельствам ваших дел, потребуются для вас лжесвидетели, то вы во всякое время найдете их здесь... и безвозмездно! - с своей стороны свеликодушничал Балалайкин.

- Господа! заключимте четверной союз! - в восторге отозвался и я, едва поспевая следить за общим потоком великодушных порывов.

Как ни крепился добрый старик, но, ввиду столь единодушного выражения симпатий, не удержался и заплакал. Мы взяли друг друга за руки и поклялись неизменно идти рука в руку, поддерживая и укрепляя друг друга на стезе благонамеренности. И клятва наша была столь искрения, что когда последнее слово ее было произнесено, то комната немедленно наполнилась запахом скотопригонного двора.

- Надобно тебе сказать, голубчик Иван Иваныч, - счел долгом объясниться Глумов за себя и за меня, - что нам твоя поддержка в особенности драгоценна. Либералы, братец, мы. Ведрышко на дворе - мы радуемся, дождичек на дворе мы и в нем милость божию усматриваем. И всякий предмет непременно со всех сторон рассматриваем. И с одной стороны - хорошо, и с другой - превосходно, а ежели при этом принять во внимание, что язык без костей, то лучшего и желать нельзя! Радуемся, надеемся, торжествуем, славословим - и вся недолга. Даже прохожие удивляются: с чего, мол, люди сбесились? Вот, брат, какие грехи! Понял?

Однако Очищенный недоумевал.

- Позвольте вам доложить, - резонно рассудил он, - в чем же тут грех состоит? Радоваться - ведь это, кажется, не воспрещено? И ежели бы, например, в то время, когда я, будучи тапером, занимался внутренней политикой...

- То-то вот и есть, что в то время умеючи радовались: порадуются благородным манером - и перестанут! А ведь мы как радуемся! и день и ночь! и день и ночь! и дома и в гостях, и в трактирах, и словесно и печатно! только и слов: слава богу! дожили! Ну, и нагнали своими радостями страху на весь квартал!

- А главное, радость наша приняла столь несносный вид, что многие сочли ее за вмешательство, - в свою очередь, пояснил я.

- Понимаю. То самое, значит, что еще покойный Фаддей Бенедиктович выражал: ни одобрений, ни порицаний! Ешь, пей и веселись!

- Вот оно самое и есть. Хорошо, что мы спохватились скоро. Увидели, что не выгорели наши радости, и, не долго думая, вступили на стезю благонамеренности. Начали гулять, в еду ударились, папироски стали набивать, а рассуждение оставили. Потихоньку да полегоньку - смотрим, польза вышла. В короткое время так себя усовершенствовали, что теперь только сидим да глазами хлопаем. Кажется, на что лучше! а? как ты об этом полагаешь?

- Чего еще требовать! Глазами хлопаете - уж это в самую, значит, центру попали!

- А оказывается, что этого мало, да и сами мы, признаться, уж видим, что мало. Хорошо-то оно хорошо, а загвоздочка все-таки есть. Дикости, видишь ты, в нас еще много; сидим дома, никого не видим, папироски набиваем: разве настоящие благонамеренные люди так делают? Нет, истинно благонамеренный человек глазами хлопает - это само по себе, а вместе с тем и некоторые деятельные черты проявляет... Вот мы подумали-подумали, да и решились одно предприятие к благополучному концу привести, чтобы не только словом и помышлением, но и самим делом заявить...

Глумов вдруг оборвал и, обратившись к Балалайкину, сразу огорошил его вопросом:

- Балалайкин! не лги, а отвечай прямо: ты женат? Балалайкин на минуту потерялся, так что даже солгать не успел.

- Женат, - ответил он увядшим голосом и в то же время недоумевающе взглянул на Глумова.

- А как ты насчет двоеженства полагаешь?

Балалайкин сейчас же опять расцвел.

- Вообще говоря - могу! - воскликнул он весело, но тут же, не теряя присутствия духа, присовокупил: - Но, в частности, это, разумеется, зависит...