Александр Яшин - Рассказы Страница 19

- Конечно, понимаю! - соглашается Миша. И упрямо твердит свое: - А если неинтересно?

- Родной мой! - теряет терпение мать.- Но это же необходимость. И ты ее осознал. Ну, давай начнем!

-- Необходимость есть, а свободы нет,- отвечает Миша.- Свобода - это когда интересно.

Мать чуть не плачет от досады:

- Голуб-чик мой!..

Но Миша не собирается уступать. Он повторяет:

-- Свобода - это когда интересно!

Мать задумывается и с любопытством смотрит на сына, словно впервые видит в нем живого человека.

- Если так, давай придумаем что-нибудь, чтобы тебе интересно было,предлагает она.

- Давай!

- Дома будем делать зарядку или пойдем в сад?

- В сад, в сад.

Маме лет сорок, она стройна, крепка, в сад вышла в легком пижамном костюме и в тапочках. Миша - в трусиках, без майки, босиком.

В саду прохладно от росы. Птицы в кустах и на деревьях поют усердно, будто делают зарядку.

Солнце едва-едва отделилось от горизонта и продирается сквозь лес - в небо, к простору.

- Становись! - командует мать, утверждаясь ногами на песчаной тропинке.

Миша становится рядом с нею.

- Будем делать то же, что мы делали раньше,- говорит она.- Руки вверх!

- Ну, вверх,- вяло поднимает руки Миша.

- Говори: "Небо!"

- Небо! - с удивлением повторяет Миша.- Вижу небо!

- Руки вниз. Говори: "Земля!"

- Земля! Земля! Земля!

- Руки в стороны. Говори: "Море"!

- Море! - не возражает Миша.

- Поворот вправо - горы!

- Горы! - уже кричит Миша и добавляет: - Ого! А что влево?

- Поворот влево! - командует мать.- Поля!

- Поля! - восхищается Миша.- Вот здорово!

- А теперь давай снова.

Все упражнения проделали во второй и в третий раз. На четвертый раз Миша разочарованно:

-- Опять тоже?

Мать растерялась:

- Тогда придумывай сам.

И Миша стал придумывать сам:

- Птицы в небе! Самолеты! Опять птицы!

- Трава зеленая! Цветы!

- Лес вокруг! - кричал он.

- Олени в горах!

- Хлеб растет!..

На следующее утро Миша сам потянул маму в сад на зарядку. Он приволок с собой прыгалки, мяч и разные палки.

- Хочешь,- предложил он,- мы сегодня поиграем в чехарду?

Должно быть, Миша не ожидал, что мама согласится. А мама согласилась:

-- Чехарда так чехарда. Та же зарядка!

Миша искренне удивился и обрадовался этому.

-- Ну вот видишь,- сказал он маме,- теперь и ты понимаешь, как хорошо, когда свобода. Теперь и тебе интересно.

16 февраля 1963 г.

НЕ СОБАКА И НЕ КОРОВА

Моя сестра, возвращаясь однажды поздней зимней ночью с посиделок с прясницей и с горящим пучком лучины в руках, встретилась посреди деревни с волком. Должно быть, очень голодный, он сидел, скалил зубы и не хотел уступать ей дорогу.

- Ты что, Шарик, с ума сошел? - прикрикнула на него девушка.- Пошел вон!

"Шарик" оскалил зубы еще больше и зарычал, глаза его нехорошо сверкнули. Сестра ткнула ему в морду горящей лучиной.

- Ошалел, что ли? Нет у меня ничего для тебя.

Волк отступил, прыгнул в сторону, в снег.

Когда всполошенные родители сказали моей сестре, что это был волк, а не Шарик, она удивилась и не поверила:

- Какой же это волк, когда он на собаку похож. Собака она собака и есть!

Недавно в Подмосковье к нашей даче подошел лось. Он был так невозмутимо спокоен, с таким хладнокровием, даже равнодушием смотрел на меня, что подумалось: не ранен ли? не болен ли? Самая настоящая корова, домашнее животное!

Я быстро собрал своих ребятишек, крикнул жене, и мы толпой, всей оравой двинулись к лосю, за забор, в мелкий осинничек. Дети радовались: наконец-то они налюбуются диким зверем.

- Какой же он дикий? Какой зверь? - возмутился я.- Захватите с собой хлеба побольше да соли, сейчас мы его будем кормить.

- Что ты, папочка?

- А вот увидите!

Мы осторожно, чтобы не испугать, подходили к лосю все ближе и ближе, а он повернул голову и смотрел на нас совершенно спокойно, без всякого интереса, даже как-то устало. Возможно, он думал, этот неприкосновенный владыка подмосковных рощ, стоит ли, дескать, связываться с этой назойливой мелкотой. Возможно, думал что-то другое. Только вид у него был до того домашний, коровий, до того ручной, что я совершенно осмелел, а вернее сказать, обнаглел,- особенно с точки зрения лося.

- Тпруконь, тпруконь, тпруконь! - стал звать я его, как зовут в деревнях корову, и, протягивая вперед руку с густо посоленным хлебом, пошел к его влажной, к его мокрогубой коровьей морде. Иллюзия была слишком заманчивой.

Hо когда я подошел к нему совсем близко, когда до него оставалось не больше десяти шагов и лось вдруг нервно переступил, я, должно быть, все-таки испугался его величественных размеров и особенно его огромной горбоносой чушки. А может быть, я побоялся, что лось, вдруг переступивший с ноги на ногу и на мгновение обернувшийся назад, убежит от меня? Во всяком случае, я остановился, замер. Затем решился и кинул хлеб ему под ноги.

Этого не надо было делать. Я забылся. Передо мной, конечно, был зверь, а не корова. Зверь, не уступающий в силе медведю.

Лось не побежал от меня, а бросился на меня. Он решил, что я на него нападаю, и сам пошел в атаку. Но бросился на меня он не быстро, без ярости, без воодушевления, лениво, только затем, должно быть, чтобы образумить наглеца и отвязаться от него.

Я закричал. Еще сильнее и, вероятно, еще менее красиво закричали мои дети, моя жена, моя семья. И лось не тронул нас. Он повернулся и, широко раскидывая в сторону огромные голенастые задние ноги, не спеша, скрылся в осиннике. "Ну вас к богу, лучше не связываться!" - казалось, сказал его белый короткохвостый зад.

- Какая же это корова, папочка! - испуганно упрекали меня дети.

-- Да ведь очень уж похож на корову, совсем ручной!

30 января 1962 г.

СТАРЫЙ ВАЛЕНОК

- Ну как жизнь, старина? - ежевечерне спрашивал у своего приятеля седобородый нечесаный Лупп Егорович.

Толстый ленивый кот, давно прозванный Старым Валенком, спросонья поворачивал голову, чуть приоткрывал глаза и нехотя мурлыкал что-то невнятное. Можно было подумать, что он говорил: "И как тебе не надоест из года в год спрашивать об одном и том же? Ну, живу по-прежнему! Вверх головой! Чего тебе еще? Человек!"

Лупп Егорович и Старый Валенок много лет жили вместе, и каждый думал, что он старше другого. По этой простой причине, по старости, они были одиноки, и обоим казалось, будто и дружат они лишь потому, что больше дружить не с кем и остается одно - терпеть друг друга.

Но в их отношениях, кроме семейной привязанности, было взаимное уважение, а временами даже любовь.

Когда кот был молод и прост, он повсюду следовал за своим хозяином. Приохотился Лупп Егорович ходить перед праздником на рыбалку - и кот за ним. Поймает старик мелкую рыбешку: уклейку, пескарика или ершика,- выбросит на берег, а кот ее съест.

- Хоть бы посолил! - потешался над Старым Валенком Лупп Егорович.

Но коту нравилась рыба и несоленая, была бы она живая. Сидит старик с удочкой, не шевелится, а рядом у края воды рыбачит кот, сторожит всякую мелочь, проплывающую возле бережка. Подплывает рыбка совсем рядышком,- в прозрачной воде она кажется крупной,- цапнет ее кот лапой и удивляется, что в лапе ничего нет. А Лупп Егорович хохочет:

- Это тебе не мыши!

Приохотился хозяин в силки рябчиков ловить - и кот начал промышлять птичек в лесу и на огороде.

Со временем приятели даже внешне стали походить друг на друга: Лупп Егорович, обзаведясь большой бородой и пышными бровями вроде двух кошачьих хвостов, все больше смахивал на лохматого кота, а пушистый Старый Валенок на Луппа Егоровича. Но сами они не замечали этого и любезничали друг с другом редко.

Старый Валенок с годами становился высокомерен, заносчив. Он презрительно смотрел со своей лежанки на возвращающегося поздней ночью волосатого Луппа и не трогался с места, даже когда тот начинал его гладить вдоль спины, только вытягивал хвост, чтобы рука старика прошлась и по хвосту. Мурлыкать от удовольствия, урчать, как положено всякому зверю кошачьей породы, Старый Валенок тоже не всегда находил нужным. А о том, чтобы сойти с лежанки, встретить приятеля у порога с задранным хвостом и потереться о его подшитые и заштопанные во многих местах катанки, они думать не хотел. Такого случая ни он сам, ни Лупп Егорович уже не помнили. И если кот все-таки мурлыкал, то Лупп Егорович говорил:

- Мурлычешь, сукин кот, значит, жрать хочешь. Так просто, по доброте душевной, ты не замурлычешь.

Если бы не Лупп Егорович, Старого Валенка вообще не было бы на свете. Но разве он это понимает? Покойная жена Луппа Егоровича, Настя, держала в доме кошку, не запрещала ей даже котиться, но всякий раз уничтожала весь приплод. Положила однажды она слепых котят в ямку, прикрыла их камнем, а камень лег неплотно, и котята начали пищать, кошка услышала, заметалась, сама подрыла землю под камнем и вытащила одного котенка живым. Старуха хотела его сразу утопить, но Лупп Егорович воспротивился. "Судьба! - сказал он.- Пущай живет!"