Борис Екимов - В дороге Страница 19

Елена Федотьевна, матерь Лелька, как всегда, на леваде, не в дому. Нынче она колготится, как и все добрые люди, у сенного скирда.

- Дожди одолели. Боюсь, затечет - и попреет. На выгоне кошу, вожу, докладываю. Не в силах, мой сынок...

Передо мной не выгон, а левада. Скошенная деляна люцерны в зеленых валах лежит.

- А это кто свалил? - спрашиваю я.

- Я косила, кто же еще. Такая погода. Никто не едет. Начну, думаю...

- Да, - только и смог сказать я, зная о нездоровье матери Лельки.

А тут заурчала у двора машина: прибыл зять Федотьевны, Василий Макаркин. Еще не здороваясь, издали углядел он скошенное и спросил у меня:

- Ты, что ли, повалил?

- Она, - показал я на матерь Лельку.

Василий аж закряхтел в досаде, стал головой крутить.

- Сказал же тебе: приеду и скошу.

- Мой сынок, - оправдывалась мать, - такое вёдро стоит, думаю, может... Чую, в силах... Попробую, может... Так, помаленьку...

Поговорили с Василием. Он в отпуске, "отдыхает": неделю сено косил ("Не косьба - казня, льет и льет"), три дня картошку пробивал ("Трава - стеной, дожди, она прет и прет"), два дня "жука колорадского морил", эту неделю в квартире ремонт. В понедельник на работу, к колхозной скотине. Макаркин ветврач.

- Тогда я поехал, - скоро распрощался он. - Нынче обои клеим. Подсохнет, ты перевернешь, послезавтра приеду и сложим.

А я прошелся по хутору, в бригадную контору завернул.

Клейменовский хутор живой, не чета иным. Но тоже... Клуб - разоренный. Старая кузня коптит, словно и нет ей сроку. А вот старые люди понемногу выживают. Ушел дед Архип. На пенсии да в болезнях Тарасов, Холюша, кум Николай, Солонич теперь в райцентре - все работяги, на них хутор стоял, теперь дрогнул. Недаром, когда хвалил я хлеба и говорил: "Дала бы погода убрать", матерь Лелька добавила:

- Да механизаторы не запили бы. Отец да сын Кузнецовы - это работяги, Андрей Клейменов придерживается, а другие... - махнула она рукой, - не Шляпужки, не Тарасовы, таких уж нет работяг.

На уборке хлеба "не запили бы"... В другом краю области, в другом колхозе, собирались давать зарплату. Председатель противился: "Запьют". "Взрослые люди... Уборка... - уговаривали его бригадиры. - Бабы ждут денег". Председатель сдался, "взрослые люди" запили. Что им уборка, этим "взрослым" людям...

В бригадной конторе народу было негусто: ветврач, продавщица. Терзали они телефон. Шумели в трубку: "Але!.. Але!!" Из трубки явственно гремела музыка. Как и в прошлом году, когда три дня подряд пытался я дозвониться до райцентра, а из трубки лишь музыка да музыка, да чисто так. Зато радио говорило "по-немецки", как матерь Лелька объясняла: "Наше радио все боле по-немецки бельмекает: не пойми, не разбери, часов не проверишь". Вот и нынче оно то урчало, то пищало. Ветврач его выключил в сердцах.

- Раньше было кому пожалиться, - вздохнул он. - В райком: мол, наведите порядок. А нынче встретишь начальника связи, он и рта не даст раскрыть, еще издали шумит: "Людей нет! Провода нет!" "А вы ведь опять цену повысили". "И еще повысим, - подтверждает он. - А людей нет, провода нет. Да еще и столбы пилят".

Не верится, но чистая правда: валят столбы и увозят, целыми линиями. Электрические еще побаиваются, а линии связи сносят. Что чеховский злоумышленник, он лишь гаечки отворачивал. Нынешние работают посерьезней: снимут десяток столбов, увезут, а ты алекай через пустое поле...

В Дурновскую станицу, к Мазиным, вернулся я вечером, хозяева были дома; но Владимир Яковлевич снова спешил, торопясь еще раз объехать свои поля. В его арендном звене ли, бригаде 25 механизаторов, 3200 гектаров земли, а нынешняя головная боль, как и у всех, - сено. Колхозное сено, корма, а значит, зимовка. Прежде в колхозе было 5 тысяч голов скота, и кормов вечно не хватало. Пришло время свободы: райком не командует. Хочешь - значит, уменьшай поголовье. Уменьшили в пять раз. Не вдвое, а впятеро! Земли осталось столько же и люди те же. И все равно кормов не хватает. Почему?

Едем полями. Вот скошенный, в валах, эспарцет. Уже просохший. Но ни людей, ни машин не видно. А вот уже в копнах доброе сено. Вокруг безлюдье. Седьмой час летнего погожего дня, того самого, который год кормит. Но кончился рабочий день, и с кнутом рядом - никого. Вот и разъехались по домам колхозные работники. Свое сено к подворью будут ночь напролет возить и в скирды класть, а потом еще и укроют от дождя. Возили и возят, ночи не спят, потому что погожих дней нынче раз-два и обчелся. А колхозное жди дождя, который уже недалеко: мглой обступает со всех сторон.

Приехали на гумно. И там ни души. Недовершенный скирд, свезенное сено и сваленное. Уже черное, прихваченное дождями. Снова мокнуть ему. "Нынче пуд сена что пуд меда", - говорили старые люди. И я это видел и чуял сегодня, когда ехал цветущими лугами. Но пропал, считай, по всей области первый укос люцерны. И это все пропадет. Черными будылками будут скотину кормить. А то и соломой. Трудная будет зимовка.

На гумне останавливаемся, гул мотоцикла смолкает.

- Не мое, - горько роняет Мазин.

И это не просто слова, рисовка ли передо мной, это правда, им выстраданная. Владимиру Яковлевичу за сорок. Работал он агрономом, главным агрономом, управляющим, не раз звали его председательствовать. Одним из первых в области ушел он в аренду, и не в угоду моде. Человеку неглупому, грамотному агроному разве сладко всю жизнь с кнутом стоять? В аренде он увидел выход для колхоза, для земли, для себя.

3200 гектаров земли взяли 25 человек. С колхозом заключили договор: платят за технику, горючее, удобрения, сдают готовую продукцию, производят расчет. В звене ни одного лишнего человека, Владимир Яковлевич сам в кабину трактора полез. Тогдашний первый секретарь обкома партии Калашников, приехав как-то на поле, заподозрил маскарад, когда из трактора вылез пропыленный агроном-звеньевой. Но потом понял, что это не игра для начальства. Проговорили они тогда на поле два часа. Калашников пригласил членов арендного звена приехать в обком договорить. Ездили пять человек. Три часа шел разговор. Об аренде, ее сегодняшних достоинствах, недостатках, о завтрашнем дне.

За два года людей в арендном звене уменьшилось вдвое: избавлялись от нерадивых. Количество земли осталось то же, а отдача от нее повышалась. Росли заработки. Все будто хорошо. Но недаром говорят, что дорогу осилит идущий. Сказав "а", нужно говорить "б". А именно: закреплять чувство хозяина. Нужно было дать право на выкуп техники, чтобы она стала личной, своей. Нужно было заводить звену собственный банковский счет, как и положено настоящему хозяину: плати за горючее, удобрения, за услуги мастерской, зернотока так, как платишь в своем личном хозяйстве. И нужно было от лишних людей избавляться по-прежнему, уже не от явных лодырей, которых убрали, а от скрытых, которые понимали, что в большом стаде всегда можно отлежаться и даже в арендном звене работать не в полную силу. Мазин это чувствовал, видел, но в пору ту сверху все же главенствовал "социалистический выбор" и разговоры о выкупе техники встречали, мягко говоря, прохладно. А снизу шумела молва о "бешеных" арендаторских заработках; колхозное руководство и районное скептически спрашивало: "А остальных людей куда девать? Какие в мазинскую аренду не подойдут?" И в самом деле, куда этих лодырей, полулодырей, придурков-"краснодеревщиков"? Даже сейчас ответ неясен. Тогда тем более. А тут еще банковский счет собственный, считай, личный. А своим денежкам мы хозяева всегда недурные. И что достанется с этого счета колхозной конторе, районному комитету сельского хозяйства, областным начальникам, министерству? Ведь не Божьим промыслом они живут. Вот так все вместе, снизу и доверху, Мазина остановили. И сегодня он там же, где и начал, у того же разбитого корыта: 25 человек вместо 13. И сидит вот, вздыхает: "Не свое... Свое сено будут ночь напролет возить. А колхозное..."

Колхозное мы поглядели и возвратились домой. Там ждали нас домашние дела и заботы. Хозяйство у Мазиных, как и у всех жителей сельских, очень немалое: свиньи, птица, пчелы и, конечно, огород, в котором нынче пришла пора помидоры подвязывать да пасынковать. Вместе с родителями работали взрослые уже сыновья. Старший - студент пединститута, младший - без пяти минут студент сельхоза. Огород у Мазиных образцовый. Галина Федоровна не только директор школы, но и биолог. На пришкольном участке в теплицах растут лучшие в области сорта помидоров, перца, капусты, полученные от областной сортоиспытательной станции для проверки. Рассадой школьники снабжают не только своих станичников, но и целые колхозы. Огород Мазиных именно такой, каким и должен быть у семьи биолога, агронома и будущего агронома...

К сумеркам помидорные ряды стояли словно на параде - шпалерами, аккуратно подвязанные. К тому времени поспела и банька, за ней поздний ужин, а потом долгие, за полночь, разговоры о делах сельских.

Семья Мазиных, на мой взгляд, - редкий теперь в России островок сельской интеллигенции, которая, в отличие от городской, не только мудра, но и практична в делах житейских. У Мазиных прекрасная библиотека, допоздна горит свет в их доме. Но сильны они не только книжной премудростью. Дурновская школа, где много лет директором Галина Федоровна, - одна из лучших в области. Сюда, несмотря на дальность, едут за опытом и на практику ученые пединститута, преподаватели и студенты из областного же педагогического лицея.