Анатолий Хруцкий - Окаянные дни Ивана Алексеевича Страница 19

Посветлев настроением, вернулся к столу. Сколько же таких вот столов расставлено по свету! И на них написанное обретает свою судьбу, листьями с дерева разлетаясь в память или в забвение.

Читать Ивана Алексеевича будут немногие, хотя бы потому, что нет беднее беды, нежели печаль. И в век невиданных катастроф лишним - печалью его писаний - обременяться не станут... А через полсотни лет, когда, может быть, поутихнет страшный век и поуспокоится, имя Ивана Алексеевича затеряется среди многих имен. Однако Ему оно будет известно, и Он распорядится им, как сочтет. Может, и во благо России напоминанием:

сухие проселки среди блестящих в утреннем пару пашен; лес, солнечный, светло-зеленый, полный птичьего весеннего пения, прошлогодней гниющей листвы и первых ландышей;

жаркий полдень, белые облака плывут в синем небе, дует ветер, то теплый, то совсем горячий, несущий солнечный жар и ароматы нагретых хлебов и трав. Солнце печет все горячее. А воздух все тяжелеет, тускнеет, облака сходятся все теснее и, наконец, подергиваются острым малиновым блеском, громыхает... Был потом мрак, огонь, ураган, обломный ливень с трескучим градом; все и всюду металось, казалось гибнущим; в доме крестились и повторяли: "Свят, свят, свят!";

и лунные летние ночи, когда во всем мире такая тишина, что кажется чрезмерной, а в прозрачном ночном небе теплятся редкие звезды, мелкие и мирные и настолько бесконечно далекие и дивные, истинно Господние, что захочется встать на колени и перекреститься на них.

И напоминанием о той девушке, в которой вся разбросанная по иным писаниям его любовь к женщинам:

она подбегала, вся точно совсем новая, с прохладными душистыми руками, с молодым и особенно полным после крепкого сна блеском глаз, поспешно оглядывалась и целовала меня;

а на балу поражала ее юность и тонкость: схваченный корсетом стан, легкое и такое непорочно-праздничное платьице, обнаженные от перчаток до плечей и озябшие, ставшие отроческими руки, еще неуверенное выражение лица; только прическа высокая, как у светской красавицы;

все произошло как-то само собой, вне нашей воли, нашего сознания; а после она встала с горящим, ничего не видящим лицом, поправила волосы и, закрыв глаза, недоступно села в угол...

Бетховен достиг мастерства, когда перестал вставлять в одну сонату содержание десяти. Самое короткое и пронзительное - только на это остались силы. Идти в глубину без страха и фарисейства.

Это будет книга о любви, всегда обреченной, ибо она несовместима с земными буднями, и расставание неизбежно, оно предопределено. Иван Алексеевич уже видел свое писание целиком, хотя еще предстояло придумать историю девушки, давным-давно шедшей перед ним в сером костюме, в серенькой, красиво изогнутой шляпке, с серым зонтиком в руке, обтянутой оливковой лайковой перчаткой; и историю про жену деревенского старосты, которая горячо шепнула: "Барин, завтра он с ночевкой в городе, приезжайте на прощание, таилась, а теперь скажу: горько мне расставаться с вами"; и историю, в которой должна быть смешная фраза юной грешницы: "Только за ради Бога не дуйте мне в шею, на весь дом закричу, страсть боюсь щекотки"...

Он уже выбрал и название книги. Решил - "Темные аллеи". Но приходила на ум и фетовская "холодная осень": "Какая холодная осень! Надень свою шаль и капот. Смотри - меж чернеющих сосен как будто пожар настает..." Фет писал о восходе луны. Но это - "холодная осень" - изумительно точно, всего двумя словами передавало печаль разлуки и с летом, и с женщиной, и с жизнью. Этими двумя словами непременно - так уже решил - будет называться новелла, которую Иван Алексеевич еще не сочинил, но для нее он уже знал заключительные фразы. Женщина вспоминает: "Что же было в моей жизни? Только тот холодный осенний вечер. Все остальное - ненужный сон. И я верю, горячо верю: где-то он ждет меня с той же любовью и молодостью, как в тот вечер, когда он сказал при расставании: "Если убьют, ты поживи, порадуйся на свете, потом приходи ко мне". И я пожила, настрадалась и теперь уже скоро приду..."

Люди бессильны перед историческими обстоятельствами. Людей объединяют и куда-то ведут не самые умные, не самые совестливые и незлобливые, а кто случится. Но некие силы для какой-то высшей необходимости пишут в той большой истории и маленькие истории о простых мужчинах и женщинах.

11

Вера Николаевна вошла в кабинет беспричинно, просто соскучившись. Вошла и оторопела. Иван Алексеевич был празднично одет. На нем была белая крахмальная рубашка, которая обычно висела свежей в шкафу на случай нежданного появления кого-либо значительного. Но последний раз рубашка понадобилась еще до войны, хотя ее до сих пор меняли каждый месяц - муж был требователен. Иван Алексеевич накрывал стол на два прибора. Уже стояли рюмки и бокалы и были разложены салфетки, они тоже хранились в кабинете на тот же особый случай. У Веры Николаевны душа ушла в пятки: либо Иван Алексеевич кого-то ждал, а она оказалась в неведении, - ну, теперь начнется! - либо он пригласил кого-то из домашних, но, уж конечно, не ее.

- Милости прошу! - позвал Иван Алексеевич. - Завтракаем вдвоем и с вином. И не вздумай кому-либо проболтаться! Тут же набегут пустое молотить и коньяком запивать.

- Я сейчас. Переоденусь только...

Переодеться, однако, было не во что - Вера Николаевна туалетами своими давно не занималась. Она надела праздничные туфли, купленные с Нобелевской премии, и накинула на плечи шаль, вывезенную еще из России. Потом взяла кое-что из кухни и без всякой радости отправилась на свою Голгофу: когда за столом был кто-нибудь еще, она чувствовала себя поспокойней.

- Bonsoir, monsieur, - сказала она, входя и поддерживая игру в завтрак с вином. - Твоя любимая ветчина и котлеты моей выделки. Вчерашние, правда, и холодные.

- Шикарно! У меня для тебя тоже кое-что припасено вкусное. Вот!

В руках у Веры Николаевны оказалось дореволюционное меню знаменитого московского ресторана.

- Читай вслух! - приказал Иван Алексеевич.

Вера Николаевна села на бугристый диван и принялась читать:

- Рассольник, борщ, флотские щи...

- Первые блюда пропускай. Я же сказал - мы завтракаем!

- Битки по-казацки, бифштекс по-татарски, шашлык по-карски, гурьевская каша, телячья котлета...

- Ты же знаешь - телятину я не ем. Что для настроения рекомендуют?

- Вино красное. Зубровка. Водка смирновская. Перцовка. Коньяк завода Кустова.

- Закуски?

- Икра черная и красная. Осетрина холодная. Семга. Сельдь дунайская. Огурчики малосольные корнуковские.

- Недурственно погуляем! Прошу к столу, chere amie. - Иван Алексеевич подал жене руку и проводил ее к столу. Подставив стул, помог устроиться и сел напротив. Наливая в бокал вино, а в рюмку коньяк, - водка смирновская на вилле Жаннетт давно не водилась, - сказал наконец о причине торжества: - Кажется, под Москвой немцам все же дали по-настоящему. Похоже, радио не лжет.

Иван Алексеевич выпил коньяк и склонился - нет, не к любимой ветчине, а к вырезкам из газет, что предусмотрительно положил рядом. Поискав, нашел нужное и протянул жене.

Вера Николаевна взяла в руки снимок, сделанный, видимо, с аэроплана. Надпись - Дюнкерк, британские войска в ожидании погрузки на корабли. От моря и по всему голому, без растительности побережью петляла широкая лента уходящих с материка на свой остров англичан. На втором листе, врученном ей Иваном Алексеевичем, было сообщение месячной давности о том, что Хитлер распорядился сократить военное производство чуть не вполовину за ненадобностью.

Иван Алексеевич кипел:

- Даже с моим недюжинным воображением, даже в наше изумительно голодное время нельзя представить такую очередь! И эта очередь из не желающих сражаться военных! Точно так же эти англичане бежали из Мурманска, бросив Россию большевикам. Как после этого можно верить Черчиллю? В удобный момент любого предаст! У них, видишь ли, нет друзей, у них только интересы!.. А вторая заметка насчет сокращения производства - как тебе это нравится? Только полный кретин может предположить, что царствовать в десятках захваченных стран можно, сокращая военное производство! Кретин! Полный кретин! - Иван Алексеевич, радуясь удачно найденному слову, объяснил: - Так и предполагал, что когда-нибудь это слово крайне пригодится. Отчетливо помню тот миг из детства, когда я его впервые услышал. Оно потрясло меня своей зловещей таинственностью - кретин... - Он взялся за пустую рюмку.

- Ян... - Вера Николаевна попыталась остановить мужа.

- Муромцева! - Когда Иван Алексеевич был в хорошем настроении, он часто называл жену ее девичьей фамилией. Так, по фамилиям, общались друг с другом ее гимназические подруги. - Торговаться будем после третьей... Итак, до весны зима прикроет своим щитом русские армии, - с этим все ясно. И хотелось бы Господа нашего... - Он подчеркнул слово "нашего". - И хотел бы Господа нашего за это поблагодарить. Но мы сделаем сие в часовне, куда непременно после завтрака прогуляемся. А сейчас я хочу поднять бокал в честь языческой Немезиды...