Михаил Кузмин - Том 1. Проза 1906-1912 Страница 19

— Что с вами, Франсуа, — спросил я, не бросая куртки, которую я зашивал при свечке.

Ничего не отвечая, тот только завздыхал еще сильнее и лег на постель лицом к стенке. Казалось, он плакал.

— Что с вами, Франсуа, скажите мне? Вы знаете, что, кроме князя, никто вас так не любит, как я. Ну, поговоримте о вашем друге, хотите? — прибавил я, видя, что тот не отвечает.

Франсуа обернул ко мне свое лицо с заплаканными глазами:

— Если б вы понимали, Эме!.. Но ведь вы ничего не знающий мальчик, хотя, может быть, и любите меня.

— Ну, поговоримте тогда о вашем друге.

— Зачем вы мучаете меня? Мы его никогда не увидим больше, его нет.

— Он убит? Умер? — спросил я.

— Нет, он жив — он женился третьего дня, — сказал маркиз, неподвижно глядя в потолок.

Я промолчал, хотя не понимал, почему женитьба князя отнимает его от нас.

Из немигающих светлых глаз маркиза стекали слезы, тогда как лицо не морщилось и почти улыбалось. Поправив фитиль на свечке, я снова сел на кровать.

— Вы очень горюете об этом? Франсуа кивнул головой молча.

— Все проходит, все забывается, находят новое; вот я имел Луизу и потерял и не плачу, а любовь сильнее связывает, чем дружба.

— Ты ничего не понимаешь, — процедил маркиз, отворачиваясь к стенке. Часы пробили двенадцать, я должен был что-нибудь сделать. Я взял руку все отвернувшегося де Сосье и стал целовать ее, тоже плача.

— Потуши свечу, отец забранится. Так ты в самом деле меня жалеешь? — прошептал Франсуа, обнимая меня в темноте.

Франсуа был скучен, перестал пить, стал еще благочестивее, чем прежде, часто лежал на кровати, и наши дружеские беседы, где мой страх исчез, а любопытство все усиливалось, казалось, только слегка развлекали его. Нежною заботливостью я старался облегчить его тоску. Однажды, поднявшись зачем-то в верхний этаж, я застал Франсуа сидящим на окне лестницы с оставленной подле щеткой, задумчивого и, казалось, не видящего пейзажа, на который он смотрел. Из окна были видны красные крыши более низких построек, кусочек Сены, по синей воде которой быстро двигались паруса лодок, надуваемые сильным ветром, сероватый ряд домов на противоположном зеленом берегу и стаи птиц, носящихся с криком по безоблачному небу. Я окликнул маркиза.

— Ты устал? — спросил я, глядя на его побледневшее лицо.

— Да, я не могу так больше жить!.. И вот, я давно хотел сказать тебе, Эме, мой единственный теперь друг и товарищ; вот что я все время думаю, что меня тревожит и делает все более бледным.

— Может быть, ты взволнован и скажешь потом?

— Нет, все равно, я почти решился. Видишь, — маркиз остановился и продолжал быстрее и шепотом: — Я один и настоящий сын герцога — он богат, но видишь, как он меня держит, хуже слуги. Деньги же будут потом все равно мои, когда будут уже не нужны мне, может быть. Жизнь моего отца не изменится ни в чем, если он и не будет сторожить эти предназначенные мне деньги. И вот, я решил их взять самому теперь.

— Ты хочешь обокрасть отца? — воскликнул я.

— Да, если тебе угодно. — И он снова начал говорить все то же, прося меня помочь в этом.

— Тогда нам нужно будет бежать?

— Нам нужно будет бежать; как я тебе благодарен за это «нам»! — оживленно заговорил он, краснея.

Я в волнении сел на ступеньку лестницы, слушая его планы о бегстве в Италию.

— Только раньше нужно сходить к Сюзанне Баш, завтра вечером или днем после обедни можно сходить. Я поставлю свечку святому Христофору, чтобы все вышло благополучно.

— А вам не жалко будет покинуть отца? — спросил я, вставая, чтобы идти вниз.

— Жалко? нет, мне теперь все равно, я так жить не могу; и потом, вы же будете со мною?

Войдя во второй этаж небольшого дома, мы увидели женщину, наклонившуюся над лоханью за стиркой белья; в комнате, наполненной теплым паром, было слышно только плеск воды и шарканье полотна. Мы остановились у порога, и женщина спросила: «Вам кого?» «Госпожу Сюзанну Баш», — проговорил Франсуа.

— Кажется, дома и одна — пройдите, — проговорила женщина, не переставая стирать.

— Это вы, де Сосье? Войдите, — раздался голос из соседней комнаты. В небольшой каморке, заваленной какими-то платьями, под окном стоял стол и стул на возвышении; там сидела и разбирала какие-то лоскутки женщина лет тридцати, с незначительным бледным лицом, в темном платье. Поздоровавшись, она спросила после молчания:

— Чем могу служить, дорогой маркиз?

— Вы знаете сами, Сюзанна, чего нам нужно.

— Это ваш друг? он знает? — кивнула та на меня.

— Да, нам обоим нужна судьба перед важным, очень важным делом, — проговорил Франсуа, садясь на сундук, раздвинув узлы.

— Перед важным, очень важным делом, — повторила задумчиво Баш, взяла карты, разложила раз, сложила, разложила другой раз, сложила и после третьего раза, не складывая уже, начала беззвучным голосом: — То, что имеете делать, делайте. Будут деньги, путь, дальше судьбы идут врозь, тебе, Франсуа де Сосье, — болезнь, может быть, смерть, друг же твой еще долго пойдет по опасному пути богатства, и я не вижу его конца. Берегись карет, рыжих женщин и человека с именем на Ж. Опасность воды, но превозможенная. Смерть старшего раньше другого, многим, многим…

Она замолчала, задумавшись, будто заснув.

— Это все? — тихо спросил де Сосье, вставая.

— Все, — ответила так же беззвучно Сюзанна.

— Благодарю вас, вы очень нам помогли, — сказал Франсуа и, оставив деньги на столе перед все еще неподвижной женщиной, вышел в сопровождении меня на улицу.

Я должен был ждать внизу в комнате Франсуа, чтобы караулить, как бы кто не пришел, и бежать наверх, если потребуется моя помощь.

Уходя, де Сосье спрятал нож в карман и, поцеловав меня, сказал: «Союзники — на жизнь и смерть?»

— На жизнь и смерть, — ответил я, дрожа от холода. Его шаги умолкли; спрятанная свеча едва освещала комнату, стол, бутылку и два стакана с недопитым монтраше. Время оказалось невероятно долгим; боясь ходить по комнате, чтобы не разбудить спящего Матюрена, я сидел у стола, оперши голову на руки и машинально осматривая скамейку, кровать маркиза, мешок, приготовленный в дорогу, молитвенник и четки, не убранные после церкви Франсуа. По лестнице спускались; я насторожился; вошел де Сосье, бледный, со шкатулкой в руках; нож выпал из кармана его штанов. Поставив шкатулку на стол, он молча долил стакан и жадно выпил желтевшее при вынутой из-под стола свечке вино.

— Спал? — спросил я. Франсуа кивнул головой.

— Все? — опять спросил я, указывая на шкатулку. Тот опять молча кивнул головой и вдруг лег на кровать, заложив руки под голову.

— Что с тобой? Надо же бежать, герцог может проснуться, хватиться, разве мы не условились переночевать у Жака, чтобы завтра выехать?

— Постой, я устал, — отвечал маркиз и заснул. Подождав, спрятав шкатулку в мешок, я снова принялся будить Франсуа. Заметив нож, лежавший на полу, я посмотрел, не в крови ли он, но нож был чист. Свеча догорала и, треща, гасла, Франсуа вдруг вскочил, стал меня торопить в темноте, искать ключа от выходной двери, все шепотом и беззвучно. Наконец, мы тихо вышли по коридору к небольшой двери, выходящей в переулок, куда мы благополучно и выбрались, не замеченные никем из домашних. Мешок тащил я. Луна еще светила, хотя рассветало, и я с облегчением вдыхал холодный воздух. Так мы покинули Париж, чтобы искать счастья в далекой и благословенной Италии. Тогда мне было восемнадцать лет.

Часть третья

Еще в Париже обнаружилась ошибка Франсуа, захватившего вместо палисандровой шкатулки, где хранилась большая часть денег старого герцога, такую же из темного дуба, где, кроме счетов, связки ключей, было только известное количество луидоров, достаточное, чтобы беззаботно доехать до Италии, но совершенно не избавляющее от поисков дальнейшего счастья. Ключи мы выбросили, счета сожгли и, побранив свою судьбу, решили ввиду недостаточности для обеспеченной жизни наличных денег тратить их не скупясь, и с таким рвением предались этому легкому и приятному занятию, что, доехавши до Прато, увидели, что денег осталось только-только доехать до Флоренции и там устроиться. Зато у нас были новые шляпы, модные камзолы с цветочками и плащи на подкладке ввиду наступающего зимнего времени, у Франсуа — шоколадный, у меня, как у блондина, голубой. В гостинице на соборной площади мы занимали комнату во втором этаже, рядом с которой помещались две женщины, по-видимому, итальянки. Я имел случай видеть их в коридоре, когда они выходили к обедне; старшая — маленькая, с длинным носом, вся в черном — показалась мне горбатой, младшая — несколько худая блондинка с бледным, помятым и томным личиком — была довольно привлекательна в скромном розовом платьице.