Варлам Шаламов - Перчатка, или КР-2 Страница 19

Гарлейс был у меня, ища юридического совета. Ему не разрешили прописку в Москве. Разрешили только в Риге, на родине жены. Жена Гарлейса тоже врач, москвичка. Дело в том, что, когда Гарлейс писал заявление о реабилитации, он попросил совета у одного из своих колымских друзей, рассказав подробно все свое латышское юношеское дело, вроде скаутизма и чего-то еще.

- Я попросил совета, спросил - писать ли всё. И мой лучший друг сказал: "Пиши всю правду. Всё, как было дело". Я так и написал и не получил реабилитации. Получил только разрешение на жительство в Риге. Как он меня подвел, мой лучший друг...

- Он не подвел вас, Гарлейс. Это вам понадобился совет по делу, по которому нельзя советовать. При всяком другом его ответе что бы вы делали? Ваш друг мог думать, что вы - шпион, стукач. А если вы не стукач, то зачем ему рисковать. Вы получили тот единственный ответ, который может быть дан на ваш вопрос. Чужая тайна гораздо тяжелее, чем своя.

1973

ДОКТОР ЯМПОЛЬСКИЙ

В воспоминаниях моих военного времени часто будет встречаться фамилия доктора Ямпольского. Судьба нас сводила неоднократно в штрафных участках Колымы во время войны. После войны я сам работал фельдшером после окончания медицинских курсов в Магадане в 1946 году и с деятельностью доктора Ямпольского, как практикующего врача и начальника санитарной части прииска, встречаться перестал.

Доктор Ямпольский был не доктор и не врач. Москвич, осужденный по какой-то бытовой статье, Ямпольский в заключении быстро сообразил, какую прочность дает медицинское образование. Но времени, чтобы получить врачебное или хотя бы фельдшерское образование, у Ямпольского не было.

Ему удалось с больничной койки, меряя температуру больного, санитаром, убирая палаты, ухаживая за тяжело больными, выполнять обязанности фельдшера-практика. Это - не запреще-но и на воле, а в лагере открывает большие перспективы. Фельдшерский опыт - опыт легкий, а людям при вечном недостатке медицинских кадров в лагерях - это кусок хлеба надежный.

Среднее образование у Ямпольского было, поэтому из объяснений врача он кое-что улавливал.

Практика под руководством врача, не одного, а нескольких, ибо медицинские начальники Ямпольского менялись, увеличивала и знания, а самое главное - росла самоуверенность Ямпольского. Это не была чисто фельдшерская самоуверенность, они, как известно, про себя знают, что у больных пульса нету, и все же щупают руку, считают, сверяют с часами - самоуверенность, давно ставшая анекдотом.

Ямпольский был умнее. Он уже несколько лет фельдшерил и понимал, что фонендоскоп не откроет ему никаких тайн при аускультации, если у него не будет медицинских знаний.

Фельдшерская карьера в заключении дала Ямпольскому спокойно пережить срок заключе-ния, благополучно его окончить. И вот тут, на важном распутье, Ямпольский наметил для себя вполне безопасный, юридически оправданный план жизни.

Ямпольский решил остаться медиком после заключения. Но не затем, чтобы получить врачебное образование, а затем, чтобы войти в кадровые списки именно медиков, а не счетных работников или агрономов.

Ямпольскому, как бывшему зэка, не полагалось надбавки, но он и не думал о длинном рубле.

Длинный рубль был уже обеспечен самой врачебной ставкой.

Но если фельдшер-практик может работать фельдшером под руководством врача, то кто будет руководить врачебной работой врача?

В лагере и на Колыме, и везде есть административная должность начальника санитарной части. Поскольку 90% врачебной работы состоит из писанины, то по идее такая должность должна высвободить время для специалистов. Это административно-хозяйственная, канцеляр-ская должность. Хорошо, если ее занимает врач, но если не врач - тоже не беда, если это человек энергичный, понимающий толк в организации дела.

Такие все начальники больниц, начальники санитарных частей санитарные врачи, а то и просто начальники больниц. Ставки у них побольше, чем получает врач-специалист.

Вот к этой-то должности и устремил помыслы Ямпольский.

Лечить он не умел и не мог. Смелости у него хватало. Он брался за ряд врачебных должностей, но всякий раз оттеснялся на позиции начальника санчасти, администратора. В этой должности он был неуловим для всякой ревизии.

Смертность велика. Ну что ж! Нужен специалист. А специалиста нет. Значит, придется оставить доктора Ямпольского на своем месте.

Постепенно от должности к должности Ямпольский неизбежно набирался и врачебного опыта, а главное - научился уменью вовремя промолчать, уменью вовремя написать донос, информировать.

Все это было бы неплохо, если бы вместе не росла у Ямпольского ненависть ко всем доходягам вообще и к доходягам из интеллигенции в особенности. Вместе со всем лагерным начальством Колымы Ямпольский видел в каждом доходяге - филона и врага народа.

И, не умея понять человека, не желая ему верить, Ямпольский брал на себя большую ответственность посылать в колымские лагерные печи - то есть на мороз в 60 градусов - доходивших людей, которые в этих печах умирали. Ямпольский смело брал на себя свою долю ответственности, подписывая акты о смерти, заготовленные начальством, даже сам эти акты писал.

Впервые я встретился с доктором Ямпольским на прииске "Спокойном". Расспросив больных, доктор в белом халате с фонендоскопом через плечо выбрал меня для санитарной должности - мерить температуру, убирать палаты, ходить за тяжело больными.

Все это я уже умел по своему опыту в "Беличьей" - начале моего трудного медицинского пути. После того как я "дошел", был с пеллагрой положен в районную больницу Севера и неожиданно выздоровел, поднялся, остался там санитарить, а потом был низвержен высшим начальством на этот же самый "Спокойный" - и заболел, у меня была "температура",- доктор Ямпольский, исследовавший мое устное колымское досье, ограничился медицинской стороной дела, понимая, что я не обманывал и не путал в именах-отчествах больничных врачей, сам предложил мне санитарить.

Я же был тогда в таком состоянии, что и санитарить не мог. Но пределы человеческой выносливости неисповедимы - я стал мерить температуру, получив в руки драгоценность - настоящий градусник, и стал заполнять температурные листки.

Как ни скромен был мой опыт в больнице, я ясно понимал, что в больнице лежат только умирающие.

Когда опухшего гиганта лагерника, раздутого от отеков и никак не согревающегося, заталкивали в теплую ванну, то и в ванне дистрофик не мог согреться.

На всех этих больных заполнялись истории болезни, записывались какие-то назначения, которые никем не исполнялись. Ничего в аптеке санчасти не было, кроме марганцовки. Ее-то и давали, то внутрь в слабом растворе, то как повязку на цинготные и пеллагрозные раны.

Возможно, что это и не было самым худшим лечением по существу, но на меня производило угнетающее впечатление.

В палате лежали шесть или семь человек.

И вот этих-то завтрашних, а то и сегодняшних мертвецов ежедневно посещал начальник санитарной части прииска из вольнонаемных доктор Ямпольский в белоснежной рубашке, в отглаженном халате, в сером вольном костюме, который врачу подарили блатари за то, что он отправил их в Центральную больницу на Левый берег, здоровых, а этих мертвецов оставил у себя.

Тут-то я и встретил махновца Рябоконя.

Доктор в сверкающем накрахмаленном халате прохаживался вдоль восьми топчанов с матрацами, набитыми ветками стланика, хвойными иглами, стертыми в песок, в зеленый порошок, и сучьями, выгибавшимися как живые или, по крайней мере, мертвые человеческие руки, такие же худые, такие же черные.

На этих матрацах, покрытых выношенными десятисрочными одеялами, не умевшими удержать даже капли тепла, не могли согреться ни я, ни мои умирающие соседи - латыш и махновец.

Доктор Ямпольский объявил мне, что начальник велел ему строить свою больницу хозяйственным способом, и вот мы - он и я - завтра начнем это строительство. "Ты пока будешь на истории болезни".

Предложение меня не радовало. Мне хотелось только смерти, но на самоубийство я не решался, а тянул, тянул день за днем.

Увидев, что я вовсе не могу помогать ему в его строительных планах бревна, даже тонкие палки я толкать не мог, а просто сидел (хотел написать - на земле, но на Колыме не сидят на земле - из-за вечной мерзлоты, там это не принято из-за возможности летального исхода) на каком-то бревне, на валежнике сидел и смотрел на своего начальника и на его упражнение по окорке бревна - балана,- Ямпольский держать меня в больнице не стал, а сразу же взял другого санитара, и нарядчик прииска "Спокойный" послал меня в помощь углежогу.

У углежога я проработал несколько дней, а потом ушел на какую-то другую работу, а потом встреча с Лешей Чекановым придала моей жизни смертный вращательный ход.

В Ягодном во время дела об отказах, прекращенного дела, мне удалось связаться с Лесня-ком, моим ангелом-хранителем на Колыме. Не то что Лесняк был единственным хранителем назначенной мне судьбы - для этого сил Лесняка и его жены, Нины Владимировны Савоевой, не могло хватить - это понимали мы все трое. Но все-таки попытка не пытка - сунуть палку в колеса этой смертной машины.