Дороги наши - Константин Викторович Еланцев Страница 19

– Тетя, авай!

 И снова по своей спирали летело время. Минуты, часы…. В отрешённом состоянии ребёнок стал бродить по бывшей улице. Нашёл отца. Тот, прислонившись спиной к стене чужого дома, сидел, сражённый в грудь ногайской стрелой.

– Тетя! – Вечкуш дотронулся рукой до остывшего тела, и отец завалился набок. Испуганный ребёнок в смятении отскочил назад. Размазывая слёзы по испачканному лицу, он пошёл дальше.

– Авай, авай! – неслось по мёртвому селу, и только эхо, наполненное невосполнимой потерей,  возвращалось назад безысходностью и наступившей тишиной.

 Вечкуш увидел людей, выходящих из молчаливого леса. Длиннющий обоз выползал и выползал на мёртвую улицу. Испуганно оглядывались вокруг незнакомые ребятишки, приютившиеся на телегах, закрывали лицо от угара дородные бабы, а бородатые мужики в длинных кафтанах, вооружённые топорами и ружьями, негромко переговаривались между собой.

– Кажись, беда недавно прошла, Милентий! – проговорил один из бородачей.

– Беда, Осип, беда….

Милентий Климахин, стрелец московский, снял высокую с отворотами шапку и поклонился дымящимся развалинам.

– Здесь наше место, – промолвил он, оборачиваясь к своим спутникам, – Здесь жить и помирать будем!

 Осип Мартынов, стрелец огромного роста с вьющимися белокурыми волосами, опустил к ноге бердыш и утвердительно кивнул:

– Здесь, так здесь! Братцы, – крикнул он подходящим стрельцам, – Надо б лагерь разбивать!

 И загудел обоз, ожил. Детишки вылезали из телег и бежали по нужде прямо в кусты. Бабы топали ногами, разгоняя застоявшуюся от долгого сиденья в жилах кровь. Стрельцы снимали запылённые кафтаны, бросали их в кучу, и, потирая от нетерпения руки, доставали инструменты.

 Давыд Истомин, один из стрельцов, тронул Милентия за рукав:

– Смотри, дитё!

Он показал пальцем на мальчика, лет восьми от роду. Тот стоял возле чернеющего сруба и непонимающими глазами смотрел на незнакомых людей.

– А ну-ка, подь сюда! – поманил пальцем Милентий.

Осторожно приблизившись, ребёнок вдруг остановился, сел на землю и, обхватив руками колени, заплакал. Плакал тихо, горько, лишь подрагивали плечи его худенького тела.

– Ну, что ж ты, вьюнош! – Милентий опустился перед мальчиком на колени и прижал к груди его голову. Он гладил разлохмаченные волосы, понимая, что никакие тёплые слова не смогут сейчас прекратить это плач, – Эко досталось, видать, тебе!

 Мальчишка притих, выплеснув своё горе этому чужому бородачу.

– То, что произошло, мы поняли…, – спокойно проговорил Милентий.

 Вечкуш не понимал его. Он показывал пальцем на лес и шептал:

– Виряс….

 Мол, из леса налетели всадники, которые убили его родителей.

– Виряс… – повторил стрелец, стараясь запомнить, – А зовут тебя как?

 Ребёнок снова заплакал, видимо, от нахлынувших воспоминаний, и Милентий, взяв его на руки, понёс к обозу, возле которого уже сгрудились бабы и детишки. Он положил Вечкуша на телегу, заботливо прикрыл рогожей и снова погладил по голове.

– Тише вы! – рыкнул, было, на своих спутников. Но, смягчившись, добавил, – Пусть поспит.

Подбежавший сынишка Милентия прижался к отцовской ноге.

– Запомни, сынок, – Милентий поднял сына, обернулся к спутникам, – И вы все, братцы, запомните: будет здесь ещё один форпост от набегов нагаев! Что б не лилась больше кровь невинная, да не уводили в кочевой полон жён наших! На то и отправлены мы в эти края Великим государем Михаилом Фёдоровичем!

 Его слушали молча. Стрельцы поддакивали, соглашаясь со сказанными словами, детишки, открыв рты, посматривали на родителей, а бабы умилённо посматривали на своих мужей, которые были их единственной опорой и защитой в жизни: Абросимовы, Ильины, Егоровы, Пронины, Трошины, Чурбановы, Усынины, Старостины….

… Шёл одна тысяча шестьсот тридцать восьмой год от Рождества Христова. Так начиналась Сызганская Слобода.

Часть вторая. ПЕРЕВЕДЕНЦЫ, СТРЕЛЬЦЫ МОСКОВСКИЕ

Ушло, отгремело грозами, пролилось тёплыми дождями поволжское лето. Улетели в далёкие края певчие птицы. По утрам всё чаще покрывались инеем опавшие листья, и холодный ветер напоминал о приближении ранней зимы.

 Стрелецкий урядник Климахин торопил своих людей. Сам с утра до ночи не выпускал из рук топора, помогал валить деревья, размечал будущие улицы.

– До зимы успеть надоть, братцы! – убеждал он, хотя и без этого все понимали, что не продержаться, не пережить морозы без крепких изб.

На самой горе, что возвышалась над Тумайкой-речкой, решили строить новую съезжую избу. И построили. А вокруг неё с каждым днём росли свежие срубы из добротного сосняка. Работали все, даже бабы и дети.

 Едва прибыв на это место, отправил Милентий Анфима Трошина да сына его шестнадцатилетнего Андрейку с посланием к голове стрелецкого приказа Григорию Желобову в «саму» Москву. Помощи просил «людьми строильными», потому-что « до морозов лютых место обустроить надобно». Вскочил на гнедого коня Анфим, сунул свёрток за отворот кафтана, и, сверкнув своими голубыми очами, махнул рукой сыну. Жена его Прасковья кинулась, было, к ним, но попридержал Милентий, грозно глянув в её лицо. И стихла стрельчиха. Враз потускнели глаза, безвольно опустились руки. Она повернулась и пошла к бабам, что собирали кору от ошкуренных брёвен. Так и не увидела, как скрылись за тёмными стволами многовекового леса её кормильцы и опора.

  Почти год прошёл, весна гуляла солнечными лучами по оттаивающим избам. И вот пришли люди, много людей. Привёл – таки Анфим «строильных людишек»! А с ними и « татары служилые», да несколько стрельцов с семьями для «отбывания» службы. И хлебное жалование привёз, и сукно на новые кафтаны. Значилось в приказе стрелецкого головы, чтобы строил он, урядник Милентий Климахин, «сторожу  на этой землице» от набегов степняков да защиты караванов купеческих, что шли в Московское государство по Большому афганскому пути.

– Теперь жить будем! – обнял Трошина Милентий.

– Как отзимовали-то?– как бы вскользь спросил Анфим.

– Прозимовали… – вздохнул урядник, – Да ты не беспокойся, все живы-здоровы! Вон и жёнка твоя бежит!

Урядник показал на бегущую к ним Прасковью.

– Что ж я ей скажу-то… – прошептал Анфим, – Как же ей про убитого в пути Андрейку расскажу?

 Он снял шапку, мотнул головой и, переминаясь с ноги на ногу, ждал жену, искоса поглядывая на Милентия.

Закипела жизнь, забурлила! Под топорами ложились наземь вековые деревья, с выдохом падая на прошлогодние травы, через которые едва пробивалась свежая зелень. На раскорчеванных с осени полянах чернели борозды целинных полей, а из открытых дверей добротных домов доносились запахи щей, пирогов и хлеба.

 Ушла зима, становилось теплее, но до первого урожая было ещё далеко, поэтому всё зерно хранили сообща, в свежесрубленном амбаре, который поставили тут же, возле съезжей избы.

 Часто выходил Милентий Климахин на косогор. Петляла речка Тумайка под самым подножьем высокой горы, то появляясь, то исчезая среди густых зарослей ив и ольхи. А потом и вовсе пропадала среди бескрайних лесов, которым не было ни конца, ни края.

– Не подобраться нагаям, ни в жисть не подобраться! – довольно осматривал окрестности урядник, – Через леса да с подъемом на гору не пройти! С другой стороны селения ров вырыт, и тын бревенчатый построен, да косая острожная стена