Лазарь Карелин - Даю уроки Страница 2

- С неба огонь, земля сотрясается - славное местечко.

- Но зато - смелые люди.

- Да, вот и я сюда прибежал.

- Не о тебе речь. Я и не подумал. Ты из другого теста, - засуетился Захар, длинный, нескладный, в наряднейшей, иностранного происхождения светлой тройке. А все равно, как ни наряжайся, а крестьянская родовая широкая кость из любого кроя свой крой покажет. Он был крепко скроен, наш Захар, русоволос, простодушен, простецкий совсем парень, хоть и в ранге чуть ли не заместителя министра иностранных дел. И только глаза, небольшие, тоже крестьянские, - из глубины синева, - только глаза у него светили каким-то таким сильным светом, когда и ум в человеке угадываешь, и надежность угадываешь, а надежность в человеке всего дороже.

Алексей, бойкий, веселый, усмешливый, в черноту загоревший, с глазками в таком прищуре, что не углядеть было, что там в них, - вмиг добыл чемодан Знаменского, притащил, явно гордясь, что они такие заграничные, такие кругосветные.

- А чемоданчики-то, Захар Васильевич! А! Не верил вам, когда рассказывали, а теперь поверил. Знавали небось и "мерседесы", и "шевроле" с "люкс-фордами" в придачу. Заметили, никаких наклеек? Нынче не носят. Кофр по коже, по шрамам на ней свой ранг показывает. И еще вот замки с цифровыми комбинациями. Дипломатические кофры!

Тараторя, укладывая чемоданы в багажник старенькой "Волги", Алексей зорко поглядывал из своих прищуров на Знаменского, устанавливая для себя и его собственный ранг. Ну, чемоданы что надо, а сам каков? А сам этот приезжий, из легенды, между прочим, товарищ, тоже был что надо. Тянул! И дело не в том, что одет во все заграничное. Нынче это не диво. В субботу, на толкучке, за час, если, конечно, повезет, можно раздобыть и эти штанята фирменные, и эту гонконговскую рубаху с погонами, которые, отстегни их, могут рукава держать. Удобная штука. Материальчик такой, что потей под ним сколько угодно, а пот не проступит. Ветерок чуть дунул, а тебе прохлада. Нет, этот тянул сам по себе, хотя и одежда тоже роль играла. Алексей сказал:

- Рубашечка у вас ну прямо для наших мест! В Гонконге брали?

- Какая осведомленность, - улыбнулся Знаменский широко, приязненно, выложился для этого малого, еще не зная, как всякий приезжий, кому как себя подавать, и уже не умея, - в растерянности жил, - оценивать человека с первого взгляда, даже полувзгляда, а умелость эта, наука эта им вроде бы была освоена, и давно. Все разлеталось, потери ощущались по всем линиям, он растерялся перед жизнью и знал, что растерялся. Стал путаться: не то говорить, не так себя вести. Вот улыбнулся этому бараночнику, будто королю Иордании. Господи, а он знал этого короля, седенького такого короля, веселостью и даже озорством не пускающего себя в старость. Господи, он знал его, был у него в гостях, в громадной машине с ним сидел, куда-то они ехали веселиться... Вспомнил и не поверил себе. Не было этого! Но все помнилось, вспомнилось. Сожженная зноем древняя земля, путь паломников трех религий, близкие горы, могучие деревья вдоль шоссе и улыбчивый, коротко стриженный, седенький мужчина в простейшей, распахнутой на седой груди рубашечке, но это - король, и то, что он король, понимаешь по одному всего перстню на безымянном пальце, по камушку в том перстне размером с голубиное яйцо. Вон дворец какого-то богача на склоне холма и вот этот камушек. Они в одной цене.

- Ты куда смотришь? - спросил Захар. Они уже ехали по шоссе от аэропорта в город, по изнемогшей от жара асфальтовой полосе, пролегшей извивами между домами-новостройками, в которых слепили, будто плавились, стекла. - Не смотри пока, вот въедем в город, на проспект Свободы, там тебе понравится.

- Не буду смотреть, - сказал Знаменский и поглядел на эти дома-коробки, на землю вокруг, такую же древнюю, как та, еще стоявшая в глазах.

- Не смотри, не смотри, сейчас грянет город.

- Уже успел влюбиться в свой Ашхабад?

- Знаешь, а в нем что-то есть. Привораживает. Многие так считают. Но, конечно, тебе, понаглядевшемуся...

- Мы товарищу покажем такие уголки, - оглянулся Алексей, сверкнув молниями прищуренных глазок, - что... А как вы насчет дам?

- Алексей! - строго одернул его Захар Васильевич, не шутя рассердившись. - Ну бабник, спасения нет!

- Это точно, разные мы, - сказал Алексей. - А в общем-то, все мы бабники. Только один маскируется, тихарит, а другой - душа нараспашку.

- Ты на что намекаешь, это кто же тихарит? - Захар Васильевич даже покраснел от негодования.

- Не о вас речь, Захар Васильевич, начальство вне подозрений. Да вам, дипломатам, и нельзя.

- Что - нельзя? - спросил Знаменский.

- Все нельзя. Закованный народ. А чуть что, на коллегию.

- Это так, - и усмехнулся и погрустнел опять Знаменский. - Это уж точно.

- Дамы, дамы, погубят они нас, - сказал Алексей, старательно крутя баранку, обходил как раз пылящий и зловонный самосвал.

- Это уж точно! - повеселел Знаменский. Нравился ему этот парень. - Но, Алексей, об этом догадались еще задолго до вас.

- А мне какая разница, что кто-то догадался, главное, что я сам догадался. Но поздно. И наука не впрок. Третий раз развожусь.

- Вот такой он у нас, - сказал Захар Васильевич. - Ох, Алексей, займусь я тобой!

- А нас учи, не учи, а мы такие, какие есть. Характер - штука железная. Верно говорю, Ростислав Юрьевич?

- Железо гнется, утверждают.

- Не знаю. Я бы рад согнуться, а смотрю, и опять занесло. Куда, кричу, куда ты меня тащишь?! - это я характеру своему, а он знай себе тащит.

- И затаскивает в очередной шалман, - сказал Захар Васильевич. Погибнет, честное слово. Спасибо, хоть пьет только по выходным.

- А в другие дни водителю нельзя, - сказал Алексей.

- А как же характер? - спросил Знаменский.

- Так я же не пьяница, у меня в другом вопросе катастрофа.

- Ну, понял, ясно. Каждому свое.

- Именно!

А что, если вспомнить, про что они тогда говорили с простейшим и милейшим тем королем, - когда хотел, он был простейшим и милейшим со своими гостями, демократичнейшим был, любил прикидываться, - так если вспомнить, то ведь такой же почти, как с Алексеем-шофером, шел у них тогда разговор. Про женщин, конечно же, и что от них вся морока, и что зарекайся не зарекайся...

- А вот теперь смотри! Город! - торжественно провозгласил Захар. Приехали! - И помолился: - Аллах, пусть будет счастлив сей путник в твоих земных чертогах!

Знаменский глянул. Прямая, широкая улица открылась глазам. Дома за разросшимися кронами карагачей были едва различимы, даль над асфальтом плыла в знойном мареве. Люди, их было мало в этот дневной час, шли по улице, держась поближе к стенам, выискивая тень погуще. Что за люди? Что за стенами этих домов? Он столько видел промельков таких улиц, в стольких успел побывать городах, что улицы и улочки давно слились для него в одну сплошную улицу, а города - большие, маленькие, громадные, - в один сплошной город. Но здесь, среди промелька этих стен и людей, ему предстояло жить, сюда его выбросило на берег.

- Да, приехали, - сказал Знаменский.

И верно, приехали. Машина подкатила к бетонному, в нишах и окнах, зданию, почти такому же, как там, и там, и там, - по всему миру, - на фронтоне которого значилось: Отель "Ашхабад". И рядышком, чтобы и иностранец все понял: "Hotel..."

Машина остановилась, и Алексей королевским жестом повел рукой:

- Прошу, джентльмены!

2

Номерок был маленький, как келья в крепости, не повернуться. Да еще эти хвастливые чемоданы, сразу их бахвальство тут увиделось, в скудном убранстве кельи. Да еще духота такая, что просто впихивать себя пришлось в эти недра, хотя на подоконнике красовался громоздкий ящик кондиционера, который, ясное дело, не работал. И запахи, запахи, весь букет от недалекой ресторанной кухни, от журчащего всеми кранами туалета, набухшая от сырости дверь которого плотно не притворялась. Когда-то все тут работало, не протекало, затворялось, но пик славы отеля прошел, как и у человека минует молодая пора, и пришла старость, обветшалость. Жить тут? Вот на этой, - тронул рукой, - продавленной и скрипучей койке ночь провести? Мысль эта удручила.

А Захар за спиной, явно гордясь, что раздобыл другу номер в лучшей гостинице города, радужные уже строил планы:

- С месячишко тут поживешь, а потом раздобудем тебе в каком-нибудь тихом частном домике комнату с окнами в сад.

- И чтобы хозяйка кофе умела варить! - подхватил Алексей, утонувший в продавленном креслице. - Лет сорока, не больше!

- Кофе лет сорока? - подхватил игру Захар Васильевич, надеясь хоть как-то развеселить удрученного этим задохшимся номером друга.

- На первое время! - понял свою задачу Алексей. - А потом, при такой-то внешности, товарищ сам найдет себе кофеварку. Но, Захар Васильевич, если по совести, в сорок лет женщина, именно в сорок, ну, плюс-минус три годика, она особенно хороша.

- Это почему же? - морщась, досадуя, что втягивается в подобный разговор, но уж больно убитый вид был у друга, спросил Захар Васильевич.