Денис Гуцко - Там, при реках Вавилона Страница 2

Подошел дневальный.

- Судорога?

- Что?

- Судорогой ноги сводит?

- Нет, ничего, не ноги. Нормально.

Пустота наконец лопнула.

Скорее! За что-нибудь ухватиться, подумать о чем-нибудь из нормальной жизни... И вспомнился почему-то престарелый плешивый павлин во внутреннем дворике Дворца пионеров, что на проспекте Руставели. Павлин работал натурщиком в кружке "Юный художник" и выглядел так, будто ненавидел эту свою работу каждой ворсинкой каждого своего пера. Перьев, правда, оставалось немного. Юные художники всякий раз, оставаясь без присмотра, норовили выдернуть по перышку-другому.

Митя решил сражаться за свои мозги, каждый день о чем-нибудь думать. О чем угодно. Хоть о павлинах. Или о страусах.

И перья страуса склоненные

Упор лежа принять!

В моем качаются

Делай р-разз!

мозгу. И очи

Делай д-дваа!

синие, без...

И все-таки, сидя на холодном железе посреди смазанных рассветных теней, он уныло признает свое поражение: "Они своего добились, я - солдат".

- Может, учения?

- А почему по тревоге?

- Ну, такие учения. Неожиданные.

- Ты видел их рожи? Какие на ... учения?

Комбат проходит в нескольких метрах от колес, можно спросить его: "Товарищ майор, куда нас везут?" Но... сидя, сверху вниз? Спрыгнуть перед ним на асфальт, вытянуться по стойке "смирно"? Можно спросить потихоньку у водителя: "Зема, куда едем?" Но водитель - дембель с постоянки и воротит от них нос.

Их забирали перед самым ужином. Желтенький армейский чай дымился в жбанах с корявыми надписями "чай, такая-то рота". Цилиндрики масла выстроились на подносах. Противни с жареным минтаем стояли стопкой под специальной охраной старшего по раздаче. Вторая рота томилась перед витражами столовой, ожидая, когда лающие сержантские голоса скомандуют зайти. Но пролаяли совсем другое: "На прааав-во, к расположению бег-гом м-марш!" И вторая рота затопала прочь от благоухающей жареным минтаем столовой, перебрасываясь на бегу тревожными репликами: "- Что за хрень? - А жрать когда?" Уходить из столовой, не поев, было делом, в общем-то, привычным. Потому что прием пищи в пехотной учебке

Вазиани - лотерея: одному повезет в обед, другому на ужин. Трижды в день начинается розыгрыш.

- Взвод, с первого (или с третьего) отделения в колонну по одному пройти в столовую для приема пищи.

Полная формула. Часто обходятся сокращенным вариантом или жестом, напоминающим отмашку на старте. Курсанты сыплются в двери столовой, как шары "Спортлото" в барабан. Суть в том, с какого отделения - первого или третьего - начали двигаться. Те 10-15 человек, то есть половина взвода, что окажутся у раздачи первыми, поедят наверняка, остальные...

Сержанты войдут важно и медленно, важно и медленно сядут за накрытый для них стол. Культурно съедят то, что им есть не в западло: масло, рыбу, яйца. Каши-борщи они не едят. Съели, утерлись платочками. Ганиев и вовсе носит в кармане салфетку - сомнет и бросит в тарелку... как в ресторане. Сука! Поднимаясь из-за стола, кто-нибудь из сержантов крикнет:

- Взвод! Закончить прием пищи, выходи строиться перед столовой!

Полвзвода успели разве что понюхать эту самую пищу. Кто-то шел с полным подносом по проходу, кто-то так и не добрался до заветных жбанов. Некоторые умудряются сжевать на бегу хлеб с маслом. Отдельные удавы-рекордсмены умеют в несколько секунд разломить кусок минтая, выковырнуть хребет, проглотить рыбу, проглотить бутерброд и следом пару-тройку ложек пшенки. Можно, конечно, вдавив масло в хлебный мякиш, спрятать такой бутерброд в карман, чтобы съесть потом. Но строй иногда обыскивают:

- Взвод! Вывернуть карманы!

Если найдут, взвод побежит на тактическое поле сдавать норматив "пятьдесят метров по-пластунски". И тут уж труднее будет как раз-таки поевшим. Лотерея!

В общем, ели в Вазиани от случая к случаю. Но чтобы вот так, развернуть и увести от столовой...

Рота выстроилась перед четырехэтажной коробкой казарм. В ярком окне штаба, как плавники во взбаламученном аквариуме, кружились погоны, погоны, погоны. Телефоны начинали трезвонить сразу, лишь только трубка ложилась на рычаг.

- Так точно. Готово. Так точно. Никак нет.

Сержанты ходили за офицерами и шептались в сторонке. Было приятно видеть их жалкие лица. Видимо, что-то очень серьезное сдуло с них круглосуточную мраморную мужественность.

По строю гудели разговорчики.

- Что такое, не знаешь?

- Смотри, разбегались. Война, что ли?

- Ха, дурак пошутил! Надо же... А мне говорили, дураки не шутят.

- Какие шутки, я серьезно!

- Ну значит, правильно говорили.

По асфальтовой дорожке пробежал свет, сверху, со стороны боксов, катился нервный, с перегазовкой, рев двигателей.

- А жрать когда?!

- Приказано быть сытыми.

Замполит шагал вдоль строя и командовал:

- Султангиреев, в расположение... Акопян, в расположение... Атарбеков... Литбарский, а ты что здесь делаешь?!

- Сказали, Литбарский, тревога. Я пришел. Что мне, трудно?

Митя постарался встать так, чтобы скрыться за впереди стоящим. Замполит ненавидел Митю. Капитан Рюмин попал к ним из Афганистана, после госпиталя. В Афгане его контузило, и теперь у капитана Рюмина тик: он мелко-мелко трясет головой, будто кивает. Желая скрыть это ото всех, он делает вид, будто кивает, чтобы поправить фуражку. И фуражка ходит по его голове, как живая: до бровей, на затылок и обратно. Каждый раз, когда он, расхаживая перед шеренгами, рассказывает, что бывает с теми, кто убегает из караула, прихватив автомат, или с теми, кто отказывается выполнять команды старшего, - все поневоле наблюдают за живой фуражкой. Упадет или нет? Еще ни разу не падала. Рюмин виртуозен, как эквилибрист. Прозвище

у него - Трясогузка.

Капитан Рюмин не любит нерусских. Таджики-киргизы-казахи, грузины-армяне-азербайджанцы, не дай боже, эстонцы-латыши-литовцы - о всех нацменах имеет он свое, вместившееся в три-четыре слова и кривую усмешку суждение. Того, кого он не любит, замполит время от времени ставит по стойке "смирно" и, гуляя вокруг него, как вокруг приглянувшейся статуи в музее искусств, с размаху тычет двумя пальцами в ребра.

- А почему (тык) у вас, товарищ солдат, ремень (тык) на яйцах? А почему у вас (тык) каблуки (тык) на сапогах не чищены? Я вас, расп....в (тык), заставлю Родине служить!

Но это - всего лишь нелюбовь. Ну не любит он нерусских. Сердцу ведь не прикажешь. Митю же он ненавидит. Случилось это, когда Митя, пробегая мимо новенького, вчера лишь прибывшего замполита, на бегу отдал ему честь. То есть - не перешел на строевой шаг, не вывихнул подбородок вверх и в сторону.

- Стой! Как твоя фамилия, курсант?

Все обошлось бы, наверное, пожурил бы немного и отпустил. Но на вопрос "Как твоя фамилия?" Митя ответил с обычным своим - вах! - грузинским акцентом:

- Вакула.

Капитан вздрогнул, посмотрел в Митино лицо.

- Как? Вакулян?

- Никак нет. Вакула.

Он маршировал по периметру раскаленного, как противень, плаца, отдавая честь фонарным столбам, а капитан Рюмин, утирая пот под козырьком, кричал:

- Куда?! Куда локоть выносишь, куда?!

И слышалось в его голосе: "Иуда! Иуда!" А потом он застал Митю беседующим на нерусском языке с Паатой Бурчуладзе из первой роты...

И вот замполит шел вдоль строя и отрывисто отсылал в расположение всех казахов-литовцев-армян. Митя постарался спрятаться за впереди стоящим. В тот самый момент, когда прыгающая фуражка уже наплывала на него из-за панам цвета хаки, на крыльцо вывалился дежурный по части и заорал так, будто надо было докричаться до другого берега широкой шумной реки:

- Второй взвод! В ружпарк бегом мааарш!

И через десять секунд курсант Вакула уже выдергивал из пирамиды свой АК, чрезвычайно довольный тем, что ускользнул от Трясогузки и теперь отправляется вместе с остальными неизвестно куда неизвестно зачем. (Вот бы еще покормили.)

- Первое отделение - борт 341. Второе отделение - борт 202. Третье отделение...

От второго взвода после проведенного отсева остались четырнадцать человек. Пятеро из них оказались в командирском 202-м. Так и началось.

БТРы мчались на предельной скорости. Уносили все дальше и дальше от масла и минтая, от гиблого, но прикипевшего, как пороховой нагар, Вазиани.

...Из дремы их вырывает вой двигателя. Жирные клубы дыма текут по апельсиновому солнцу. Совсем рассвело. Ветер стих. Со стороны города мчится "КамАЗ". Коротенький, без кузова, он похож на железного головастика. Поравнявшись с БТРом, "КамАЗ" сбавляет скорость, водитель высовывается по пояс и кричит дребезжащим от злости голосом:

- Куда едешь?! Двоих вчера поджгли и вас поджжем!

Лицо у него совсем безумное. В голосе столько жуткой страсти, что крик его действует, как нашатырь. Грузовик уносится, удаляется - и в наступающей тишине бойцы начинают ерзать, подбирать слова. Дембель с постоянки выглядит только что убитым. Сигарета в его губах поникла, сам он вот-вот рухнет с брони на дорогу.