Андрей Платонов - Дерево Родины Страница 2

- Говорите быстро, что знаете? - опять спросил его немецкий офицер.

"А что же я знаю? - подумал Трофимов. - Да ничего!" И ответил вслух:

- Я знаю, что хоть все мы в дырья насквозь тела будем прострелены, а все одно твоя сила нас не возьмет!

- Значит, вы знаете вашу силу, - произнес офицер. - В чем же она заключается?

- Чувствую так, стало быть - знаю, - проговорил Трофимов; он огляделся в помещении, где находился: на стене висел портрет Пушкина, в шкафах стояли русские книги. - "И ты здесь со мной! - прошептал Трофимов Пушкину. - Изба-читальня здесь, что ль, была? Потом всему ремонт придется делать!"

- Я спрашиваю, где в ночной атаке находился командный пункт вашей части? - сказал офицер.

- Как где? - удивился Трофимов. - Наш командир впереди меня на фашистов наступал.

- Командир - это вы, - убежденно сказал офицер. - Вы напрасно переоделись в солдата.

- Ага, - промолвил Трофимов, - ну, тогда ты отсталый. Какой же я командир, когда я человек неученый и сам простой?

Немецкий офицер взял со стола револьвер.

- Сейчас вы научитесь.

- Убьешь, что ль? - спросил Трофимов.

- Убью, - подтвердил офицер.

- Убивай, мы привыкли, - сказал Трофимов.

- А жить не хотите? - спросил офицер.

- Отвыкну, - сообщил Трофимов.

Офицер поднялся и ударил пленника рукояткой револьвера в темя на голове.

- Отвыкай! - воскликнул фашист.

"Опять мне смерть, - слабея, подумал Трофимов, - дитя живет при матери, а солдат при смерти", - пришли к нему на память слышанные когда-то слова, и на том он успокоился, потому что сознание его затемнилось.

Вспомнил Трофимов о себе не скоро - в тыловой немецкой тюрьме. Он сидел, скорчившись, весь голый, на каменном полу, он озяб, измучился в беспамятстве и медленно начал думать. Сначала он подумал, что он на том свете. "Ишь ты, и там война, и тут худо - тоже не отогреешься", - произнес про себя Трофимов. Но, осмотревшись, Трофимов сообразил, что так плохо нигде не может быть, как здесь, значит, он еще живой.

Он находился в каменном колодце, где свободно можно было только стоять. Вверху, на большой высоте, еще горела маленькая электрическая лампа, испуская серый свет неволи; в узкой железной двери был тюремный глазок, закрытый снаружи. Трофимов поднялся в рост и опробовал себя, насколько он весь цел. На груди запеклась кровь от раны, а пуля, должно быть, утонула где-то в глубине тела, но Трофимов сейчас ее не чувствовал. Лист с божьего дерева родины присох к телу на груди вместе с кровью и так жил с ним заодно.

Трофимов осторожно, не повреждая отделил тот лист от своего тела, обмочил его слюною и прилепил к стене как можно выше, чтобы фашист не заметил здесь его единственного имущества и утешения. Он стал глядеть на этот лист, и ему было легче теперь жить, и он начал немного согреваться.

"Я вытерплю, - говорил себе Трофимов, - мне надо еще пожить, мне охота увидеть мать в нашей избе, и я хочу послушать, как шумят листья на божьем дереве".

Он опустился на пол, закрыл лицо руками и стал тихо плакать - по матери, по родине и по самом себе.

Потом ему стало легче. Он отер свое лицо и захотел представить себе какой он есть сейчас на вид. Он давно не видел своего лица - ни в зеркале, ни в покойной, чистой воде. "Сейчас я на вид плохой, зачем мне смотреть на себя", - сказал Трофимов.

Он встал и снова загляделся на лист с божьего дерева. Мать этого листика была жива и росла на краю деревни, у начала ржаного поля. Пусть то дерево родины растет вечно и сохранно, а Трофимов и здесь, в плену врага, в каменной щели, будет думать и заботиться о нем. Он решил задушить руками любого врага, который заглянет к нему в камеру, потому что если одним неприятелем будет меньше, то и Красной Армии станет легче.

Трофимов не хотел зря жить и томиться; он любил, чтоб от его жизни был смысл, равно как от доброй земли бывает урожай. Он сел на холодный пол и затих против железной двери в ожидании врага.

1942