Андрей Платонов - Неодушевленный враг Страница 2

Немец ответил:

-- Вся моя вера, вся моя жизнь принадлежит Гитлеру.

-- Если ты все отдал твоему Гитлеру, а сам ничего не думаешь, ничего не знаешь и ничего не чувствуешь, то тебе все равно -- что жить, что не жить, -- сказал я Рудольфу Вальцу и достал его рукой, чтобы еще раз побиться с ним и одолеть его.

Над нами, -поверх сыпучей земли, в которой мы лежали, началась пушечная канонада. Обхватив один другого, мы с фашистом ворочались в тесном комковатом грунте, давящем нас. Я желал убить Вальца, но мне негде было размахнуться, и, ослабев от своих усилий, я оставил врага; он бормотал мне что-то и бил меня в живот кулаком, но я не чувствовал от этого боли.

Пока мы ворочались в борьбе, мы обмяли вокруг себя сырую землю, и у нас получилась небольшая удобная пещера, похожая и на жилище и на могилу, и я лежал теперь рядом с неприятелем. Артиллерийская пальба наружи вновь переменилась; теперь опять стреляли лишь автоматы и пулеметы; бой, видимо, стоял на месте без решения, он забурился, как говорили красноармейцы-горняки.

Выйти из земли и уползти к своим мне было сейчас невозможно, -- только даром будешь подранен или убит. Но и лежать здесь во время боя бесполезно -для меня было совестно и неуместно. Однако под руками у меня был немец, я взял его за ворот, рванул противника поближе к себе и сказал ему.

-- Как же ты посмел воевать с нами? Кто же вы такие есть и отчего вы такие?

Немец не испугался моей силы, потому что я был слаб, но он понял мою серьезность и стал дрожать. Я не отпускал его и держал насильно при себе; он припал ко мне и тихо произнес:

-- Я не знаю...

-- Говори -- все равно! Как это ты не знаешь, раз на свете живешь и нас убивать пришел! Ишь ты, фокусник! Говори,-- нас обоих, может, убьет и завалит здесь,-- я хочу знать! Бой поверх нас шел с равномерностью неспешной работы: обе стороны терпеливо стреляли; ощупывая одна другую для сокрушительного удара.

-- Я не знаю,-- повторил Вальц.-- Я боюсь. Я вылезу сейчас. Я пойду к своим, а то меня расстреляют: обер-лейтенант скажет, что я спрятался во время боя.

-- Ты никуда не пойдешь! -- предупредил я Вальца -- Ты у меня в плену!

-- Немец в плену бывает временно и короткий срок, а у нас все народы будут в плену вечно! -- отчетливо и скоро сообщил мне Вальц -- Враждебные народы, берегите и почитайте пленных германских воинов! -- воскликнул он вдобавок, точно обращался к тысячам людей.

-- Говори, -- приказал я немцу, -- говори, отчего ты такой непохожий на человека, отчего ты нерусекий.

-- Я нерусский потому, что рожден для власти и господства под руководством Гитлера! -- с прежней быстротой и заученным убеждением пробормотал Вальц;  но странное безразличие было в его ровном голосе, будто ему самому не в радость была его вера в будущую победу и в господство надо всем миром. В подземной тьме я не видел лица Рудольфа Вальца, и я подумал, что, может быть, его нет, что мне лишь кажется, что Вальц существует, -- на самом же деле он один из тех ненастоящих, выдуманных людей, в которых мы играли в детстве и которых мы воодушевляли своей жизнью, понимая, что они в нашей власти и живут лишь нарочно. Поэтому я приложил свою руку к лицу Вальца, желая проверить его существование; лицо Вальца было теплое, значит, этот человек действительно находился возле меня.

-- Это все Гитлер тебя напугал и научил, -- сказал я противнику. -- А какой же ты сам по себе? Я расслышал, как Вальц вздрогнул и вытянул ноги -строго, как в строю.

-- Я не сам по себе, я весь по воле фюрера! -- отрапортовал мне Рудольф Вальц.

-- А ты бы жил по своей воле, а не фюрера! -- сказал я врагу.-- И прожил бы ты тогда дома до старости лет, и не лег бы в могилу в русской земле.

-- Нельзя, недопустимо, запрещено, карается по закону! -- воскликнул немец. Я не согласился:

-- Стало быть, ты что же,-- ты ветошка, ты тряпка на ветру, а не человек!

-- Не человек! -- охотно согласился Вальц. -- Человек есть Гитлер, а я нет. Я тот; кем назначит меня быть фюрер! Бой сразу остановился на поверхности земли, и мы, прислушиваясь к тишине, умолкли. Все стало тихо, будто бившиеся люди разошлись в разные стороны и оставили место боя пустым навсегда. Я насторожился, потому что мне теперь было страшно; прежде я постоянно слышал стрельбу своих пулеметов и винтовок, и я чувствовал себя под землей спокойно, точно стрельба нашей стороны была для меня успокаивающим гулом знакомых, родных голосов. А сейчас эти голоса вдруг сразу умолкли.

Для меня наступила пора пробираться к своим, но прежде следовало истребить врага, которого я держал своей рукой.

-- Говори скорей! -- сказал я Рудольфу Вальцу. -- Мне некогда тут быть с тобой.

Он понял меня, что я должен убить его, и припал ко мне, прильнув лицом к моей груди. И втихомолку, но мгновенно он наложил свои холодные худые руки на мое горло и сжал мне дыхание. Я не привык к такой манере воевать, и мне это не понравилось. Поэтому я ударил немца в подбородок, он отодвинулся от меня и замолк.

-- Ты зачем так нахально действуешь! -- заявил я врагу.-- Ты на войне сейчас, ты должен быть солдатом, а ты хулиганишь. Я сказал тебе, что ты в плену,-- значит, ты не уйдешь, и не: царапайся!

-- Я обер-лейтенанта боюсь,-- прошептал неприятель. -- Пусти меня, пусти меня скорей -- я в бой пойду, а то обер-лейтенант не поверит мне, он скажет, -- я прятался, и велит убить меня. Пусти меня, я семейный. Мне одного русского нужно убить.

Я взял врага рукою за ворот и привлек его к себе обратно.

-- А если ты не убьешь русского? -- Убью, -- говорил Вальц.-- Мне надо убивать, чтобы самому жить. А если я не буду  убивать, то меня самого убьют или посадят в тюрьму, а. там тоже умрешь от голода и печали, или на каторжную работу осу- дят -- там скоро обессилеешь, состаришься и тоже помрешь.

-- Так тебя тремя смертями сзади пугают, чтобы ты одной впереди не боялся, -- сказал я Рудольфу Вальцу.

-- Три смерти сзади, четвертая смерть впереди! -- сосчитал немец. -Четвертой я не хочу, я сам буду убивать, я сам буду жить! -- вскричал Вальц. Он теперь он боялся меня, зная, что я безоружный, как и он.

-- Где, где ты будешь жить? -- спросил я у врага.   Гитлер гонит тебя вперед страхом трех смертей, чтобы ты не боялся одной четвертой. Долго ли ты проживешь в промежутке между своими тремя смертями и нашей одной?

Вальц молчал; может быть, он задумался. Но я ошибся -- он не думал.

-- Долго,-- сказал он. -- Фюрер знает все, он считал -- мы вперед убьем русский народ, нам четвертой смерти не будет.

-- А если тебе одному она будет? -- поставил я дурному врагу.-- Тогда ты как обойдешься?

-- Хайль Гитлер! -- воскликнул Вальц. -- Он не оставит мое семейство: он даст хлеб жене и детям хоть по сто граммов на один рот.

-- И ты за сто граммов на едока согласен пог ибнуть?

-- Сто граммов -- это тоже можно тихо, экономно жить, -- сказал лежачий немец.

-- Дурак ты, идиот и холуй, -- сообшил я неприятелю. -- Ты и детей своих согласен обречь на голод ради Гитлера.

-- Я вполне согласен, -- охотно и четко сказал Рудольф Вальц. -- Мои дети получат тогда вечную благодарность и славу отечества.

-- Ты совсем дурной, -- сказал я немцу. -- целый мир будет кружиться вокруг одного ефрейтора?

-- Да, -- сказал Вальц, -- он будет кружиться, потому  что он будет бояться.

-- Тебя, что ль? -- спросил я врага.

-- Меня, - уверенно ответил Вальц.

-- Не будет он тебя бояться, -- сказал я противнику. -- Отчего ты такой мерзкий?

-- Потому что фюрер Гитлер теоретически сказал, что человек есть грешник и сволочь от рождени. А как фюрер ошибаться не может, значит, я тоже должен быть сволочью.

Немец вдруг обнял меня и попросил, чтоб я умер.

-- Все равно ты будешь убит на войне,-- говорил мне Вальц. -- Мы вас победим, и вы жить не будете. А у меня трое детей на родине и слепая мать. Я должен быть храбрым на войне, чтоб их там кормили. Мне нужно убить тебя, тогда обер-лейтенант будет и он даст обо мне хорошие сведения. Умри, пожалуйста. Тебе все равно не надо жить, тебе не полагается. У меня есть перочинный нож, мне его подари я кончил школу, я его берегу... Только давай скорее - я соскучился в России, я хочу- в свой святой   фатерлянд, я хочу домой в свое семейство, а ты никогда домой не вернешься...

Я молчал; потом я ответил:

-- Я не буду помирать за тебя,

-- Будешь! -- произнес Вальц.-- Фюрер сказал: рус- ским -- смерть. Как же ты не будешь!

-- Не будет нам смерти! -- сказал я врагу, и с беспамятством ненависти, возродившей мощность моего сердца, я обхватил и сжал тело Рудольфа Вальца в своих руках. Затем мы в борьбе незаметно миновали сыпучий грунт и вывалились наружу, под свет звезд. Я видел этот свет, но Вальц глядел на них уже неморгающими глазами: он был мертв, и я не запомнил, как умертвил его, в какое время тело Рудольфа Вальца стало неодушевленным. Мы оба лежали, точно свалившись в пропасть с великой горы, пролетев страшное пространство высоты молча и без сознания.

Маленький комар-полуночник сел на лоб покойника и начал помаленьку сосать человека. Мне это доставило удовлетворение, потому что у комара больше души и разума, чем в Рудольфе Вальце -- живом или мертвом, все равно; комар живет своим усилием и своей мыслью, сколь бы она ни была ничтожна у него,-- у комара нет Гитлера, и он не позволяет ему быть. Я понимал, что и комар, и червь, и любая былинка -- это более одухотворенные, полезные и добрые.существа, чем только что существовавший живой Рудольф Вальц. Поэтому пусть эти существа пережуют, иссосут и раскрошат фашиста: они совершат работу одушевления мира своей кроткой жизнью.