Фазиль Искандер - Разные рассказы (4) Страница 2

Она дунула в лампу, и свет под дверями исчез.

-- Господи, не забывай о нас! -- проговорила она, как бы любовно напоминая Богу о его некоторой рассеянности.

Все стихло. Я лежал, прислушиваясь к задумчивым шорохам и скрипам ночного деревянного дома. В эту ночь я долго не спал. И мне было хорошо, что я видел счастливую женщину. Она была счастлива, потому что ясно знала и следовала сюжету своего существования.

Я видел десятки, а на всю страну их миллионы, несчастных людей. Одни несчастны из-за своей бедности и боязни стать еще бедней, другие несчастны потому, что разбогатели, но боятся, что не смогут усторожить свое богатство, третьи несчастны оттого, что просто не знают, для чего жить, и все вместе несчастны оттого, что будущее страшит их хаосом жестокой бессмысленности.

Сюжет существования важнее всяких экономических законов, вернее, сами экономические законы могут работать только тогда, когда у человека есть сюжет существования.

Если вкладчики перестают верить в сюжет существования банка -- банк лопается. Если граждане страны не улавливают сюжет существования государства -- оно разваливается. Дайте сюжет! Дайте сюжет!

Вот он есть у этой женщины, и она счастлива, несмотря ни на что.

-----------------

Муки совести, или Байская кровать

Это было, как теперь кажется, в далекие-предалекие времена, когда наша страна была едина. Я был в командировке в одном маленьком казахстанском городке. Я получил номер в местной гостинице. Туда же поместили одного молодого журналиста из Москвы.

Вечером мы встретились. Это был стройный парень с приятным русским лицом, но столь пижонски одетый, что здесь, в азиатской глубинке, мог быть принят за иностранца.

Узнав, что я писатель (в те времена все журналисты мечтали стать писателями), он сказал, что у него есть повесть и он хотел бы показать мне ее на отзыв.

-- Хорошо, -- вздохнул я несколько облегченно, узнав, что повесть он, слава Богу, не возит с собой. Была смутная надежда, что в Москве мы, может быть, не пересечемся. К этому времени своей жизни я приустал от рукописей начинающих писателей. Они сперва почти на коленях умоляют прочесть их опусы. Но потом, когда дело доходит до серьезных замечаний, начинают яростно отстаивать свою правоту. Какого же черта, если ты так уверен в своей правоте, ты так жадно стремился показать свою рукопись на отзыв?

Когда мы уже собирались ложиться спать, я вдруг заметил, что мой спутник сильно заволновался. Дело в том, что в нашем номере стояла обыкновенная железная кровать и совершенно необыкновенная, деревянная кровать, которую правильней была бы назвать байским ложем. Кровать как бы символизировала необъятность степных просторов, необъятность власти возлегающего на ней, а также обладала возможностью, если придется, разместить на ней небольшой гарем походного типа.

Мой спутник бросал взгляды то на одну кровать, то на другую. Я понял, что неравноценность кроватей сейчас привела его в неожиданное волнение.

Это меня неприятно удивило. Я был лет на пятнадцать старше его, и мне казалось естественным, что в лучшую кровать должен лечь я. Но он так не думал.

-- Как же мы будем делить кровати? -- спросил он у меня.

-- Мне совершенно все равно, -- ответил я ему, -- хотите -- ложитесь на байскую кровать.

-- Но как же так, -- возразил он, -- это будет несправедливо. Давайте кинем монету и решим, кому достанется деревянная кровать.

-- Не надо никакой монеты, -- ответил я ему, уже начиная раздеваться, -- мне вполне удобно спать и на этой кровати.

-- Постойте! Постойте! -- взволнованно перебил он меня. -- Вы как-то ставите меня в унизительное положение. Давайте кинем монету! Кто угадает "орла" или "решку", тот и будет спать на деревянной кровати. Почему вы не хотите разыграть по справедливости эту кровать?

-- Мне все равно, -- сказал я, продолжая раздеваться, -- поэтому я не хочу разыгрывать эту байскую кровать.

-- Вы что, борец против номенклатурных привилегий? -- осторожно спросил он у меня без тени юмора.

-- Никакой я не борец, -- сказал я, уже ныряя под одеяло, -раздевайтесь и гасите свет.

-- Странный вы человек, -- заметил он и стал очень аккуратно раздеваться, разглаживая складки брюк и рубашки, -- почему вы не захотели по справедливости разыграть эту деревянную кровать?

Теперь я заметил, что нижнее белье, трусы и майка, были у него европейские, фирменные. Пижонство его отнюдь не было поверхностным.

-- Не хочу, и все, -- сказал я, давая знать, что этот спор мне надоел.

Он промолчал, но, перед тем как гасить свет, бросил внимательный взгляд в сторону байской кровати, чтобы, вероятно, в темноте не заблудиться. Но заблудиться было невозможно, кровать эта занимала полномера. Наконец он погасил свет и улегся. Вдруг он тяжело вздохнул.

-- Я как-то чувствую, что вы меня унизили, хотя, может быть, и невольно, -- сказал он.

-- Ничего я вас не унизил, -- ответил я, -- спите спокойно.

-- Но почему же вы не захотели разыграть кровать? -- недоуменно спросил он. -- Было бы все по справедливости. Кому повезло, тот и лег в нее.

-- Я этому не придаю никакого значения, -- сказал я. Кроватям я в самом деле не придавал значения, но то, что он не понял -- надо было старшему уступить деревянную кровать, было неприятно.

-- Вот именно в том, что вы якобы не придаете этому никакого значения, есть что-то оскорбительное для меня. Получается, что я стремлюсь к роскоши, а вы своим аскетизмом презираете меня. Честно признайтесь, презираете?

Он замер.

-- Ничего я вас не презираю, -- ответил я бесчестно, потому что именно в этот миг почувствовал легкий позыв презрения, -- спите спокойно.

Некоторое время он молчал, но потом снова заговорил.

-- Как раз теперь-то я не могу спать спокойно, -- сказал он, -- я чувствую себя униженным. Но почему, почему вам не захотелось разыграть деревянную кровать? Это даже интересно. Может, вы противник азартных игр? Но это ведь не азартная игра. Мы бы всего один раз подкинули монету.

-- Никакой я не противник азартных игр, -- сказал я и почему-то добавил: -- Хотя это меня давно не занимает. Вот в школе, играя на деньги, я тысячу раз подкидывал монету. Даже знал некоторые закономерности ее падения.

Это было правдой, но говорить об этом было глупо. Иногда хочется похвастаться тем, что ты хуже, чем кажешься.

-- Какие? -- оживился он.

-- Если монета, -- стал разъяснять я, -- скажем, "орлом" вверх подкидывается и достаточнв много кружится, то есть подкидывается достаточно высоко, она, как правило, падает на "орла".

-- Не может быть! -- воскликнул он восторженно. Боже, подумал я, почему я ему об этом говорю, тем более уже где-то писал об этом. Глупо! Глупо!

-- Не может быть! -- азартно повторил он. Но меня уже заносило.

-- Так подсказывает мой детский опыт, -- почему-то уточнил я ради никому не нужной объективности, -- но это при условии, что земля достаточно ровная и сырая. То есть, монета не отскакивает. Более того, чем мельче монета, тем точней она ложится. Точнее всего ложится копейка.

-- Но почему?! -- воскликнул он, как дикарь, узнавший, что Земля кружится.

-- Чем меньше по размеру монета, -- продолжал я делиться своим опытом, -- тем больше кругов она успевает сделать, отскакивая от пальца. Чем больше кругов она успевает сделать, тем больше шансов, что она ляжет на землю так, как лежала на большом пальце.

-- При чем тут большой палец? -- спросил он.

-- В наше время, -- сказал я тоном старожила, -- монету подкидывали, положив ее на большой палец, упертый в указательный. А потом с силой большой палец сдергивали с указательного, и монета, кружась, летела вверх.

-- А-а, понял! -- сказал он. -- Можно, я сейчас включу свет и попробую?

-- Нельзя, -- твердо ответил я на правах знатока, -- здесь деревянный пол. Монета будет отскакивать.

-- Завтра попробую на земле, -- сказал он благостно, -- но ведь еще лежит снег.

-- Еще лучше, -- обнадежил я его, -- в снегу монета совсем не отскакивает.

Он замолчал. Освободившись от всех своих знаний по части азартных игр, я стал засыпать. Но он опять заговорил.

-- Я понял, в чем дело, -- сказал он, -- у вас иерархическое кавказское сознание. А у меня европейское. Для вас очевидно: раз вы старше меня, я должен был уступить вам деревянную кровать. А у меня, как у человека европейского сознания, главное -- равенство шансов. Вот где столкнулись Восток и Запад!

-- Никто ни с чем не столкнулся, -- ответил я, сдерживая раздражение, -- то преимущество возрасту, которое исповедует Восток, есть признание преимущества опыта, уважение к нему. Равенство шансов справедливо при равенстве изначальных условий. Какое равенство шансов между бедняком и богачом, если они оба хотят стать членами парламента? Но у меня никаких претензий к вашему байскому ложу, так что спите спокойно.

-- Даже в том, что вы эту деревянную кровать называете байским ложем, есть какое-то унижение для меня. Но вы меня достали! Я готов перейти на вашу кровать. Давайте меняться. Я лягу на кровать байчонка!