Владимир Кигн-Дедлов - Рассказы Страница 2
- Категория: Проза / Русская классическая проза
- Автор: Владимир Кигн-Дедлов
- Год выпуска: неизвестен
- ISBN: нет данных
- Издательство: неизвестно
- Страниц: 11
- Добавлено: 2018-12-24 14:37:17
Владимир Кигн-Дедлов - Рассказы краткое содержание
Прочтите описание перед тем, как прочитать онлайн книгу «Владимир Кигн-Дедлов - Рассказы» бесплатно полную версию:ДЕДЛОВ (настоящая фамилия Кигн), Владимир Людвигович [15(27).I.1856, Тамбов — 4(17).VI.1908, Рогачев] — публицист, прозаик, критик. Родился в небогатой дворянской семье. Отец писателя — выходец из Пруссии, носил фамилию Kuhn, которая при переселении его предков в Польшу в XVIII в. была записана как Кигн. Отец и дядя Д. стали первыми в роду католиками. Мать — Елизавета Ивановна, урож денная Павловская — дочь подполковника, бело русского дворянина — передала сыну и свою православную религию, и любовь к Белоруссии, и интерес к литературе (Е. И. Павловская — автор статей о фольклоре, составитель сборника "Народные белорусские песни". — Спб., 1853. — См.: Букчин С. В. — С. 79–81). Д. считал себя "и православным, и русским" (Северный вестник.- 1895.- № 7. — С. 79). Образование Д. получил в Москве, сначала в немецкой "петершуле", затем в русской классической гимназии. В 15 лет он увлекся идеями крестьянского социализма и даже организовал пропагандистский кружок. Это увлечение было недолгим и неглубоким, однако Д. был исключен из старшего класса гимназии, и ему пришлось завершать курс в ряде частных учебных заведений. "Мученичество" школьных лет, с муштрой и схоластикой, он впоследствии запечатлел в очерках "Школьные воспоминания" (Спб., 1902). В 1875 г. Д. поступает на юридический факультет Петербургского университета. В студенческие годы сближается с художниками, знатоками искусств, группировавшимися вокруг профессора А. В. Прахова, печатает рецензии, литературно-художественные обозрения в журнале "Пчела". Дебют Д. как писателя — рассказ "Экзамен зрелости" (газета "Неделя".- 1876.- № 3–5.- 15 апр.). Начинающий писатель послал письмо И. С. Тургеневу, в ответ на которое получил доброжелательное напутствие (хотя рассказа Тургенев не читал), содержащее характеристику "объективного писателя", которого "изучение человеческой физиономии, чужой жизни интересует больше, чем изложение собственных слов и мыслей…" (Письмо В. Л. Кигну от 16 июня 1876 г. // Тургенев И. С. Собр. соч. — М., 1858. — Т. 12. — С. 492). В рассказе Д. намечена одна из ведущих впоследствии его тем — "созревание" личности в борьбе идеального и прозаического, будничного начал. Герой-гимназист надеется стать "гражданином человечества", но одновременно предвидит одиночество и нравственное опустошение. По окончании университета (1878) Д. служит в земском отделении министерства внутренних дел, совмещая службу с занятиями литературой; с 1880 г. он постоянный автор "Недели", выходят циклы его очерков и этюдов: "Белорусские силуэты", "Издалека" (Спб., 1887), "Мы. Этюды" (М., 1889). Он печатается в журналах "Наблюдатель", "Вестник Европы", "Книжках Недели" и др. под псевдонимами: / (Единица), А. Б. и В. Дедлов (по названию родового имения Дедлово). В конце 80 гг. он выступает в "Неделе" с литературными обзорами. В 1886 г. оставляет службу, всецело посвящая себя литературе, искусству, путешествиям. Результатом длительных поездок (в качестве корреспондента "Недели") явились "Приключения и впечатления в Италии и Египте. Заметки о Турции" (Пб., 1887), "Франко-русские впечатления. Письма с парижской выставки" (Пб., 1890). "Все образно, живо, весело, просто, жизненно — качество весьма редкое в описаниях путешествий", — писал рецензент "Русского богатства" о первой из этих книг (1888.- № 1. — С. 238). Достижения западной цивилизации Д. оценивает с точки зрения их пользы для народных масс. В 90 гг. он пишет в популярных в то время малых жанрах (этюды, зарисовки "с натуры"), черпая материал из жизни городской интеллигенции, чиновничества и пр. Позднее эти произведения были объединены в сборники "Лирические рассказы" (Пб., 1902), "Просто рассказы" (Пб., 1904). В 1892 г. выходит в свет единственная большая повесть Д. "Сашенька". В этом же году состоялось заочное знакомство Д. с А. П. Чеховым (встретились они немного позднее, их переписка охватывает период с 1892 по 1903 г.). В 90 гг. Д. служит в переселенческой конторе Оренбурга, где наблюдает мучительный процесс освоения Сибири русским крестьянством. "Переселенцы и новые места. Путевые заметки" (Спб., 1894) были высоко оценены критикой за правдивое изображение бедствий крестьян, страдающих от голода, болезней, нерасторопности и равнодушия чиновников (см.: Литературные приложения к "Ниве", — 1894.- № 12. — С. 749; Мир божий.- 1894.-№ 12. — С. 199–201; Вестник Европы.- 1894.- № 10. — С. 851–861). В то же время предложенная Д. переориентация переселенчества с Востока на Юг и Запад (с целью остановить онемечивание русских земель) вызвала возражения (в частности, у рецензента "Вестника Европы"). В очерках "Вокруг России. — Польша. — Бессарабия. — Крым. — Урал. — Финляндия. — Нижний. Портреты и пейзажи" (Пб., 1895), написанных на материале совершенной ранее поездки, обнаруживаются некоторые откровенно шовинистические тенденции, за что Д. был подвергнут резкой критике (см.: Мир божий.- 1896.- № 4. — С. 297–304; Новое слово.- 1896.- № 11. — С. 112–114; Русская мысль.- 1896.- № 11. — С. 683–684). С конца 90 гг. Д. сотрудничает в газете "Новое время", публикуя, в частности, очерки "Из деревни". Вступление (формальное) в "Союз русского народа" довершает характеристику противоречивой общественно-политической позиции Д., эволюционирующей от либерально-буржуазного просветительства к консерватизму и шовинизму (см.: Букчин С. В. — С. 141). Художественное творчество Д. конца 90 гг. (особенно рассказ "На лоне природы") оценивается неоднозначно: к недостаткам относят склонность к шаржу, натуралистические подробности (Русская мысль.- 1890.- № 4. — С. 184–189), вторжение публицистики (Север.- 1892.- № 2. — С. 1618–1620). На этом фоне ободряющим для Д. был последующий отзыв Чехова (о сборнике "Просто рассказы"): "…в них много былого, старого, но есть и что-то новое, какая-то свежая струйка, очень хорошая" (Письмо В. Л. Кигну (Дедлову) от 10 ноября 1903 г. // Полн. собр. соч. и писем. Письма. — М., 1982. — Т. II. — С. 303). Тем не менее Д. мучает сознание литературной неудачи. Последние годы жизни он провел в основном у себя на родине в Белоруссии, в имении Федоровка, страдая от одиночества и неизлечимых недугов. Трагически погиб в нелепом инциденте. Наследие Д. многогранно. Как литературный критик он не принимал "тенденциозной" литературы. "Хорошо устроена жизнь или худо — это не дело художника и ученого. Худо ли жить, хорошо ли и как сделать, чтобы жилось лучше, — это забота политиков и критиков" (Книжки Недели.- 1891.- No IV. — С. 189). Он высоко оценил Чехова, якобы свободного от "направленства" (Север.-1892.- № 15.- 12 апр.), разойдясь здесь с Н. К. Михайловским, сетовавшим на недостаточно выявленную авторскую идею в его творчестве. Д. утверждал, что "Чехов занимает бесспорно первое место среди своих сверстников. Его слог сжат и образен, идеи ясны, настроение цельно. Чехов не только художник и наблюдатель, но и мыслитель" (Там же. — Стлб. 791). В вышедшей после смерти Чехова статье Д. указывает на созданный им психологический портрет "испуганного поколения 80-х годов", вписанный в "образ пореформенной, пореволюционной, уставшей от напряжения России" (Русский вестник.- 1904.- № 9. — С. 86–91). Д. писал также о творчестве К. С. Баранцевича (Неделя.- 1884.- № 9), И. Н. Потапенко, в котором увидел "объективный" талант, выделив в особенности рассказ "На действительной службе" (Книжки Недели.- 1891.- No IV). Анализировал творчество Козьмы Пруткова (Неделя.- 1884.- № 9.- 26 февр.). Д.- художественному критику принадлежит интересный очерк "Киевский Владимирский Собор и его художественные творцы" (М., 1901), где он рассказал о А. В. Прахове, В. М. Васнецове, П. А. Сведомском, В. А. Котарбинском, М. В. Нестерове, создававших живопись храма, в которой подчеркивал национальное своеобразие: "Пока искусство не стало на национальную почву, — нет искусства" (С. 35). Д. защищал достоинства панно М. А. Врубеля "Принцесса Греза" и "Богатырь", вступив в полемику с М. Горьким (Неделя.- 1896.- 1 сент.). В публицистике Д., помимо вышеназванных путевых очерков, выделяются "Школьные воспоминания", где он стремится выявить пороки школьной системы, формирующей современное "хворое" поколение. Тема воспитания личности является центральной и в рассказах Д., и в его повести "Сашенька", в которой ставится актуализировавшаяся на рубеже 80–90 гг. проблема "отцов" и "детей" применительно к новым поколениям (см. статью Н. К. Михайловского "Об "отцах и детях" и о г. Чехове" и др.). Главный герой повести, студент Александр Кирпичев (Сашенька), своей молчалинской беспринципностью и житейским прагматизмом противопоставлен родителям-"отцам", чье догматичное поклонение идеям 60 гг. изображено иронично. Сатирические краски, однако, не единственные в образе героя, в третьей части повести Сашенька, косвенно виновный в гибели двух человек (один из них — сокурсник-террорист, тщетно искавший у Сашеньки убежища), испытывает угрызения совести и ищет утешения в толстовских идеях всепрощения. Авторской концепции интересно задуманного характера не хватает определенности. История Сашеньки дана на фоне колоритных зарисовок петербургской и провинциальной жизни (светские гостиные, студенческие аудитории, рестораны и т. д.). Повесть вызвала многочисленные и разноречивые отзывы в критике (см.: Русская мысль.- 1892.- No X; Северный вестник.- 1892.- № 12; Наблюдатель.- 1893.- № 3, и др.). Популярность повести в 90 гг. отмечал М. Горький: "Часть молодежи увлекалась железной логикой Маркса, большинство ее жадно читало роман Бурже "Ученик", Сенкевича "Без догмата", повесть Дедлова "Сашенька" и рассказы о "новых людях", — новым в этих людях было резко выраженное устремление к индивидуализму. Эта новенькая тенденция очень нравилась, и юношество стремительно вносило ее в практику жизни, высмеивая и жадно критикуя "обязанности интеллигенции" решать вопросы социального бытия" (Горький М. Время Короленко // Собр. соч.: В 18 т. — М., 1963. — Т. 18. — С. 164).
Владимир Кигн-Дедлов - Рассказы читать онлайн бесплатно
— Хозяину сих мест нижайшее почтение!
— Пока хозяин еще не я. Пока я у вас в спальне, — стараясь не замечать дурного настроения гостя, ответил Столбунский и потянулся поцеловаться и с ним. Но Дровяников опять стал возиться с непослушным воротом и сердито прикрикнул на прислуживавшего парня. Столбунский покраснел.
— Какой славный наряд! — раздался бодрый голос Кесарийского. — Прелесть, просто прелесть. Никита, взгляни!
И Кесарийский снял с головы Столбунского шляпу, с плеч пальто и сияющим взглядом осматривал его. Дровяников обернулся.
— Просто и картинно, — сказал он. Дровяников вгляделся пристальней и забыл про ворот рубахи. — А ведь вы бравый мужчина, Столбунский! — воскликнул он. — Погодите, — заметив, что Столбунский хочет снова надеть пальто и шляпу, заговорил он. — Погодите. Я вас таким хочу показать…
И Дровяников с быстротой и ловкостью, которых в нем на первый взгляд не обещало ничто, кроме разве его горячих черных глаз, накинул на себя сюртук и вышел в следующее отделение вагона. Через несколько секунд он вывел оттуда, обнимая за талию, очень красивую женщину, с неубранными светло-русыми косами по плечам. Она была полуодета и, жеманясь, куталась в накинутый на плечи платок, но в то же время бросала взгляды слишком смелых серых глаз на Столбунского.
— Вот бы вам, дамам, одеваться так, — сказал Дровяников, указывая на Столбунского.
Она отрицательно качнула головой.
— Отчего же нет? — спросил Дровяников, обнимая ее крепче.
— Оттого, что… — заговорила она, и Столбунский теперь заметил, что ее прервали на середине туалета: нижняя губа была не так свежа, как верхняя, и она прикрывала ее платком. — Оттого, что у нас не так… не такие… ноги. И… и тут не для такого костюма…
Никита Степанович совсем повеселел.
— Катерина Ивановна, поедемте к нему! — сказал он, указывая на Столбунского.
Столбунский сообразил, с кем он имел дело, но подхватил просьбу Дровяникова. Тогда и Дровяников с Кесарийским стали уговаривать Катерину Ивановну ехать. Дровяников настаивал капризно, как балованный ребенок. Кесарийский добродушно сиял.
— А Владимир Петрович-то как же? — спросила Катерина Ивановна.
— Разве вы… — с удивлением начал было Столбунский, но спохватился. — Разве и Гончаревский тут? — спросил он.
— Тут, — ответила она. — Он еще спит, — прибавила она тоном, говорившим, что она заботится — и имеет на то право, — чтобы Гончаревский спал спокойно.
— Пойдемте его будить, — решительно сказал Дровяников.
Когда вошли в купе Гончаревского, главного инженера дороги, он уже проснулся и не торопясь раскуривал сигару. Это был старый, толстый хохол с толстым носом и такими же толстыми висячими усами. старый хохол, казалось, никогда не был самим собой и других не считал самими собой, и ничего не признавал настоящим. На все и на всех он смотрел хитрыми глазами, хитро улыбаясь в свои усы, всему противоречил, а если и соглашался, то с таким видом, который говорил: ну, надувайте меня, но я знаю, что надуваете.
Долго в загадочном молчании выслушивал он приглашения ехать к Столбунскому.
— А зачем я к вам поеду? — спросил он наконец Столбунского.
— Чтобы доставить удовольствие принять вас.
— А это вам доставит удовольствие?
— Конечно, если я прошу.
— А может быть, вы просите просто так… Ну, а какое же удовольствие от вас будет мне?
— Вы охотник, а у меня на лугах целые тучи уток.
Гончаревский подумал.
— Уходите, — как будто нехотя сказал он. — Буду одеваться.
IV
Дровяников и Кесарийский, как оказалось, завернули к Столбунскому мимоездом, по пути — из Суздаля в Севилью. В Суздале они искали образца для часовни, которую собирался построить для оживления пейзажа в своем имении Никита Степанович; в Севилье хотели поискать старых картин. Но, на перепутье, их и Белорусь заняла. Дорога к Столбунскому вела бесконечной березовой аллеей екатерининского "шляха", шедшего полями по косогору, спускавшемуся к Днепру, который то был виден, полно налитый в своих вторых, низких, берегах, то прятался в лозовых зарослях и дубовых рощах. Днепр лежал в широкой зеленой равнине, а за равниной и рекой, верстах в пяти, на песчаной возвышенности тускло синели старые сосновые боры. Пейзаж был не из эффектных, но Кесарийский вспомнил историю: Днепр — "великий путь из славян в греки", Екатерину, устроившую дорогу, по которой теперь ехали, раздел Польши, поход Наполеона в двенадцатом году.
— Нет, — говорил Кесарийский, — это не пустыня, это говорит. Тут есть история, всемирная история.
— А теперь тут что? — спросил Дровяников.
— Теперь?.. — ответил Столбунский. — Теперь по этой стороне Днепра суглинки, а по той земля хуже, песок. Тут мужики и помещики богаче, там беднее.
— А у вас много земли? — спросил Кесарийский.
— Много, да толка от нее мало: я ведь на той стороне. Правда, лес есть…
— Так продавайте лес, — сказал Дровяников.
— Купите…
Воцарилось молчание.
— Гончарсвский далеко от нас отстал? — спросил Столбунского Никита Степанович.
— Да, порядочно.
— Знаете ли, — с озабоченным видом заговорил Дровяников, — знаете ли, Гончаревский начинает меня тревожить со своей дамой. Баба забирает силу, а баба, как видите, не высокой пробы. Я ему намекал — смеется. Но это может кончиться не смешно. Стареть стал…
Дровяников вдруг хлопнул Столбунского по колену.
— Петр Николаевич, — воскликнул он, — облагодетельствуйте Гончаревского: отбейте у него эту Катерину.
— Благодарю покорно.
— Да нет, не то! Вы только покажите ее в настоящем виде… Вы человек молодой, бравый. Деревня…
— А вы сами?
— Мы старые с ним знакомые: выйдет не то. А вы бы в водевильном жанре…
Никита Степанович воодушевился и набросал план в самом деле забавного водевиля. Столбунскому, однако, предназначенная ему роль не нравилась.
— Вы это должны устроить, непременно должны, — настаивал Дровяников. — Вам за это сорок грехов простится. Идет?
— Посмотрим, — уклончиво сказал Столбунский.
Никита Степанович сделал недовольное лицо.
Усадьба Столбунского показалась гостям малопривлекательной. Сначала ехали деревней, по улице, разрытой дождевыми ручьями. Мужики кланялись, но неприветливо. Бабы и вовсе не кланялись, поворачивали спины и уходили во дворы, откуда смотрели в заборные щели. Очевидно, отношения мужиков и барина были не из лучших. В конце деревни на пустой площади стояла каменная церковь с облупившейся штукатуркой. За пустырем начиналась обширная, старинная, крепостных времен усадьба. Черный двор с длинными темными службами, строенными давно, из толстых бревен. Старый густой парк, спускавшийся куда-то по косогору. Забор вокруг него из почерневших дубовых плах, стоймя врытых в землю. Немного углубляясь в парк, под нависшими ветвями деревьев стоял невзрачный, низкий и длинный каменный дом с шершавой гонтовой крышей.
— Вот мой "палац", — сказал Столбунский. — Не взыщите. Это бывшая оранжерея, а настоящий дом сгорел лет двадцать тому назад. Разбогатею — выстрою новый. Милости просим тогда на новоселье.
Внутри дом оказался интересней. Он был весь заставлен старинной мебелью, уцелевшей от пожара. Кесарийский сразу так и прилип к этой мебели. Он пошел вдоль стен, от конца ножек до изнанки спинок осматривая стулья, диваны, столики и этажерки. Кое-что он выносил на средину комнат, сам садился поодаль и предавался созерцанию. К нему присоединился Никита Степанович, и скоро они уже вдвоем приколачивали какие-то отпавшие металлические бляшки и очень обеспокоились тем, куда мог завалиться нос урода, вырезанного на дверце старого книжного шкапа. Мебель сильно выручила хозяина.
Катерину Ивановну Столбунский, по новому настоянию Дровяникова, поместил отдельно и подальше от Гончаревского.
— Хорошо вам тут будет? — спросил Столбунский, вводя Катерину Ивановну в ее комнату.
Та вместо ответа повернулась к нему спиной.
— Снимите-ка лучше пальто, чем разговаривать, — сказала она.
Это была красивая, сильная, стройная женщина — дерзкая, задорная, отлично одетая городская женщина, каких Столбунский давно не видал. "А не разыграть ли, куда ни шло, водевиль?" — подумал он, сзади обнял ее и поцеловал ее теплую, бархатистую, пахнущую духами щеку.
В это время послышались шаги женщины, которая должна была прислуживать Катерине Ивановне.
— Вот вам и помощь, хоть и не особенно искусная, — сказал Столбунский. — А пока до свиданья.
— А вы мальчик не промах! — одобрительно крикнула ему вслед Катерина Ивановна.
V
До самого обеда Косарийский с Дровяниковым провозились с мебелью и остались очень довольны — даже целовались со Столбунским, когда он подарил одному старый стул, а другому — урода от книжного шкафа, нос которого был-таки найден после неутомимых розысков. Гоичаревский спал. Катерина Ивановна переходила из комнаты и комнату и имела вид рыбы, вытащенной на сушу. Столбунский наскоро обошел хозяйство. После обеда он повел гостей в парк, где, по его словам, было живописное местечко.
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.