Марина Цветаева - Мои Службы Страница 2

В два голоса, не останавливаясь:

- Это только сначала так.

----------

Наконец, моя правая и Асина левая - встретились.

Встаем с веселыми лицами.

Отец - Дскому: "Ну, как вы находите?"

И Дский, и свою очередь вставая: "Благодарю вас, очень отчетливо".

- ---------

Рассказываю. По ее просьбе называю себя. Смеемся.

- О, он не только к шуткам был снисходителен. Вся Москва...

На углу Садовой прощаемся. Снова под тяжестью кошелки перекашивается плечо.

- Ваш батюшка умер?

- До войны.

- Уж и не знаешь, жалеть или завидовать.

- Жить. И стараться, чтобы другие жили. Дай вам Бог!

- Спасибо. И Вам

.Институт.

Думала ли я когда-нибудь, что после стольких школ, пансионов и гимназий, буду отдана еще и в Институт?! Ибо я в Институте и именно отдана (Иксом).

Прихожу между 11 ч. и 12 ч. каждый раз сердце обмирает; у нас с Заведующим одни привычки (министерские!). Это я о главном Заведующем, Мре, своего собственного, Иванова, пишу с маленькой буквы.

Раз встретились у вешалки, - ничего. Поляк: любезен, Да я по бабушке ведь - тоже полячка.

Но страшнее заведующего - швейцары. Прежние, кажется, презирают. Во всяком случае, первые не здороваются, а я стесняюсь. После швейцаров главная забота не спутаться в комнатах. Мой идиотизм на места.) Спрашивать стыдно, второй месяц служу. В передней огромные истуканы-рыцари. Оставлены за ненужностью... никому, кроме меня. Но мне нужны, равно как я, единственная из всех здесь, им сродни. Взглядом прошу защиты, из-под забрала отвечают. Если никто не смотрит, тихонько глажу скованную ногу. (Втрое выше меня.)

Зала.

Вхожу, нелепая и робкая. В мужской мышиной фуфайке, - как мышь. Я хуже всех здесь одета, и это не ободряет. Башмаки на веревках. Может быть, даже есть где-нибудь шнурки, но... кому это нужно?

Самое главное: с первой секунды Революции понять: Все пропало! Тогда все легко.

Прокрадываюсь. Заведующий (собственный, маленький) - с места:

- Что, товарищ Эфрон, в очереди стояли? - В трех. - А что выдавали? " Ничего не выдавали, соль выдавали. - Да, соль это тебе не сахар!

Ворох вырезок. Есть с простыню, есть в строчку. Выискиваю про белогвардейцев. Перо скрипит. Печка потрескивает.

- Товарищ Эфрон, а у нас нынче на обед конина. Советую записаться.

- Денег нет. А вы записались?

- Какое!

- Ну что ж, будем тогда чай пить. Вам принести?

-------

Коридоры пусты и чисты. Из дверей щелк машинок. Розовые стены, в окне колонны и снег. Мой розовый райский дворянский Институт! Покружив, набредаю на спуск в кухню: схождение Богородицы в ад или Орфея в Аид. Каменные, человеческой ногой протертые плиты. Отлого, держаться не за что, ступени косят и крутят, в одном месте летят стремглав. Ну и поработали же крепостные ноги! И подумать только, что в домашней самодельной обуви! Как зубами изгрызаны. Да, зуб, единственного зубастого старца: Хроноса - зуб!

Наташа Ростова! Вы сюда не ходили? Моя бальная Психея! Почему не вы потом, когда-то - встретили Пушкина? Ведь имя то же! Историкам литературы и переучиваться бы не пришлось. Пушкин - вместо Пьера и Парнас - вместо пеленок. Стать богиней плодородия, быв Психеей, Наташа Ростова - не грех?

Это было бы так. Он приехал бы в гости. Вы, наслышанная про поэта и арапа, пестроватым личиком вынырнули бы - и чем-то насмешенная, и чем-то уже пронзенная... Ах, взмах розового платья о колонну!

Захлестнута колонна райской пеной! И ваша - Афродиты, Наташи, Психеи по крепостным скользящим плитам - лирическая стопа!

- Впрочем, вы просто по ним пролетали за хлебом на кухню!

- ---------

Но всему конец: и Наташе, и крепостному праву, и лестнице. (Говорят, что когда-нибудь и Времени!) Кстати, лестница не так длинна, - всего двадцать две ступеньки. Это я только по ней так долго (1818 г. - 1918 г.) шла.

Твердо. (Хочется сказать: твердь. Моложе была и монархия была - не понимала: почему небесная твердь. Революция и собственная душа научили.) Выбоины, провалы, обвалы. Расставленные руки нащупывают мокрые стены. Над головой, совсем близко, свод. Пахнет сыростью и Бониваром. Мнится, и цепи лязгают Ах, нет, это звон кастрюлек из кухни! Иду на фонарь.

--------------

Кухня- жерло. Так жарко и красно, что ясно: ад. Огромная, в три сажени, плита исходит огнем и пеной. "Котлы кипят кипучие ножи точат булатные, хотят козла зарезать"... А козел-то я.

Черед к чайнику. Черпают уполовником прямо из котла. Чай древесный, кто говорит из коры, кто из почек, я просто вру - и корней Не стекло - ожог. Наливаю два стакана. Обертываю в полы фуфайки. На пороге коротким движением ноздрей втягиваю конину: сидеть мне здесь нельзя, - у меня нет друзей.

------------

- Ну-с, товарищ Эфрон, теперь и побездельничать можно! Это я пришла со стаканами.)

- Вам с сахарином или без?

- Валите с сахарином!

- Говорят, на почки действует. А я, знаете...

...Да и я, знаете...

Мой заведующий эсперантист (т. е. коммунист от Филологии). Рязанский эсперантист. Когда говорит об Эсперанто, в глазах теплится тихое безумие. Глаза светлые и маленькие, как у старых святых, или еще у Пана в Третьяковской галерее. Сквозные. Чуть блудливые. Но не плотским блудом, а другим каким-то, если бы не дикость созвучия, я бы сказала: запредельным. (Если можно побить Вечность, то ведь можно и блудить с нею! И блудящих с нею (словесников!) больше, нежели безмолвствующих любящих!)

Рус. Что-то возле носа и подбородка. Лицо одутлое, непроспанное, Думаю, пьяница.

Пишет по-новому, - в ожидании всемирного эсперанто. Политических убеждений не имеет. Здесь, где все коммунисты, и это благо. Красного от белого не отличает. Правой от левой не отличает. Мужчин от женщин не отличает, Поэтому его товариществование совершенно искренно, и я ему охотно плачу тем же. После службы ходит куда-то на Тверскую, где с левой стороны (если спускаться к Охотному) эсперантский магазин. Магазин закрыли, витрина осталась: засиженные мухами открытки эсперантистов друг к другу со всех концов света. Смотрит и вожделеет. Здесь служит, потому что обширное поле для пропаганды; все нации. Но уже начинает разочаровываться.

- Боюсь, товарищ Эфрон, что здесь все больше... (шепотом) жиды, жиды и латыши. Не стоило и поступать: этого добра - вся Москва полна! Я рассчитывал на китайцев, на индусов. Говорят, что индусы очень восприимчивы к чужой культуре.

Я: - Это не индусы, это - индейцы.

Он: " Краснокожие?

Я: - Да, с перьями. Зарежут и воспримут целиком. Если вы во френче - с френчем, если ты во фраке - с фраком. А индусы - наоборот: страшная тупость. Ничто чужое в глотку не идет, ни идейное, ни продовольственное. (Вдохновляясь) - Хотите формулу? Индеец (европейца) воспринимает, индус (Европу) извергает. И хорошо делают.

Он, смущенный:

- Ну, это вы... Я, впрочем... Я больше от коммунистов слыхал, они тоже рассчитывают на Индию... (В свою очередь вдохновляясь) - Думал - в лоск разэсперанчу (Опадая) Без пайка - и ни одного индуса! Ни одного негра! Ни одного китайца даже.. А эти (круговой взгляд на пустую залу) - и слушать не хотят! Я им: Эсперанто, они мне: Интернационал! (Испугавшись собственного крика) - Я ничего не имею против, по сначала эсперанто, а потом уж... Сначала слово.

Я, впадая:

- А потом дело. Конечно. Сначала бе слово и слово бе...

Он, снова взрываясь:

- И этот Мара-Мара! Что это такое? Откуда взялось? Я от него еще - не только слова: звука не слыхал! Это просто немой или идиот. Ни одной вырезки не получает - только жалованье. Да мне не жаль. Бог с ним, но зачем приходит? Ведь каждый день, дурак, приходит! До четырех, дурак, сидит. Приходил бы 20-го, к получке.

Я, коварно:

- А может 6ыть, он, бедненький, все надеется? Приду, а на столе вырезка про мою Мару-Мару?

Он, раздраженно:

- Ах, товарищ Эфрон, бросьте! Какие там вырезки? Кто про Мару-Мару писать будет? Где она? Что она? Кому она нужна?

Я, задумчиво:

- А в географии ее нет... (Пауза.) И в истории нет... А что, если ее вообще нет? Взяли и выдумали, - для форсу. Дескать, все нации. А этого нарядили... А это просто немой... (Конфиденциально) - Нарочно немого взяли, чтобы себя не выдал, по-русски...

Он, с содроганием доглатывая остывший чай:

- А чччерт их знает!

----------

Топота и грохота. Это национальности возвращаются с кормежки. Подкрепившись кониной, за вырезки. (Лучше бы вырезку, а? Кстати, до революции, руку на сердце положа не только не отличала вырезку от требухи, крупы от муки не отличала! И ничуть не жалею.)

Товарищ Иванов, озабоченно: - Товарищ Эфрон, товарищ Мр может зайти, спровадим-ка поскорей наше барахло. Сгребает) - "Продвижение Красной Армии. Стеклова ставим... "Ликвидация безграмотности"... "Долой белогвардейскую сволочь" - Это вам - "Буржуазия орудует"... Опять вам... "Все на красный фронт"... Мне... "Обращение Троцкого к войскам"... Мне... "Белоподкладочники и бслогвар"... Вам...

"Приспешники Колчака"... Вам... "Зверства белых"... Вам... Потопаю в белизне. Под локтем - Мамонтов, на коленях - Деникин, у сердца - Колчак.