Василий Шукшин - Беспалый Страница 2

- Кто же спорит! - сдержанно, через улыбочку, пульнул технократ Славка. - Но если все время думать о том, что за фактом стоят живые люди, и делать на это бесконечные сноски, то наука и техника будут топтаться на месте. Мы же не сдвинемся с мертвой точки!

Клара, сверкая стеклом, медью и золотом, сказала на это так:

- Значит, медицина должна в основном подбирать за вами трупы? Это она сильно выразилась; за столом стало совсем тихо.

Славка на какой-то миг растерялся, но взял себя в руки и брякнул:

- Если хотите - да! - сказал он. - Только такой ценой человечество овладеет всеми богатствами природы.

- Но это же ш а р л а т а н с т в о, - при общей тишине негромко, с какой-то особой значительностью молвила Клара.

Славка было засмеялся, но вышло это фальшиво, он сам почувствовал. Он занервничал.

- Почему же шарлатанство? Насколько я понимаю, шарлатанство свойственно медицине. И только медицине.

- Вы имеете в виду самовольные аборты?

- Не только...

- Знахарство? Так вот, запомните раз и навсегда, - напористо, и сердито, и назидательно заговорила Кла- ра, - что всякий, кто берется лечить даже насморк человека, но не имеет на это соответствующего права, есть потенциальный п р е с т у п н и к. - Особенно четко и страшно выговорилось у нее это "преступник". И это при бабках, которые вовсе орудовали в деревне всякими травками, настоями, отварами, это при них она так... Все смотрела на Клару. И тут понял Серега, что отныне жену его будут уважать и бояться. Он ликовал. Он мо- лился на свою очкастую богиню, хотелось заорать всем: "Что, съели?! А вякали!.." Но Серега не заорал, а опять заплакал. Черт знает что за нервы у него! То и дело плакал. Он незаметно вытер слезы и закурил.

Славка что-то такое еще говорил, но уже и за столом заговорили тоже: Славка проиграл. К Кларе потянулись кто с рюмкой, кто с вопросом... Один очень рослый родственник Серегин, дядя Егор, наклонился к Сереге, к уху, спросил:

- Как ее величать?

- Никаноровна. Клавдия Никаноровна.

- Клавдия Никаноровна! - забасил дядя Егор, расталкивая своим голосом другие голоса. - А, Клавдия Никаноровна!..

Клара повернулась к этому холму за столом.

- Да, я вас слушаю. - Четко, точно, воспитанно.

- А вот вы замужем за нашим... ну, родственником, а свадьбу мы так и не справили. А почему вообще-то? Не по обычаю...

Клара не задумывалась над ответами. Вообще казалось, вот это и есть ее стихия - когда она в центре внимания и раздает направо и налево слова, улыбки...

Когда все удивляются на нее, любуются ею, кто и завидует исподтишка, а она все шлет и шлет и катит от себя волны духов, обаяния и культуры. На вопросы этого дяди Егора Клара чуть пригнула в улыбке малиновые губы... Скользнула взглядом по технократу Славке и сказала, не дав даже договорить дяде Егору.

- Свадьба - это еще не знак качества. Это, - Клара подняла над столом руку, показала всем золотое кольцо на пальце, - всего лишь символ, но не гарантия. Прочность семейной жизни не исчисляется количеством выпитых бутылок.

Ну она разворачивалась сегодня! Даже Серега не видел еще такой свою жену. Нет, она была явно в ударе. На дядю Егора, как на посрамленного бестактного человека, посыпалось со всех сторон:

- Получил? Вот так.

- Что, Егорша: спроть шерсти? Хх-э!..

- С обычаем полез! Тут без обычая отбреют так, что... На, закуси лучше.

Серега - в безудержной радости и гордости за жену - выпил, наверно, лишнего. У него выросли плечи так, что он мог касаться ими противоположных стен дома; радость его была велика, хотелось обнимать всех подряд и целовать. Он плакал, хотел петь, смеялся... Потом вышел на улицу, подставил голову под рукомойник, облился и ушел за угол, под навес, покурить и обсохнуть. Темнеть уже стало, ветерок дергал. Серега скоро отошел на воздухе и сидел думал. Не думал, а как-то отдыхал весь - душой и телом. Редкостный, чудный покой слетел на него: он как будто куда-то плыл, повинуясь спокойному, мощному току времени. И думалось просто и ясно: "Вот живу. Хорошо".

Вдруг он услышал два торопливых голоса на крыльце дома; у него больно екнуло сердце: он узнал голос жены. Он замер. Да, это был голос Клары. А второй - Славкин. Над навесом была дощатая перегородка, Славка и Клара подошли к ней и стали. Получилось так: Серега сидел по одну сторону перегородки, спиной к ней, а они стояли по другую сторону... То есть это так близко, что можно было услышать стук сердца чужого, не то что голоса или шепот, или возню какую. Вот эта-то близость - точно он под кроватью лежал - так поначалу ошарашила, оглушила, что Серега не мог пошевельнуть ни рукой, ни ногой.

- Чиженька мой, - ласково, тихо - так знакомо! - говорила Клара, - да что же ты так торопишься-то? Дай я тебя... - Чмок-чмок. Так знакомо! Так одинаково! Так близко... - Славненький мой. Чудненький мой... - Чмок-чмок. - Сладенький...

Они там слегка возились и толкали Серегу. Славка что-то торопливо бормотал, что-то спрашивал - Серега пропускал его слова, - Клара тихо смеялась и говорила:

- Сладенький мой... Куда, куда? Ах ты шалунишка! Поцелуй меня в носик.

"Так вот это как бывает, - с ужасом, с омерзением, с болью постигал Серега. - Вот как!" И все живое, имеющее смысл, имя, - все ухнуло в пропасть, и стала одна черная яма. И ни имени нет, ни смысла - одна черная яма. "Ну, теперь все равно", - подумал Серега. И шагнул в эту яму.

- Кларнети-ик, это я, Серый, - вдруг пропел Серега, как будто он рассказывал сказку и подступил к моменту, когда лисичка-сестричка подошла к домику петушка, и так вот пропела: - Ау-у! - еще спел Серега. - А я вас счас буду убива-ать.

Дальше все пошло мелькать, как во сне: то то видел Серега, то это... То он куда-то бежал, то кричали люди. Ни тяжести своей, ни плоти Серега не помнил. И как у него в руке очутился топор, тоже не помнил. Но вот что он запомнил хорошо: как Клара прыгала через прясло. Прическа у Клары сбилась, волосы растрепались; когда она махнула через прясло, ее рыжая грива вздыбилась над головой... Этакий огонь метнулся. И этот-то летящий момент намертво схватила память. И когда потом Серега вспоминал бывшую свою жену, то всякий раз в глазах вставала эта картина - полет, и было смешно и больно.

В тот вечер все вдруг отшумело, отмелькало... Куда-то все подевались. Серега остался один с топором... Он стал все сознавать, стало нестерпимо больно. Было так больно, даже дышать было трудно от боли. "Да что же это такое-то! Что же делается?" - подумал Серега... Положил на жердину левую руку и тяпнул топором по пальцам. Два пальца - указательный и средний - отпали. Серега бросил топор и пошел в больницу. Теперь хоть куда-то надо идти. Руку замотал рубахой, подолом. С тех пор его и прозвали на селе - Беспалый.

Клара уехала в ту же ночь; потом ей куда-то высылали документы; трудовую книжку, паспорт... Славка тоже уехал и больше на каникулы не приезжал. Серега по-прежнему работает на тракторе, орудует этой своей культей не хуже прежнего. О Кларе никогда ни с кем не говорит. Только раз поругался с мужиками.

- Говорили тебе. Серьга: злая она...

- Какая она злая-то?! - вдруг вскипел Серега. - При чем тут злая-то?

- А какая она? Добрая, что ли?

- Да при чем тут добрая, злая? В злости, что ли, дело?

- А в чем же?

- Ни в чем! Не знаю, в чем... Но не в злости же дело. Есть же другие какие-то слова... Нет, заталдычили одно: злая, злая. Может, наоборот, добрая: брату хотела помочь.

- Серьга, - поинтересовались, - а вот ты же это... любил ее... А если б счас приехала, простил бы? Серега промолчал на это. Ничего не сказал. Тогда мужики сами принялись рассуждать.

- Что она, дура, что ли, приедет.

- А что? Подумает - любил...

- Ну, любил, любил. Он любил, а она не любила. Она уже испорченный человек - на одном все равно не остановится. Если смолоду человек испортился, это уже гиблое дело. Хоть мужика возьми, хоть бабу - все равно. Она иной раз и сама не хочет, а делает.

- Да, это уж только с середки загнить, а там любой ветерок пошатнет.

- Воли им дали много! - с сердцем сказал Костя Бибиков, невзрачный мужичок, но очень дерзкий на слово. - Дед Иван говорит: счас хорошо живется бабе да корове, а коню и мужику плохо. И верно. Воли много, они и распустились. У Игнахи вон Журавлева тоже: напилась дура, опозорила мужика - вел ее через всю деревню. А потом на его же: "А зачем пить много разрешал!" Вот как!..

- А молодые-то!.. Юбки эти возьми - посмотришь, иде-ет... Тьфу!

Серега сидел в сторонке, больше не принимал участия в разговоре. Покусывал травинку, смотрел вдаль куда-то. Он думал: что ж, видно, и это надо было испытать в жизни. Но если бы еще раз налетела такая буря, он бы опять растопырил ей руки - пошел бы навстречу. Все же, как ни больно было, это был праздник. Конечно, где праздник, там и похмелье, это так... Но праздник-то был? Был. Ну и все.