Семен Бронин - Каменная баба Страница 2

Ирина Сергеевна поежилась.

-Похожа на снежную бабу,- сказала она вслух, подавляя в себе неуютное чувство.- С тех пор, наверно, и лепят.

-Верно,- согласился учитель и мысленно поставил ей пятерку за сообразительность.- У вас исторический подход. Это самое трудное. Темное дело - история. Кто тут раньше жил? Амазонки, может быть? Завоевали их - и с тех пор баб не только лепим, но и воюем с ними?.. Россию не понять без этого. Слишком уж разрывает нас на части.

-Вы и это опубликовать хотели?

-Да нет уж, куда нам, с грязной рожей да в калашный ряд? Пофантазировать бы да помечтать на досуге...

Странная это была экскурсия. Было около пяти-шести часов пополудни; солнце садилось, освещая выгоревшую за лето (шел август) степь покойным, нежарким, миролюбивым пламенем; в стороне осталось вытянутое как по веревке Петровское, которое отсюда было видно на большом его протяжении: так, надо иногда отойти в сторону, чтобы разглядеть отрезок жизни; рядом стояла каменная баба: безликая и безгласная участница истории, а в шаге от нее учитель, который тоже метил в ее пророки и свидетели.

-Как она вам?- спросил он.- Впечатляет?

-Впечатляет, конечно... Когда сама такая...

-А мы все такие... Пошли?..

И разделив с ней тяжесть этого сомнительного комплимента и сказав его таким тоном, будто в простой фразе воплощалась одному ему ведомая и ясная истина, Кузьма Андреич, хоть и перешел с ней на "ты", но утратил, кажется, интерес к ее персоне, притих, призадумался, озаботился чем-то и стал глядеть на сторону: мимо Ирины Сергеевны и мимо самого Петровского. Они вернулись к главной улице: присмиревшие и чуть-чуть понурые - как два любовника после свидания, не удавшегося по вине оплошавшего ухажера...

Возле ее нового дома, прощаясь, он снова оживился, решил подсластить пилюлю, нарисовал радужные перспективы:

-Завтра приступаете к работе? Я думаю, все хорошо будет: вы и сами не промах и помогут при случае... Вы ведь нашенская... Надо будет собраться, возобновить прежние традиции. Тут есть несколько человек, с кем можно посидеть вечерок, почесать языки. Зачинщика нет, кто б провернуть все мог, но и это поправимо. Надо самим подумать: как сорганизоваться... Не надоел я вам за вечер?

-Что вы, Кузьма Андреич? Наоборот, жду продолжений...

Он почувствовал в ее словах подвох (который если и был в них, то попал туда совершенно случайно, без умысла с ее стороны), наградил ее последним недоверчивым взглядом, расшаркался на облысевшей траве возле калитки и молча удалился. Она не вполне поняла его, но не стала ломать голову, поднялась на крыльцо. Ее новая хозяйка Татьяна, угадывая мимолетное недоумение на ее лице, отнеслась к Кузьме Андреичу с фамильярностью и даже насмешкой:

-Выгуливал вас? Любит пыль в глаза пустить. А сам с завучем своим живет, не может никак расстаться.

-Каким завучем?- не поняла она.

-Обыкновенным. Математику у них преподает. Ей сорок пять, наверно, а ему и тридцати не исполнилось.

-И все знают?

-А как не знать, когда живет он у нее. Как вы вот у меня будете. Сейчас ему трепку задаст - за то, что гулять с вами вышел.

-Отговорится как-нибудь.

-Это как сказать. Женщина она суровая. Как все преподаватели... А так-то он парень ничего! Плечистенький!..- и, сменив гнев на милость, засмеялась, обнажая золотую коронку, шик местных модниц.

Ей самой было тридцать с хвостиком, она жила вдвоем с сыном Колей и сдавала полдома райздравотделу. Пять лет назад от нее уехал на заработки и не вернулся бродяга-муж; он не подавал признаков жизни, но она не теряла природной жизнерадостности и верила, что проживет безбедно до его возвращения, если кому-то будет угодно, чтоб он вернулся, а если нет, то и без него, на полном саможизнеобеспечении...

2

Главный врач, с медицинской фамилией Пирогов, на утренней пятиминутке представил ее врачам, предложил всем ее любить и жаловать, сам, потупив глаза, обещал делать то же самое и, покончив наскоро с церемонией знакомства, перешел к другим делам, менее для него приятным, но более его занимавшим. Держался он с ней вполне официально и даже - с долей безразличия, хотя накануне, знакомясь с ней в аэропорту, приложил немало усилий, чтобы завязать с ней если не дружеские, то хотя бы приятельские отношения. Ирина Сергеевна не расстроилась из-за этой нечаянной опалы: не потому, что знала, что к настроению начальства надо относиться как к независящему от нас погодному феномену (до таких степеней мудрости и созерцательности она еще не доросла), а потому, что, по положительному характеру своему, не была подвержена ненужной грусти и разочарованию. Впрочем, эта перемена в отношении к ней произошла еще в аэропорту, и Ирина Сергеевна ее подметила, потому что и прежде знала за собой свойство охлаждать пыл своих воздыхателей: даже тогда, когда не слишком хотела этого.

-О тебя бьешься как рыба об лед!- пожаловался ей как-то один из них, не в меру настойчивый и предприимчивый.

-Может, ты мне просто не нравишься?- резонно возразила она ему.

-Разве можно так говорить?!- еще больше обиделся он.- И все равно даже если так? Надо же приличия соблюдать! Раз тебе внимание оказывают? В чем-то навстречу идти - кокетничать, что ли?.. Да и не в этом дело.

-А в чем?

-Какая-то ты неповоротливая!- уже совсем по-женски отомстил он.- Тебя не объедешь, не обойдешь. Как глыба неподъемная!...- "Как каменная баба",-подсказала бы она сейчас. Так оно и было, хотя мужчины в общем и целом ей нравились...

Иван Александрович в аэропорту был само оживление и обаяние, умерявшееся одним его возрастом: ему было лет пятьдесят, а это придает степенности самым озорным и игривым нашим чувствам.

-Просил кого-нибудь помиловиднее прислать, чтобы скрасить эту унылую жизнь, но такого и ожидать не мог!..- отирая пот с круглой и лысой, как тыква, головы, произнес он заранее приготовленную или не раз испробованную им фразу и в знак восхищения выразительно смолк и картинно развел руками. Взгляд его, пока он это говорил, успел между тем обежать ее всю с головы до ног и испытать разом и объявленное им чувство и легкое и утаиваемое им разочарование. Ирина Сергеевна была из разряда крупных женщин, звездный час которых приходится на раннюю молодость: в 16-17 лет они своей цветущей полнотой и свежестью приводят в восторг и останавливают на себе внимание всех мужчин без исключения, но тогда Ирина Сергеевна о мужчинах не думала, а была только робко влюблена в одного из своих преподавателей. Она, видно, зря так поступала (или не поступала), потому что в последующем, когда другие, прежде нескладные и худосочные, начали круглеть и наливаться соком, она стала матереть, шириться в кости, набирать в весе, грузнеть и ступать по земле все тяжелее и основательнее. К двадцати семи годам, которые ей недавно стукнули (она не сразу поступила в институт), она была на вид, несмотря на нерасплесканность своих чувств, не девушка на выданье, а едва ли не матрона и мать семейства: нельзя сказать, чтоб никому не нужная, но, что называется, на любителя. Дело было не в полноте (она за ней следила), а в телосложении, которое не обманешь: даже если сгонишь с себя последнее, не расстанешься с природными габаритами...

-Не побоялись сюда ехать?- спросил он, переводя глаза с ее белесого, чуть помятого от долгого перелета лица на руки, пухлые, покрытые золотистым, выцветшим от загара пушком и сохранявшие последнее очарование юности.

-Нет... С руками что-нибудь не так?

-Почему? Смотрю, у вас руки педиатра,- вывернулся он.- Дети в них, как в люльке, должны качаться.

-Качаются уже. Я два года как работаю.

-Это много,- покорно согласился он.- И мне проще: учить меньше придется...

Они сидели в кафе аэропорта, глядевшее окнами на взлетную полосу, и что-то ели: она, потерявшись от новых впечатлений, плохо чувствовала вкус блюд и даже не вполне ясно представляла себе, во что тычет вилкой. (Он, между тем, пригласил ее и оплатил счет: потом только, узнав его поближе, она задним числом по достоинству оценила тогдашний его порыв и готовность к жертвам.)

-А чего я должна бояться?- спросила она: потому что не любила неясностей. Глаза их в эту минуту впервые нашли друг друга: до того глядели друг на друга по очереди.

Он помешкал.

-Говорят, развлечений нет, неудобства?

-Это не страшно,- успокоила она его и, помолчав, добавила: - Я деревенская.

Тут-то их пути и разошлись в разные стороны.

-Это хорошо,- одобрил он, но в эту минуту, кажется, окончательно от нее отступился.- А я про себя не могу этого сказать. Городской до мозга костей и никак к селу не привыкну. Хотя живу здесь пятнадцать лет... Тогда совсем просто...- и поглядел с сожалением на недоеденные биточки, затем на часы на запястье.- Я боялся, закапризничаете. Мы вам квартиру в простой избе нашли. С удобствами снаружи. Рубленая, правда, изба, теплая... Если приживетесь, в больничном доме квартиру дадим: у нас там одно жилье используется не по назначению...