Клавдия Лукашевич - Дядюшка-флейтист Страница 2

Петр Васильевич прошел в свою комнату, стиснув руками голову.

— Ах, эта злополучная судьба! Забила ты нас всех! — громко проговорил он там.

— Вот еще что выдумал! — шипела Марья Ивановна, обращаясь в Липе. — Сами бедствуем… А тут корми всех его дармоедов-родственничков.

— Не соглашайтесь, мама, — шепотом отвечала дочь, подошла к зеркалу, зажгла свечу и стала опять рассматривать свое лицо.

— Твоего почтенного дядюшку и в квартире-то совестно держать. Такой оборванец, точно нищий. Вообще, вся родня твоего папеньки… одно несчастье!

— Ш-ш-ш-ш-ш, мама, тише… «У наших ушки на макушке», — Липа подмигнула на Наташу.

— Ну что она, глупая, смыслит? — возразила мать, убирая чайную посуду.

— Мамаша, купите мне завтра к чаю ливерной колбасы, — попросила Липа.

— Хорошо, милая, куплю.

— Да сварили бы вы к обеду борщ со свининкой. Так хочется.

— Хорошо, хорошо… Дорога нынче свинина-то… Я и то приценялась — знаю, что ты любишь. Завтра пораньше на рынок пойду.

— Наталья, ну чего ты глазеешь? Укладывайся спать! — сказала Липа, а сама еще ближе придвинулась к зеркалу и стала мазать кольд-кремом нос.

МАЛЕНЬКИЕ УШИ И ПЫТЛИВЫЕ ГЛАЗА

А маленькие детские уши все слышали, пытливые серьезные глаза видели все, и стриженая голова думала много-много…

В небольшой квартире Петровых все затихло. Из-за перегородки слышался ровный, звучный храп хозяйки, а из комнаты хозяина — шуршанье бумаги да скрип пера.

Наташа ворочалась на диване и никак не могла заснуть. Она все думала об этом «Коле», из-за которого сегодня поссорилась тетка с дядей и которого тетя Маша называла то «полупомешанный братец», то «дядюшка-идиот», то «почтенный родственник». В голове девочки неотступно стояли слова: «Он больной, одинокий, несчастный. Люди животных жалеют, а родной брат умирает зимой под забором…» Наташа как будто видит пред собою этого несчастного… Из-за него сегодня у дяди Пети показались на глазах слезы, когда он просил взять его на кухню. И чего тетенька и Липочка не согласились? Какие безжалостные! Неужели им все равно? Девочке так его жаль, что маленькое сердчишко тревожно стучит и сжимается болью, а призрак этого одинокого, голодного дядюшки не дает ей заснуть целую ночь.

Наташа видела его два раза, когда он приходил к Петровым на кухню. Он очень походил на дядю Петю, только голову держал как-то странно, набок, и не мог выпрямить да правую ногу беспомощно волочил за собою.

«Почтенный дядюшка» был маленького роста, с белокурой бородкой, кроткими, голубыми глазами и, должно быть, не очень еще старый. Обедал он всегда на кухне, и когда тетенька выходила, то дядюшка поспешно вскакивал с табурета, суетился, дрожащими руками хватал посуду, предлагал ее помыть, поддерживал тетю Машу под локти и говорил: «Тихохонько, осторожнее, Марья Ивановна, не оступитесь». При этом он весь сгибался, говорил тихо, и губы его дрожали. Тетя Маша с ним никогда ничего не говорила, даже не смотрела на него.

Видела Наташа, как раз дядя Петя сунул «почтенному дядюшке» две папироски и серебряную монету, а тот так торопливо все спрятал, точно боялся, что у него это отнимут.

Лежит Наташа на диване и думает, думает без конца… Вспоминает она, как дядя Петя говаривал не раз, что они все неудачники, что судьба забила его, Колю и Мишу — покойного отца девочки. Эта самая судьба представлялась ребенку в виде полной, высокой бабы, которая своими большими, толстыми руками немилосердно колотила дядю Петю, Колю и Наташина папу. Девочке было их жаль, хотелось бы отнять от этой злой бабы, но что она, маленькая и слабая, могла сделать? Уткнувшись в свою жесткую подушку, Наташа начинала беспомощно тихо плакать.

Наташа была сирота. Матери она не знала: та умерла, когда Наташа появилась на свет. Жизнь малютки-девочки с больным отцом была нерадостная. Наташа не знала ласк и любви матери и не видела счастливого детства. Она была очень болезненная, молчаливая, апатичная… Отец любил ее, по-своему жалел, но рано покинул этот мир. Два года тому назад его не стало, и перед смертью он умолял брата Петра не покидать бедную сироту, у которой не было ни души на свете.

Дядя Петя взял малютку и привез ее в свою семью. Марья Ивановна тогда очень сердилась и ни за что не хотела оставить у себя Наташу.

— Пожалей, Машенька, сиротку… — умолял Петр Васильевич. — Я брату перед смертью обещал… Не исполнить такой обет — грешно! Нас Господь накажет! У девочки никого нет на свете. Не на улице же ее бросить! Подержим недолго. Я стану хлопотать в казенное место поместить.

Девочку оставили в семье.

Тетка и Липа не обижали Наташу, т. е. не морили ее голодом, не били, не мучили. Но ведь бывают иные обиды, такие же горькие и чувствительные. Наташу не любили, не жалели, угнетали нравственно; она была в семье лишняя, нежеланная…

— Чего ты тут под ногами вертишься? Отойди, сядь в сторону! — кричала тетка, если девочка попадалась ей на дороге. — Не греми, сиди тише, — говорила она, если Наташа нечаянно производила шум.

— Пожалуйста, не приставай с твоими глупыми вопросами! — обрывала девочку Липа при малейшей попытке говорить. — Ну, чего ты на меня так смотришь? Ведь я не картина! — вдруг набрасывалась она, заметив устремленные на нее большие детские глаза.

Тихо, точно тень, бродила маленькая Наташа по квартире, но всего чаще она сидела за диваном на скамеечке и молча наблюдала за происходившим в доме.

Тетка и Липа считали Наташу глупой, чуть ли не дурочкой. Но если бы они когда-нибудь могли заглянуть в ее маленькую душу, поинтересовались бы, о чем молят ее большие грустные глаза, прислушались бы хоть раз к сиротским слезам в длинные зимние ночи!

Наташа росла, как былинка в поле: до нее никому не было дела. Утром она тихо вставала, сама мылась, одевалась в какое-то старье. Девочку ничему не учили, никто с ней не разговаривал; она знала твердо одно, что ей никогда ничего не позволяют. Если ее посылали в лавку или в булочную, то она шла, оглядываясь по сторонам, и спешила как можно скорее домой, — она была очень пуглива, страшилась уличного шума и даже боялась людей.

Если Наташа заболевала, то ее укладывали в кухне на сундук. Она лежала целыми днями одна, без жалоб, без просьб.

Был, правда, один человек, который как будто и жалел сиротку: дядя Петя изредка украдкой гладил Наташу по голове и просил для нее чего-нибудь у Марьи Ивановны. Но маленькая стриженая головка рано привыкла за всем наблюдать, все обсуждать по-своему. Наташа давно решила в своем умишке, что дядя Петя боится тети Маши и делает все так, как она хочет, а что тетя Маша делает все так, как хочет Липа. «За что обе они терпеть не могут родню дяди Пети? За что?» — спрашивала себя девочка и не находила ответа.

Жизнь в маленькой квартире шла изо дня в день однообразно, пусто и бессодержательно. Такая жизнь там, где есть молодые девушки, уже отходит в область преданий. Теперь молодые девушки стремятся быть полезными, учиться чему-нибудь, трудиться для своих и чужих по мере сил, сделать жизнь по возможности приятнее и счастливее. Липа же представляла собою жалкое исключение: целыми днями она или сидела у окна и что-нибудь жевала, или смотрелась в зеркало, или лежала с книгой на диване… Она полнела, скучала и придиралась к Наташе. А между тем, девушка училась в школе и могла бы жить счастливо, с пользою, и других сделать счастливыми, хотя бы ту же маленькую Наташу…

Лишь изредка молодая девушка принималась делать какие-нибудь никому ненужные бумажные розетки или садилась за рояль.

Наташа выглядывала из-за дивана и за всем наблюдала, даже многое умела угадать. «Сейчас Липочка будет приер дивиер (Молитву Девы) играть», — соображала девочка, если двоюродная сестра особенно грациозно поднимала над фортепиано руки. Липа всегда играла одну и ту же пьесу, твердо знакомую Наташе с мудреным названием «приер дивиер», как говорила девушка. Иногда Липа откидывала голову назад и поднимала глаза к потолку.

— Сейчас петь будет: «Люди добрые внемлите печали сердца моего», — догадывалась Наташа, и не ошибалась.

Так и тянулась эта пустая жизнь.

Петр Васильевич ходил на службу куда-то в канцелярию и работал с утра до ночи. Марья Ивановна хозяйничала дома: ходила на рынок, стряпала, стирала, гладила, шила и не могла наглядеться на свою любимицу Липочку.

Однообразие жизни Петровых нарушалось изредка, когда они уходили в гости или когда к ним собирались знакомые в торжественные дни. В ожидании гостей в маленькой квартире происходил разгром: все убирали, мыли, стряпали, переносили мебель из комнаты в комнату. Вечером приходили гости. Наташа, одетая почище, в платье, которое ей было по росту, должна была обносить гостей булками. Это были торжественные, неизгладимые из памяти минуты! Как боялась девочка сделать что-нибудь не так. Вытянув худенькую шею, приподняв голову, раскрасневшись, как зарево, она трепетавшими руками держала перед собой сухарницу с нарезанными булками и степенно шла за теткой, обносившей гостей чаем.