Михаил Арцыбашев - Роман маленькой женщины Страница 2

Но к тому времени, когда бумага была готова, она успокоилась и другое появилось в ней.

— Вот. Извините, ради Бога, Виктор Владимирович, — заговорила она, входя в кабинет Хлудекова, и голос ее звучал легко и кокетливо. Даже каблучки постукивали как-то особенно, точно играя. Она чувствовала свое обаяние над этим капризным, избалованным человеком, и оно будило дерзкое чувство. Хотелось сесть к нему на стол, швырнуть перчатки на деловые бумаги и, играя носком ботинка, насмешливо смотреть и на обалдевшего Хлудекова, и на тех, кто через открытую дверь завистливо наблюдал за нею.

Только все-таки противное, унизительное ощущение обнаженности ползало под взглядом Хлудекова по всему телу маленькой женщины.

II

Играла музыка, и вереница людей, с говором, шорохом платьев и смехом, двигалась перед музыкальной эстрадой. Вечер был лунный, и где-то высоко над деревьями и фонарями стояла луна. Но ее не было заметно: фонари блестели ярче и возбужденнее.

Елена Николаевна тихонько двигалась по течению толпы, и рядом с нею молчаливо, одним плечом вперед, чтобы не задевать встречных дам, шагал длинный офицер, с унылым и безнадежно влюбленным лицом.

— Скучно! — капризно говорила девушка. — Хоть бы что-нибудь рассказали… Что вы все молчите.

Длинный офицер весь задвигался и беспомощно оглянулся по сторонам.

Да, что-то сегодня никого не видно… — проговорил он, радуясь своей редкой находчивости.

Елена Николаевна рассердилась с беспричинным и жестоким женским деспотизмом.

А вы думаете, что мне непременно кого-нибудь надо? А вы-то сами?

— Я, Елена Николаевна, ей-Богу… — смущенно пробормотал офицер.

— Ей-Богу! — с досадой передразнила девушка. — Ну, расскажите что-нибудь… Ну… ну, были ли вы влюблены когда-нибудь?

В голосе Елены Николаевны прозвучала тоска: она заранее знала ответ.

— Я?.. я и теперь влюблен, Елена Николаевна… Вы же сами знаете…

— Ну да, знаю, знаю и еще раз — знаю!.. Я не об этом хочу… А раньше?.. Ну, в первый раз?

Офицер мучительно покраснел и даже запутался в полах своей длинной кавалерийской шинели.

— Первый раз?

— Ну да…

— Первый раз, право, не помню… То есть, — заторопился он, перехватив капризное движение девушки, — первый раз… конечно… Я первый раз, Елена Николаевна, был влюблен в горничную… — с мужеством отчаяния закончил он, и все его красное лицо сразу облилось потом.

Елена Николаевна с гадливым любопытством посмотрела на него.

— Разве? — закусив губы и шевельнув бровями, процедила она. — Не много же чести быть любимой вами!

Девушка нехорошо засмеялась, и глаза ее стали злыми.

Офицер обомлел. На его неумном, совсем беспомощном лице, на котором нелепо торчали светлые распущенные усы, отразилась кроткая, горькая обида.

— Сядемте… Мне надоело метаться, как маятник… — коротко сказала девушка, глядя в сторону.

Скамейка была в самом конце сада, где почти не было гуляющих, деревья редели, как на опушке леса, и луна светло стояла над их тонкими верхними ветками. Елена Николаевна сидела утомленно, и капризная скука сквозила во всех движениях ее хорошенькой фигурки, нервно постукивающей по земле кончиком ботинка. Офицер сидел прямо, как жердь, поджав под скамейку длинные ноги в лакированных сапогах.

— Ну, — сердито протянула Елена Николаевна.

— А второй раз я был влюблен… — вдруг точно от толчка выпалил офицер.

— В кухарку? — насмешливо закончила девушка и опять нехорошо засмеялась.

— Н… нет… Зачем в кухарку? — удивленно переспросил офицер.

— Да уж так… для полноты переживаний! — зло ответила Елена Николаевна.

— Нет, Елена Николаевна… не в кухарку…

Что-то такое прозвучало в его лихом ответе, что девушка почувствовала легкое угрызение совести и поглядела на его унылую нелепую фигуру серьезнее и мягче.

— А в кого же?

— Видите ли… Я тогда жил в уездном городе… далеко отсюда… И там была одна барышня… Лиза Чумакова… Она только что окончила гимназию, и… и я страшно любил ее!.. Верите, это в романах так говорится, но я за нее пошел бы в огонь и воду!

— Что ж, она красивая была?

— Я не знаю… По-моему — удивительно красивая!

— Лучше меня? — кокетливо спросила девушка. Офицер не ответил. По его длинному бесцветному лицу скользнула тень.

— Ну?

— Что ж… Елена Николаевна… Об этом говорить не надо! — пробормотал офицер с мучительной гримасой.

— Как не надо? Значит, вы находите меня хуже? — жестоко настаивала девушка.

— Нет… как вам не стыдно!.. Вы… конечно… гораздо красивее… — с болью проговорил офицер и потупился.

И почему-то Елене Николаевне стало бесконечно жаль его и стыдно своей легкомысленной жестокости.

— Я пошутила… Простите, Иван Кириллович! Она тихонько дотронулась до его большой грубоватой руки.

Офицер светло и умиленно улыбнулся.

— Я не сержусь! Разве я могу на вас сердиться? — с теплой дрожью в голосе воскликнул он. — Хотите, я вам все расскажу… Хотя я никогда никому не рассказывал…

Елена Николаевна пригрела его глазами и сама почувствовала, как распускается убогая душа этого нелепого офицера под ее ласковым взглядом. Музыка вдали играла тихо, вокруг никого не было, и луна казалась совсем близкою. Полная и ясная.

Офицер рассказывал очень тихо и грустно. Совсем не таким голосом, как всегда. Чувствовалась в нем какая-то большая, чистая и открытая печаль.

— Я влюбился в Лизочку, еще когда она была гимназисткой, а я корнетом… А когда она стала уже совсем взрослой девушкой, я, знаете, Елена Николаевна, уже не видел никого, кроме нее. Она была такая милая, красивая, полная… то есть добрая… Любила очень детей, сад, свой старый дом, а ко мне относилась удивительно! В ее присутствии я становился другим человеком, ничего не позволял себе не только сделать дурного, но даже подумать!.. Знаете, с другими как-то так, а с нею как будто даже выше ростом становился… и в то же время чувствовал себя так, точно маленький мальчик возле матери!.. В ней было все мое счастье, и другого я не желал бы никогда… Только, конечно, я не умен и не образован… заинтересовать ее собою я, конечно, не мог, так как… Но я не знаю… мне только кажется, что все-таки со мною она могла бы быть счастлива. Я бы… Ах, Елена Николаевна!.. Разве я виноват, что не студент, не писатель там, а простой офицер?.. Разве без этого нельзя?.. А ведь как я любил бы ее!.. Для меня она была все!.. Ну, потом она уехала на курсы и под влиянием некоторых лиц из своей компании простилась со мной очень… нехорошо… Кажется, над ней смеялись, что она влюблена в простого офицера… По крайней мере, последнее время она как будто стала избегать меня и даже стыдиться… Не наедине, знаете, а при других. Что ж, может быть, они и правы были, не знаю… Может быть, и действительно это смешно, что простой, необразованный офицер смеет любить… а впрочем, не знаю!.. Она уехала, а я остался в городке. И хотел я тогда застрелиться… Пошел уже взять револьвер — он у меня в кармане шинели был, — и вдруг пришла мне в голову мысль: может быть, ей там будет нехорошо и я чем-нибудь могу помочь ей, хотя бы незаметно как-нибудь… Ну, я и раздумал, только ударился головой в шинель, которая на стене висела, и все говорил: «Лиза, Лизочка!..» Вы не будете смеяться, Елена Николаевна?

Елена Николаевна мягко посмотрела на него.

— Не буду, милый, — тихо возразила она и опять тронула его руку.

Поручик блаженно улыбнулся и заговорил смелее:

— Потом она опять приехала на каникулы. Я ее даже как будто не узнал: похудела, знаете, побледнела, глаза стали строгие! Но со мной встретилась удивительно ласково и так обращалась мягко и осторожно, точно я стеклянный!.. И вот однажды поехали мы кататься на лодке в лунную ночь… И как-то так вышло, что… обнял я ее, что ли… И она тоже… Мы катались всю ночь. Лизочка все рассказывала мне, как ей было там тяжело, какая там холодная и жестокая жизнь, как все мужчины смотрят там на женщину дурно и грубо… как теперь она поняла, что счастье не в том… говорила, понимаете, что я… хороший, даже лучше всех и только сам себе цены не знаю… Когда я вернулся домой, я был самый счастливый человек в мире!.. Даже пел и танцевал — ей-Богу!

Поручик застенчиво улыбнулся, и Елена Николаевна тоже улыбнулась: очень уж смешно представилась ей эта нелепая длинная фигура, восторженно танцующая в лакированных сапогах и шинели до пят.

— На другой день я не шел к ней, а прямо, знаете, летел по воздуху! И вдруг… Как увидел ее, так и почувствовал, что все пропало! Хотел было даже незаметно уйти, но она позвала меня и пошла прямо в сад. Дошла до калитки на улицу, остановилась, долго молчала, а потом протянула мне письмо… От одной подруги, еврейки из нашего города, которая, кажется, и на курсы ее сманила и больше всех издевалась над моей любовью… Та ей пишет, понимаете, в насмешливом тоне о возможности выйти замуж за меня, народить кучу детей, носы им вытирать и тому подобное… мещанское счастье и тому подобное… И так, знаете, зло, что мне и самому вдруг показалось это совершенно невозможным. Хотя я, конечно… Ну, потом Лиза ушла, а я долго стоял у забора и смотрел на улицу… Помню, по улице в это время стадо проходило, и бараны так кричали, что мне показалось, будто они меня дразнят… Ей-Богу!.. Так все и кончилось… Потом Лиза опять уехала в Петербург и скоро там застрелилась… будто бы жизнь надоела… А она и не жила еще совсем!.. И потом… когда делали вскрытие… оказалось, что она… беременна…