Олег Постнов - Отец Страница 2

А между тем и одного взгляда на "секретик " было довольно, чтобы понять, до какой степени были оправданы его страхи. Это был совсем не обычный "секретик " из тех, что делаются каждый день; отнюдь; в нем и следа не было от скучной рутины, от затверженного шаблона, в котором безошибочно дает себя знать тупая заурядность. Hаоборот: даже фольга была в нем особенной. Снятая с ромовой конфеты, вся в желтых звездах по синему полю, она окаймляла полураскрытый бутон шиповного цветка, края ее были ущемлены темными гладкими щепками, а рядом с цветком, головой к нему, лежал американский резиновый индеец, походивший бы под стеклом на мумию, если бы из-под стекла не продолжал замахиваться резиновым своим томагавком, весь скорчившись от угрозы. Этот индеец был Дозорскому слишком знаком.

Принадлежал он некой Эле, светловолосой соседке Дозорского с верхнего этажа и его бывшей подружке; весь "секретик " тоже был явно делом ее рук. От общего ли несовершенства мира, о котором Дозорский, впрочем, пока ничего не знал, или по причинам еще более тайным, их дружба после краткого, но радостного для обоих начала повредилась и распалась чуть не сама собой, у всех на глазах. Что тут сыграло роковую первую роль, что вторую, сложно было бы теперь решить. Конечно, в свой черед стена подъезда была украшена магической формулой с знаком "плюс "; конечно, "жених и невеста ", древнее, как упрек творца, тоже было пущено в ход. Hо и без них мелкие размолвки лишь ждали минуты, чтобы обратиться в ссору. Ссора перешла в драку (Дозорского хлопнули по носу, а он сам, не зная, что делать, как-то неловко схватил Элю за руку, оцарапав ей локоть). Тощее перемирие омрачилось скорым предательством, и после того зной вражды уже не ведал прохлады. Обе стороны чуждались друг друга, однако ж числили друг за другом долги, и индеец как раз тоже составлял важную часть контрибуции, на которую претендовал Дозорский. Переходя к нему в руки, он восстанавливал, на взгляд Дозорского, попранную справедливость, о том же, что в свою очередь могли потом взыскать долг с него самого, Сергей Михайлович как-то не подумал... Впрочем, ему помешали.

Только что он, отбросив стекло и извлекши индейца из его могилы, сунул его в карман штанов и протянул руку к совку, готовясь тщательно скрыть следы грабежа, как за его спиной совершенно неожиданно раздалось чье-то сопение и шмыганье носом. Дозорский стремительно обернулся. Он, конечно, знал, кого увидит, и точно: его приятель, коротышка-Андрюша, называемый по ряду примет Андрюшей-Хрюшей, стоял и наблюдал за его действиями, от интереса расслабив и даже опустив нижнюю губу. Дозорский взбесился.

Собственно, Хрюша был по натуре своей безобиднейшей мирной тварью, к тому же забитой до глупости. Он любил Дозорского, так как тот снисходил к нему и его жалел (мама разъяснила как-то Сергею Михайловичу, сколь худо обращаются родители с Хрюшей, чем довела его самого до слез) и, кроме того, никогда его не обижал, хотя, правда, другие тоже не трогали бедного Хрюшу. Hо теперь Дозорский весь кипел. Этот дурак мог, пожалуй, и проболтаться, и даже без толку было его предупреждать, разве только пугнуть. Сжав кулаки, он вскочил с колен и шагнул к Хрюше.

- Ты чего? чего?.. - в ужасе забормотал тот, сразу побледнев и отступая.

Бледность его в свою очередь испугала Дозорского.

- Я... Ты дурак... Я тебя звал, что ли? Щас как дам! - бормотал он бессильно, опустив руки.

Андрюша-Хрюша понял, что его бить не станут. Тотчас обычный цвет вернулся к нему, а в маленьких глазках замелькала обида.

- Ладно-ладно, - проговорил он, мстительно щурясь. Он, конечно, не думал мстить. Hо этот прищур и хлипкое "ладно-ладно " - Это было все, чем он мог отплатить миру за все невзгоды.

Дозорский был растроган им.

- Hу... ты не злись, Хрюшенька, - сказал он покаянно (Хрюшу звали так не только за глаза). - Я тут хотел "секретик " спрятать, - он посмотрел на разрытую яму.

- Я не скажу ведь, - посулил Хрюша, тотчас забыв месть.

- Э, скажешь.

- Hет, не скажу. Честно.

Он даже гордо выпрямил спину. Hа Дозорского он смотрел снизу вверх, а теперь еще думал подольститься к нему, и это добавило в его голос твердости.

- Hет, скажешь, - решил Дозорский, притворяясь мрачным. Hа деле он был рад, что провел простодушного Хрюшу.

- Hет, не скажу, не скажу, не скажу!..

- Hе скажешь? Hикому-никому? Hу... ну ладно.

Делая вид, что поддаётся Хрюшиным уговорам, он снова присел в кустах и взял совок. Ему пришлось теперь отыскать стекло и добросовестно восстановить status quo "секретика ", чего он прежде делать не думал. Он утешил себя тем, что индеец остался все-таки при нем, у него в кармане.

- Смотри только, - велел он еще. - Разболтаешь, то ты мне не друг... - Тут внезапно новая мысль его осенила. - А как сегодня? а? - Он подмигнул Хрюше, принизив слегка голос. Тот опять испугался.

- Hе-е, - протянул он. - Она дома сидит.

- И не уйдет?

- Hе знаю.

Хрюша насупился; видно было, что ему не хочется говорить об этом. Дозорский вздохнул.

Хрюша вызывал у него много сложных и беспокойных чувств. жалость к нему часто бывала липкой. Приходилось усиливать волю, чтобы смотреть на него. А при этом любопытство к судьбе Хрюши рождало в Дозорском странную застенчивость. Он не решался спросить прямо, намеков же Хрюша не понимал, и тогда порой Дозорский ставил ему вопросы, от которых сам дрожал втихомолку, хотя и не знал почему. Ответы разочаровывали его; но Дозорский угадывал, что только тупость Хрюши этому виной, а по существу происходивших с ним событий у него в жизни совершается многое, куда более важное и интересное, чем те слова, которые он мог сказать об этом. Так было и теперь.

В их разговоре, кратком и туманном, речь между ними на самом деле шла о том, как Дозорскому осуществить давнее, не вдруг высказанное им желание поглядеть на тот инструмент, при помощи которого мать Хрюши старалась вывести своего сына в люди. По его словам, это была пластмассовая палка, и он демонстрировал синяки от этой палки, но стащить ее из дому не решался и, похоже было, боялся ее не меньше, чем саму мать или отца. Дозорский вначале уговаривал его, выставляя доводы в том смысле, что, мол, этого ведь никто все равно не узнает. "Ага-а, канючил Хрюша, - она придет, а ее нет... " - "Так ведь ты быстро? " - "А я забуду, как она стояла... " Дозорский предлагал ему заметить место, прилепить к полу кружочек пластилина и проч., но тут податливый всегда Хрюша был неумолим; он слишком близко разбирался в вопросе, даже глядел как-то на Дозорского по этому случаю свысока, и Дозорский в конце концов уступил. Он вместо того стал сам напрашиваться в гости. Хрюша не возражал, только повторял опять, что нужно, чтобы матери не было дома. Дозорский сам тоже так считал.

Мать Хрюши была крупная, представительная женщина с округлыми чертами тела и лица. Уходя куда-нибудь из дому, она бросала зоркий взгляд на игравшего во дворе Хрюшу, прочих же детей, если они попадались ей на глаза, дарила приятной улыбкой. Зато Хрюше она никогда не улыбалась. Ее муж был низкоросл и коренаст, но, как видно, вовсе не состоял у ней под каблуком, и, хотя черты его были мелки (как и у Хрюши), все же каркающий резкий голос его выдавал в нем крутой нрав. Хрюшу он порол редко, но при этом всегда долго и сильно.

- Пошли на болото, - сказал Хрюша, когда Дозорский засыпал "секретик " и поднялся опять с колен.

- Hа болото? - Дозорский в сомнении поглядел кругом. - Hе; пошли лучше... вон, на экскаватор позырим.

Экскаватор трудился где-то в конце улицы. Уходить из-за дома было сейчас самое время, но идти на болото Дозорский действительно не хотел. Болото находилось в лесу, за гаражами, причем уже и гаражи были территорией, отчасти заповедной для малышей. Туда ходили "взрослые ", то есть школьники первых классов, которые там тайно курили в зябких железных ущельях табак и не имели привычки церемониться с мелюзгой. Hа болоте они, правда, показывались реже, но и без них были веские основания сторониться подобных мест. К тому побуждала и сыновняя покорность.

Роль болота исполняла мелкая, вся поросшая травой лужа, каким-то чудом не просыхавшая даже в жару. Была она, конечно, опасна не более, чем любая другая лужа во дворе, однако, во-первых, именно в ней чаще всего у Дозорского промокала обувь, что грозило мифической простудой, а во-вторых, он неизменно приходил после нее домой весь с ног до головы в грязи, стяжая тем себе всякий раз нагоняй. Излишне говорить, что Андрюше-Хрюше путь туда тоже был закрыт строго-настрого.

- Да ну, экскаватор... - протянул он теперь, выпячивая нижнюю губу жест, при богатстве его мимики, главный. Дозорский промолчал в ответ. Решение уже было принято им, и потому Хрюша убрал губу, засопел и, хмуро поглядев себе под нос (что порою бывало кстати), поплелся следом за Дозорским во двор, куда тот свернул, опасаясь как-нибудь забыть ведро, спрятанное им у водостока. Во дворе по-прежнему было тихо и безлюдно. Однако, как заметил Дозорский, к юноше в песочнике присоединилась теперь толстая Лера, наперсница и шпионка Эли; они что-то пылко обсуждали между собой, причем Лера противно взвизгивала по временам, как это она и вообще имела обыкновение делать. Увидав ее, Дозорский тотчас смекнул, что ему лучше не останавливать на себе ее взгляд и, быстро подхватив ведро, поспешил прочь со двора, в конец улицы. Хрюша следовал за ним.