Евгений Салиас - Экзотики Страница 2

Въ углу близъ камина помѣстились рядомъ на диванчикѣ очень юный блондинъ и его жена, смуглая какъ цыганка. Этого почти юношу, но уже женатаго, всякій легко призналъ бы здѣсь за барона Вертгейма по чрезвычайному сходству съ моложавой матерью.

Недавно обвѣнчанные Вертгеймы не разлучались и въ гостяхъ, но вели себя почти какъ дѣти, и на нихъ всѣ такъ и смотрѣли.

Съ другой стороны камина, на кушеткѣ, въ красивомъ полулежачемъ положеніи, которое именуется позой «покинутой Аріадны», граціозно пристроилась, облокотясь на вышитую подушку, молодая женщина, графиня Нордъ-Остъ, бросавшаяся въ глаза оригинальностью и изяществомъ своей внѣшности. Сѣровато-золотистые, вьющіеся волосы, синіе глаза съ зеленоватымъ отблескомъ и поразительно бѣлыя, нѣжныхъ очертаній плечи и руки дѣлали изъ нея настоящую красавицу.

Графиня Кора, какъ ее звали всѣ уменьшительнымъ отъ имени Клеопатра, была истая русская, рожденная княжна Черниговская, но по типу ее легко можно было принять и за англичанку, и за голландку. За то ея мать была, какъ говорится, темнаго происхожденія и неизвѣстной національности, если не финляндка. Дочь уродилась внѣшностью въ мать, но была вдесятеро красивѣе ея. Около графини Коры сидѣлъ на маленькомъ табуретѣ хорошо извѣстный во всемъ Парижѣ спортсменъ, графъ Вячеславъ Загурскій, представитель уже третьяго поколѣнія обрусѣвшихъ поляковъ. Загурскій былъ извѣстенъ прежде всего какъ богачъ, хотя говорили въ Парижѣ, что такъ какъ онъ уже лѣтъ семь страшно соритъ деньгами, то врядъ ли надолго хватитъ у него средствъ. Во-вторыхъ, Загурскій былъ извѣстенъ своей красотой. Но это былъ не славянскій типъ; онъ походилъ скорѣе на южанина. Нѣкоторые увѣряли, что это чистѣйшій типъ корсиканца. Смуглый брюнетъ, съ короткими вьющимися черными какъ смоль волосами, съ красивыми узкими глазами, отличавшимися страннымъ выраженіемъ, называемымъ по-русски «поволокою». У такихъ глазъ взглядъ сладко томный, добрый, иногда упорный, проницательный, но незлобивый. Взглядъ, говорятъ, всегда сводящій съ ума очень юныхъ дѣвушекъ и уже пожилыхъ дамъ.

Загурскій болталъ больше всѣхъ, разсказывалъ свой подъемъ съ компаніей англичанъ на Монбланъ, затѣмъ сталъ подымать на смѣхъ польскую азбуку, говоря, что нелѣпо для одного звука употребленіе трехъ и четырехъ буквъ.

— И все это изъ ненависти къ Россіи, — говорилъ онъ. — Взяли бы русскую азбуку, если языкъ такой же.

Вообще онъ всегда демонстративно относился къ Польшѣ.

Въ углу комнаты сидѣлъ, не вступая въ разговоръ, красивый молодой человѣкъ лѣтъ тридцати на видъ. Его каштановые волосы были гладко причесаны, почти прилизаны въ пластъ, а темно-русая бородка была острижена по модѣ à la Henry III. Въ лицѣ его, правильномъ и выразительномъ, была нѣкоторая суровость, какъ отпечатокъ энергіи и силы воли. Впрочемъ, на этотъ разъ онъ былъ будто озабоченъ и особенно задумчивъ. Онъ не спускалъ глазъ съ дверей, какъ бы ожидая появленія кого-то… Только одинъ разъ, при взрывѣ смѣха отъ чего-то сказаннаго Загурскимъ, онъ оглянулся на гостей, приглядѣлся къ графу и проговорилъ мысленно:

«Ты и не предчувствуешь, что, можетъ быть, сегодня съ тобой случится. Да. Тебя… Другихъ никого нѣтъ».

Молодой человѣкъ былъ англичанинъ, собственно ирландецъ, и католикъ, въ то же время феній, но жилъ въ Парижѣ уже очень давно. Хотя имя его было звучное — Ліонель, но фамилія была вульгарно простая, — Френчъ. За то онъ носилъ титулъ баронета и считался, съ его же словъ, дальнимъ родственникомъ лордовъ Вестминстеровъ и Марльборо. Впрочемъ, нѣкоторые англичане аристократы увѣряли, что это ничего не доказываетъ, можетъ быть и выдумкой и правдой, точно такъ же, какъ какой-нибудь monsieur Langlais случайно можетъ, конечно, быть дальнимъ родственникомъ какого-нибудь Монморанси или Ларошфуко.

Френчъ сидѣлъ между двухъ молодыхъ людей, французомъ, по имени Дю Бло Д'Ульгатъ, и русскимъ, княземъ Черниговскимъ, братомъ красавицы графини. Они болтали, но онъ сурово молчалъ.

Все время приглядываясь къ дверямъ, онъ, наконецъ, вдругъ встрепенулся и всталъ. По анфиладѣ комнатъ приближалась маленькая фигурка дѣвушки и за ней пожилой человѣкъ во фракѣ со звѣздой. Когда они появились въ дверяхъ, хозяйка быстро встала и особенно любезно встрѣтила ихъ. Это были русскіе. Молодая дѣвушка, сирота, Любовь Скритицына, съ дядей опекуномъ.

— Quelle surprise!.. Давно ли, monsieur Дубовскій?.. — спросила хозяйка.

— Сегодня утромъ съ курьерскимъ. Прямо съ бала въ Зимнемъ дворцѣ и на вашъ балъ, — отвѣчалъ пожилой господинъ и прибавилъ:- Позвольте прежде всего поцѣловать ваши ручки, за покровительство и патронажъ моей Любочкѣ въ мое отсутствіе.

— Ахъ, я была такъ рада съ Эми выѣзжать! — отозвалась виконтесса! — И потомъ cela me posait, какъ серьезную женщину, если мнѣ довѣряютъ молодыхъ дѣвушекъ.

Вновь прибывшій Дубовскій поздоровался со всѣми какъ съ хорошими знакомыми и только съ однимъ Ліонелемъ Френчемъ раскланялся холодно, едва тронувъ его руку.

Его племянница, которую съ дѣтства всѣ звали англійскимъ именемъ «Amy» была встрѣчена особенно радушно. Молодая дѣвушка, особенно миніатюрная и маленькая ростомъ, которую, еслибы не длинное платье, можно было принять за тринадцатилѣтнюю дѣвочку, быстро и фамильярно перездоровалась со всѣми. Только съ молодымъ англичаниномъ поздоровалась она какъ-то особенно. Повидимому, холодно, а взглядъ ея сказалъ другое, но только не всѣмъ, а ему одному.

И Любовь Скритицына, или Эми, сказавъ каждому что-нибудь пріятное, обратилась къ хозяйкѣ:

— Pardon. Это будетъ невѣжливо… Но я буду стараться сократить то, что хочу сказать.

И она заговорила съ баронессой, съ графиней и Загурскимъ на своемъ родномъ языкѣ. Но этотъ родной ея языкъ, т.-е. русскій, звучалъ особенно. Если бы здѣсь оказался вдругъ какой-либо ея соотечественникъ, не зажившійся за границей, а недавно выѣхавшій впервые изъ предѣловъ родины, то онъ очень удивился бы этому странному русскому языку и оригинальному произношенію нѣкоторыхъ буквъ.

Эта русская молодая дѣвушка произносила: «тэпэръ, конэтшно, отшэнъ карашо»… Вмѣсто «вы» и «мы» она говорила «ви» и «ми». Вмѣсто слова «счастливый» она сказала: «шастеливи». Кромѣ того она говорила русскимъ переводнымъ языкомъ: «Я это слышала сказать, говорить» (je l'ai entendu dire). «Я вижу, вы мнѣ хотите» (vous m'en voulez). И многое въ этомъ родѣ.

Слушавшіе ее замѣчали ея произношеніе, но не удивлялись.

Оно было въ средѣ ихъ не первымъ образчикомъ. Эми разсказала, что обѣдала у соотечественниковъ, очень забавныхъ, только-что пріѣхавшихъ въ Парижъ и нанявшихъ себѣ квартиру… Но гдѣ! Въ улицѣ Du faubourg St. Denis!.. Цѣлая семья, отецъ, мать, сынъ и двѣ дочери… Фамилія ихъ — Простаковы. Люди крайне богатые. Первый разъ въ Европѣ, совсѣмъ дикіе. Спрашиваютъ: магазины Лувра въ самомъ ли дворцѣ помѣщаются?

Вотъ что сообщила она какъ свѣжую и любопытную новость.

— И чрезъ васъ они заявятъ претензію войти въ нашъ кругъ, — сказала графиня Нордъ-Остъ.

— Да. Но что же? Они — assez bien. Притомъ le papa сказалъ мнѣ, что у него состояніе въ полмилліона.

— У васъ, mam'zelle Эми, у одной почти столько же, — замѣтила баронесса. — Однако, вы не считаете себя богачкой.

— Н-нэтъ, — отозвалась Скритицына наивно и просто и прибавила по-французски: — говорятъ, что это немного… Но мнѣ больше не надо. Вообще деньги совсѣмъ ненужны. Это предразсудокъ.

— Très joli! — воскликнулъ Загурскій.

— Деньги счастья не даютъ, — какъ бы извинилась она. — А несчастье приносятъ.

— Да… Я нѣчто такое, будучи семи лѣтъ, переписывалъ изъ книги въ тетрадь, когда учился писать… — комически-серьезно заговорилъ Загурскій. — И долженъ сказать, что я выучился это писать, но не выучился этому вѣрить… За то я люблю поговорку: «бѣдность есть мать всѣхъ пороковъ». А девизомъ, правиломъ въ жизни я поставилъ себѣ: Dix millions. Si non…

— Le suicide? — воскликнула Эми.

— Vingt! — добавилъ Загурскій.

Всѣ разсмѣялись, дружно и громко, какъ еслибы это была самая тонкая и замысловатая острота.

— Вы бы тогда, графъ, стали богачомъ на цѣлыхъ десять лѣтъ, — вступилась баронесса Вертгеймъ. — Загурскій, смѣясь, перешелъ къ ней на диванчикъ и что-то шепнулъ. Она укоризненно покачала головой, какъ на ребенка за шалость. Мойеръ тотчасъ поднялся и присоединился къ хозяйкѣ. Съ ней Мойеръ разговаривалъ всегда на ея родномъ языкѣ. Проживъ всю юность въ Бухарестѣ, онъ даже выдавалъ себя за румына по происхожденію.

— Вы мнѣ обѣщали, виконтесса, что я увижу у васъ сегодня американку съ сотней милліоновъ.

— Да. Увидите. Она непремѣнно пріѣдетъ… Часъ назадъ я перестала ее ждать. А теперь знаю, что она будетъ… навѣрно.

— Почему… Вы судите будто по признакамъ, по какому-то особому барометру.

— Именно, — улыбнулась молодая румынка своими пунцовыми пухлыми губами. — Магнитъ, притягивающій миссъ Окай — здѣсь… Она, всякій день бывая у него, все-таки не пропуститъ случая видѣться и вечеромъ.